У ДРУГА - ИНФЛЯЦИЯ
У моего друга Никанора, от того, что он постоянно живет один в деревне, произошла инфляция эго: его собственное "я" раздуло до неузнаваемости, поскольку он долгое время в основном только со своим "я" общался и от всех других субъектов отвык. По этой причине разговаривать он стал со всеми окружающими, как с самим собой, а c собой, как с окружающими, постоянно выступая в разных ролях и полагая, что все его невыраженные мысли известны им так же хорошо, как и ему, и, поскольку сам себя любого всегда принимал, то и от других уверенно ждал того же. Я понял, что у моего друга инфляция, когда заглянул к нему как-то после долгого перерыва.
- Здравствуй, Никанор, - поприветствовал я его.
Никанор посмотрел на меня пристально своими довольно круглыми, но, впрочем, неглупыми карими глазами и медленно ответил:
- Я не болен и не нуждаюсь в таких пожеланиях. Завистливые люди придумали такое обидное приