[Оглавление]


О поэтах, ставших вещами



СТЕКЛЯННЫЙ  НОС


Александру Грановскому

Помнишь, Саша: дао, которое можно назвать, не есть постоянное дао, и совершенство, которое можно себе представить, не является совершенством?..

Юность студент Цяо потратил на чтение учёных книг. Подогретое вино в беседке или купание коня в горном озере не прельщали его воображения. Прекрасное было ложью, ибо могло быть названо прекрасным. Стихи, которые складывал Цяо, при всех своих несомненных достоинствах всё же имели земной, человеческий характер, а Цяо был не столь наивен, чтобы искать абсолютный смысл в вещах, суть которых понятна даже ребёнку.

Рождённый человеком, Цяо страдал от этого.

Забросив литературные занятия, он отправился путешествовать. Однажды, в летнюю ночь на окраине пыльного городка, Цяо услышал нечто, охватившее его душу сухим пламенем. Студент перелез через ограду в том месте, где она начала разрушаться, и заглянул в дом. Красавица со светлыми, как печаль, глазами пела японскую песенку, аккомпанируя себе на цине.

Девочка лет четырёх
несёт во рту мёртвую рыбку -
море шутить не любит!..

Цяо впервые обратил внимание на музыку. Нематериальность звукового ряда была очевидной. В отличие от навсегда зафиксированного тушью и бумагой иероглифа (пусть даже придуманного, не существующего в природе), музыка находилась во времени, отсутствуя в пространстве. Не закреплённое за звуками вещественное значение умилило Цяо, и он не усомнился в том, что это то, чего он хотел.

Через пару недель Цяо женился на красавице со светлыми глазами. Они прожили вместе четыре года: за этот срок дни превратились в ритуал, а ночи - в приятную последовательность телодвижений. Страсть прошла, но Цяо было лень в этом признаться.

Чем больше Цяо изучал музыку, чем больше постигал её законы, тем больше разочаровывался. Наличие законов говорило о том, что музыка объяснима, а значит - несовершенна.

Когда жена умерла, Цяо с интересом поймал себя на том, что не испытывает по этому поводу ни горя, ни радости. Чувство облегчения было бы более уместным, но и в этом ему было отказано.

В год "ген-цзы" правления под девизом "Достижение истинного" Цяо перебрался в восточные земли Чжэцзяна, в Минчжоу.

Ненадолго он увлёкся курением особого вида травы, которую привозили торговцы с севера, но зависимость от курения подтвердила Цяо материальную сущность дымных глубин, о которой он догадывался и раньше. Отказавшись от чудесного калейдоскопа из-за того, что не слишком хотел от него отказываться, Цяо вновь принялся за сочинительство.

На этот раз идея была подсказана ему мусульманским зельем и заключалась в следующем. Ни одно слово, ни одна мысль не должны были быть перенесены на бумагу. Удивительная повесть существовала лишь в воображении автора и, следовательно, была чиста, недостижима для земной пыли.

Чуть позже Цяо усовершенствовал эту игру (ощущение игры не проходило и было, пожалуй, наиболее ценным во всём деле) за счёт того, что не удерживал прежде придуманное в памяти. Глава сочинялась вечером и за ночь сознательно забывалась. Огорчало лишь то, что, оказавшись избирательным, мозг не желал расставаться с наиболее удачными фрагментами. Студент попробовал разрушить сюжет и перепутать действующих лиц, сократил количество создаваемого за вечер до одного слова, но и это не помогло.

Заскучав, Цяо отказался от подобной практики.

В погоне за вечным студент не имел времени оглянуться на настоящее. Подошли к концу деньги, накопленные за годы супружества; Цяо провалил очередные экзамены; крыша его дома летом не давала тени, а зимой пропускала дождь...

На пятнадцатую ночь празднования Нового года студент отправился полюбоваться разноцветными фонариками. Не успел он сделать и шага за ворота, как увидел в небе падающую звезду. Цяо загадал желание. Как только звезда исчезла, в конце улицы закачался свет фонаря, а студент вспомнил о Стеклянном Носе.

Стеклянный Нос! Вот то, что могло бы примирить Цяо с самим собой. Стеклянный Нос, отполированный в старину не одним десятком поколений художников и ювелиров, пока он не стал абсолютно прозрачен, невидим... Нос не позволял оскорбить себя созерцанием - рассказать о его существовании могли лишь те немногие, кому посчастливилось его осязать. Главное же достоинство Носа студент осознал только сейчас.

Только в момент падения звезды понял Цяо, почему самые искусные мастера соперничали друг с другом за право работать с Носом. Его существование не имело иного смысла, кроме его существования. Ни на что не пригодный, впитавший в себя судьбы сотен людей, бессмысленный, холодный, совершенный...

Совершенный!

Названный по имени, Нос, в принципе, был не интересен студенту, но сама идея была замечательна; свой Стеклянный Нос должен был у него быть - такой же удивительный и неуместный.

Между тем свет фонаря исчез из виду, появился вновь, распался, пропал, мелькнул неподалёку, и вот - прямо перед Цяо показались два человека.

Чуть впереди шла служанка, которая несла фонарь в виде двух цветков пиона. За ней едва поспевала девушка лет четырнадцати. Цяо не осмелился бы назвать её красивой, но если для девушки важно то, на что обратил внимание студент, то она была привлекательна. Незримый образ Стеклянного Носа возник перед глазами студента, и банальность ситуации совпала с этим образом.

Цяо устремился за девушкой.

- Послушайте, госпожа! - зашептал он, волнуясь. - Когда я бывал в Лояне, мне рассказывали, что даос Ли Бо смастерил нефритового поползня, способного обманывать бабочек и предсказывать перемену цвета Шэнь-звезды. Я видел людей, которые видели людей, которые видели людей, которые видели людей, которые видели людей, которые видели поползня во время движения. То, что может произойти между нами, не так ли пусто и чудесно, как звук его крыльев? Не стоит ли помочь друг другу разобраться в этом?

- Ну, - с улыбкой молвила девушка, - я думаю, что происходящее между людьми куда сложнее нефритовых самоделок. Не так ли? И всё-таки, если эта встреча при луне окажется для вас тем же, чем и для меня, значит - так тому и быть!

- В таком случае, - сказал студент, - быть может, госпожа заглянет ко мне? Моя хижина - за вашим плечом...

Девушка не возражала.

С этой ночи Цяо начал ощущать перемены в себе и в обступающем мире. Естественно, причиной этого была любовь, но к ней примешивалось что-то иное, болезненное, отпугивающее...

Девушку звали Соу-Фан, она происходила из семьи Фу и была единственной дочерью судьи округа Фэнхуа. Смерть родителей заставила её сменить место жительства и поселиться к западу от озера Юэху. Из близких у неё не осталось никого, кроме служанки Цзинь-лянь, средств на пропитание не хватало, и Соу-Фан, как она сама призналась впоследствии, познакомилась со студентом из корыстных соображений, однако, неожиданно для себя, влюбилась.

Тронутый искренностью подруги, Цяо привязался к ней ещё больше. Искусным "травяным" почерком он переписал несколько стихотворений из "Ши цзин" специально для неё. Соу-Фан была в восторге.

Молодые люди встречались почти каждый вечер. Держась за руки, они гуляли по окрестным холмам. Цзинь-лянь освещала дорогу фонарём в виде двух цветков пиона. Цяо, счастливый и торжественный, много рассказывал о своих поисках неземного.

- Наверное, - говорил он, - лишь сейчас я начинаю делать то, что хотел бы делать. Это нельзя ни описать, ни увидеть; это можно лишь почувствовать, и то - только двоим. Это не имеет ни смысла, ни значения, это не материально, но это существует, ибо всё-таки является объединением, то есть, произведением реального искусства. Это не плохо и не хорошо само по себе - это произвольно. Я смотрю на твоё лицо, Соу-Фан, как сквозь незримый Нос, я не вижу его, но я твёрдо верю, что он здесь есть!

Девушка смеялась и называла Цяо имена облаков. Ближе к полуночи, когда в развалинах появлялись лисы и нерадостно кричала одинокая птица, Цзинь-лянь провожала любовников до дома Цяо и удалялась.

Утром, выведя Соу-Фан за ворота, Цяо долго смотрел ей вслед, пока маленькая фигурка не исчезала за поворотом дороги.

Как-то Соу-Фан наклонилась, чтобы вытряхнуть из уха палочку. Желудок Цяо перевернулся от тёплого, сладковатого ощущения. Студент бросился к девушке и на этот раз проводил её особенно далеко и был особенно заботлив. Несколько раз он порывался довести подругу до самого дома, но та отчего-то противилась.

Однажды у Цяо уже состоялся неприятный разговор с соседским стариком-соседом, жившим по соседству. Всю жизнь провозившийся на рисовых полях, старик не понял изысканных чувств и отчитал студента за то, что тот встречается неизвестно с кем.

- Надо сначала всё о ней разузнать, посмотреть, как она живёт, - говорил он. - Высокие беседы при звёздах - это, конечно, хорошо, хоть и не мне, неучёному, судить об этом, но, может, ваша барышня и просовую кашу сварить не умеет? А вдруг она вовсе и не дочь судьи, а сестра какого-нибудь разбойника, убийцы? И если правда, что язык есть дом бытия, то о говорящем человеке не мешает составить мнение по тому, где и как он живёт. Узнайте всё о девице, и, коль она действительно такова, какой кажется, что ж - женитесь: не забывая, что языковая деятельность подобна законодательной деятельности, тогда и будете проводить время, как законные супруги!

Цяо пытался возражать, но упрямый старик ничего и слушать не хотел. Подобные разговоры стали повторяться, чем чаще, тем неизбежней. В конце концов, Цяо начал обходить соседа стороной, но и издали старик качал головой лица и бросал на студента неодобрительные взгляды.

Всё-таки, какой-то неяркий осадок остался в душе студента. Понимая, что старик, в принципе, прав, Цяо всеми силами старался убедить себя в обратном.

Что ж, думал он, а не жениться ли мне и в самом деле? Переносить расставания с Соу-Фан с каждым разом всё тяжелее и тяжелее. Как знать - там, где не повезло один раз, может быть, повезёт в другой? В то же время, есть в Соу-Фан нечто отталкивающее... Если бы она была безвкусной или неумной, всё было бы понятно. Тогда откуда же берётся это нечто? Что это? Быть может, она и впрямь имеет отношение к разбойникам? Или же она наложница какого-нибудь знатного философа, потихоньку обманывающая его? Так или иначе, надо бы, действительно, посмотреть на её жилище!

Однако, как только приходила подруга, студенту становилось совестно за подобные мысли, и он пытался их искупить более ласковым отношением к девушке. К тому же, работа над Стеклянным Носом не допускала никаких сомнений в его святости и исключительности.

...Прошло с полмесяца. Соу-Фан не появлялась дольше, чем обычно. Напрасно студент прислушивался к звукам за воротами - никто не стучал. Вдохновлённый непривычной ревностью и тоской, студент вышел из дому и побрёл по направлению к озеру.

- Пойду разыщу её, - сказал Цяо себе. - Заодно и погляжу, как живёт моя говорящая Соу-Фан. Если она сейчас общается с кем-то другим - что ж, тем хуже для них обоих. Но вдруг у неё неприятности? Что, если она больна и не может придти? Грех будет на мне, если я сам не навещу её в таких обстоятельствах!

Был срединный час вечера, мёртвый промежуток между днём и ночью. В серебряных сумерках, прислушиваясь к душному звону цикад, студент шёл, не поднимая глаз.

Там, где дорога сворачивала к озеру, Цяо повстречались двое крестьян, торопившихся домой. Цяо спросил о Соу-Фан и Цзинь-лянь. Крестьяне не знали таких. Цяо пожал плечами и зашагал вдоль берега.

Тревожное чувство захватило студента. Сердце твердело в груди и подсказывало, что надо бы возвратиться - не такое приближается время, чтобы гулять одному в странном месте. Рассудок уговаривал отыскать девушку, к тому же, раньше и сам Цяо находил в зыбких от ночи прогулках нечто романтическое.

Студент ускорил шаги.

Ласточки перестали кружиться над водой, стало совсем темно. Цяо швырнул в озеро камень, но хрупкий всплеск не развеселил, а испугал его. Кажется, он мог оглохнуть от шороха собственной тени о сухую траву.

- Ничего, - подумал студент вслух, - мы ещё посмеёмся вместе с Соу-Фан над этим приключением!

Цяо внезапно замолчал, подивившись тому, как незнакомо прозвучал его голос.

Он попытался представить ясное лицо Соу-Фан, вспомнил её походку, лёгкую, как шелест листьев платана в майский полдень, её руки, знавшие так много о нём, и губы, умевшие больше, чем иные. Он стал думать о девушке, как о любовнице, но не испытал прилива нежности, как бывало.

Хорошо бы взять её в жёны, думал студент. Всё-таки, непременно женюсь на ней! С такой подругой я сдам любые экзамены, причём сдам так, что обо мне узнают даже в столице Поднебесной. Что дальше? Узорчатый халат чиновника, дочери, молодость которых будет медленнее моей, а зрелость - прозрачней, и друзья, с которыми на склоне вечерних лет за чашкой буддийского чая приятно помолчать о мерцании строк:

...но детская луна в моём укрылась теле,
как осень осени, как сна пустой восток...

Цяо смутно различил вдали длинную дамбу и, решив осмотреться, стал карабкаться на холм. Спотыкаясь о кротовьи норы, проклиная собственную неловкость, он кое-как взобрался на вершину.

Цикады звенели всё нестерпимей. Студент перевёл дух и огляделся.

В нескольких ли на востоке мигали огоньки деревни. Ветер доносил лай собак, запах дыма. Больше всего на свете Цяо хотел бы сейчас оказаться возле человеческого жилья, обжигаясь, глотать рисовую похлёбку и толковать с пропахшими землёй и потом людьми о простых и очевидных вещах: о ценах на урожай шуньи, о ставках во вчерашнем поединке соловьёв или о дураке плотнике, жена которого верна ему с кем попало.

Студент подумал, что поиски Соу-Фан можно продолжить и завтра, а сейчас неплохо было бы где-нибудь заночевать. Он припомнил, что неподалёку от Неправильного моста проживает некий Ван Гун, тоже студент, пустейший болтун и игрок в кости. Цяо был с ним немного знаком, пару раз они выпивали в одной компании. Уж конечно, Ван Гун не откажет в ночлеге собутыльнику! Может быть, он, кстати, и подскажет, где искать Соу-Фан...

Цяо хотел было вздохнуть с облегчением, но что-то заставило его задержать воздух в груди: студент поначалу не понял, что именно... Боясь пошевелиться, он прислушался. Нелепый звук, вроде лин-лин, приблизился с той стороны холма, по которой Цяо поднялся.

Цикады внезапно умолкли; тишина была ужасна. Слышалось лишь трудное дыхание студента и повторяющееся лин-лин - уже совсем рядом.

Цяо вскрикнул и бросился вниз. Он скользил, падал, хватался за кусты, обдирая пальцы. Ему почудилось, что всё, происходящее с ним, не случайно, что оно имеет какое-то отношение к Стеклянному Носу, и молитвы, которые он шепчет про себя, в данном случае бесполезны.

Студент бежал, не останавливаясь, до самой дамбы. Взлетев на неё, он упал, обессиленный. Тяжёлые лёгкие выскакивали из груди, платье перепачкалось в жёлтой глине, лицо было исцарапано.

Отдышавшись, Цяо поднял голову.

Взошла луна. Её двойник дрожал на поверхности озера. Холм, с которого студент только что скатился, казался залитым молоком богини. Ни одна тень не шевелилась там.

Стараясь идти спокойно, не спеша, Цяо спустился с дамбы и направился к Неправильному мосту. Студент чувствовал, что страх не отпустил, а лишь безмолвно свернулся в нём, и неожиданно вынырнувший из зарослей заяц способен разорвать ему сердце. Цяо с удивлением отметил, что походка его стала неестественно прямой, какой-то кукольной, подпрыгивающей...

Тропинка круто повела вниз. Местность лежала, как на ладони, вся освещённая. Вдалеке угадывался Неправильный мост, на полпути к нему - гробница Ян Хин-шуна.

Если я дойду до камня на могиле святого, подумал Цяо, всё будет хорошо. Я должен дойти до того камня, не оглянувшись. Если со мной ничего не случится за это время, никто потом не сможет меня погубить!

Сзади послышались шаги.

Студент остановился.

Ничего...

Кровь тяжело стучала в висках.

Цяо сдвинулся с места.

Шаги возобновились.

Студент сжал зубы и шёл, не останавливаясь.

До гробницы святого было ещё порядочно. Цяо крепко зажмурился, представил Стеклянный Нос и, досчитав до ста восьми - резко открыл глаза. Камень белел ближе, но всё-таки, не так близко, как хотелось бы...

Цяо взглянул на вогнутое небо и понял, что никто за ним не гонится. Волны с глухим шлёпаньем ударялись о берег, ветер высоко звенел в сосновых ветвях.

Студент замер. Тут же откуда-то сбоку послышался плач ребёнка или девушки - понять было трудно. Плач звучал то совершенно отчётливо (порой Цяо казалось, что он разбирает отдельные слова), то почти смешивался с шумом воды и ветра, и тогда студент пытался убедить себя, что всё это ему лишь снится.

Вдруг кто-то позвал его по имени.

Студента бросило в жар. Гадко щекоча, капли пота поползли по спине.

Цяо узнал этот голос.

Человек, которому он принадлежал, был давно мёртв.

По всей видимости, плакала его жена.

- Не трогайте меня, пожалуйста! - попросил Цяо. - Госпожа, не обижайте меня, что я сделал вам дурного?

Студент зашагал так быстро, как только мог. Рыдания достигли самых низких нот, плач перешёл в рычание. Цяо угрожали, требовали оглянуться. Крики стали невыносимыми, и, когда студент понял, что не выдержит и посмотрит назад - внезапно оборвались.

Студента трясло, зубы стучали. Он почти бежал, обхватив голову руками и бормоча заклинания. До гробницы даоса оставалось совсем немного.

Что-то непонятное творилось за спиной.

Участок пути, который Цяо преодолевал, переставал существовать. Звуки становились не звуками, а тенями звуков, темнота - клейким на ощупь подобием темноты. Дыхание студента рождало эхо, а это эхо - рождало его дыхание.

Если бы зеркало могло отразиться в самом себе, в то же время ничего не отражая, то движение Цяо было бы этим отражением.

Воздух пропитался землёй.

Студент почувствовал, что исчезает - и упёрся руками в камень.

Мир вошёл в свою колею, но Цяо больше не был Цяо. Тонкая, как комариное пенье, как звон стекла, ныла в его душе неизлечимая тоска...

Поверхность гробницы ещё сохраняла дневное тепло. Цяо припал к ней щекой и стал молиться. Незаметно для себя он заснул. Во сне, содержание которого не будет рассказано никому, студент ясно ощущал присутствие Стеклянного Носа.

Незадолго до рассвета Цяо проснулся от холода.

С озера поднимался туман. Звон стекла в душе не прекратился, но всё происшедшее ночью студент готов был приписать лисьему мороку, дурному сну.

Поёживаясь, Цяо побрёл, куда глаза глядят.

Игрушечные звёзды начинали мутнеть. Одна из них вдруг скатилась вниз, как показалось студенту - прямо в воду.

Цяо взглянул в ту сторону и различил слабый огонёк. Он догадался, что свет горит в Храме На Средине Озера.

Студент поспешил туда. Его не волновало, кто находится внутри - сторож, монах, заблудившийся странник или конокрады с востока. Даже если Цяо и подстерегала там опасность, то она была земной, человеческой опасностью, а студент сейчас так же жаждал человеческого, как некогда стремился его избежать.

Когда студент добрался до Храма, луна исчезла за фарфоровыми предрассветными облаками. Войдя во двор, Цяо ощутил, как в груди плавно повернулся какой-то ключ - дверь в один из миров закрылась для него навсегда.

Храм показался пустым и безжизненным. Толстый слой грязи покрывал пол. Пахло гнилым деревом, тиной.

В поисках источника света Цяо пересёк правую галерею и, вспугнув выводок летучих мышей, вышел на левую.

Свет горел в конце её.

На тряпичных ногах студент добрался до последней комнаты. Несколько секунд он прислушивался, затем - быстро переступил порог.

Посреди комнаты стояло два гроба. Крышка одного из них была сдвинута, с неё свисала полоска бумаги, на которой значилось: "Гроб с телом барышни Соу-Фан, дочери судьи округа Фэнхуа". На крышке другого была надпись - "Цзинь-лянь". Над гробами висел фонарь в виде двух цветков пиона.

Зимним сквозняком потянуло из коридора. Волосы на голове у Цяо зашевелились от звука знакомых лёгких шагов.

Шаги остановились у входа в комнату.

Лин-лин, - услышал студент.

Лин-лин, - будто кто-то скребётся в дверь, не решаясь войти.

Цяо хотел закричать, но во рту мгновенно пересохло. Любовь, подумал он, униженный...

Горло оборвалось куда-то вниз, и, когда ледяные руки обняли студента сзади - он был уже мёртв.



* * *

Ван Гун проиграл в кости больше семидесяти дяо. Пытаясь собрать необходимую сумму, он продал всё, что мог из имущества, но нескольких дяо всё равно не хватало. Зная характер Ван Гуна, никто из друзей не рисковал давать ему в долг. Прикидывая, где бы раздобыть денег, Ван Гун вспомнил о Цяо.

Придя в Минчжоу, он стал расспрашивать о студенте и не без труда нашёл его дом.

На стук в окно никто не откликнулся. Ван Гун стал звать Цяо, решив, что он где-нибудь неподалёку.

Старик сосед вышел на шум и поинтересовался, что нужно Ван Гуну. Тот объяснил.

- Понятия не имею, куда мог деться господин Цяо, - сказал старик. - Позапрошлым вечером он вышел из дому и с тех пор не возвращался. Я уже начинаю беспокоиться - не случилось ли с ним чего-нибудь?

Крайне озадаченный, Ван Гун предложил войти в жилище студента. Сосед стал было отнекиваться, однако Ван Гун говорил столь убедительно, что старика самого разобрало любопытство.

Ворота были не заперты, дом пуст, очаг давно остыл... Ван Гун со стариком уже собрались уходить, как вдруг на постели студента заметили узелок, перепачканный жёлтой глиной.

Внутри находилась деревянная кукла-Цяо, раскрашенная так искусно, что казалась живым студентом. Кукла по величине не превышала тех, которыми играют дети, хотя, из-за необычного выражения лица, вряд ли могла быть игрушкой.

Странную смесь ужаса и удовлетворения придал лицу мастер - веки полуприкрыты, глаза закатились, губы расплылись в гримасе, похожей на довольную улыбку и судорогу одновременно. Руки кукольный студент держал на уровне бёдер, чуть впереди, словно сжимая некий предмет продолговатой формы. Приглядевшись внимательней, можно было различить как бы поблёскивание.

Вздрогнув, Ван Гун выпустил куклу. Та с глухим стуком ударилась об пол. Послышался слабый звон, какой бывает, когда разбивается стеклянный пузырёк.

Старик бросился прочь, Ван Гун - за ним.

Ночь он провёл у старика соседа. Оба не сомкнули глаз: из дома Цяо до них доносились голоса, смех, всхлипы, невнятные причитания...

Наутро Ван Гун поспешил к себе, а старик отправился на гору Сыминшань, в обитель даоса Чжан Чжуна, имевшего обыкновение ходить в железной шапке. Выслушав старика, Чжан Чжун подарил ему шёлковый носовой платок, исписанный заклинаниями, который велел прибить над воротами дома студента.

Старик так и сделал. Ночные голоса больше его не тревожили.

Отдал ли Ван Гун свой долг - неизвестно. Говорят, ему опротивела мирская жизнь, и он, сделавшись монахом-отшельником, удалился в горы. Правда, его страсть к обильным пиршествам не иссякла, но ведь учил же Седой Младенец, что мудрец заботится о желудке, а не о ноздрях: он берёт необходимое и отбрасывает лишнее... С этим, Саша, трудно не согласиться :)




© Андрей Поляков, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]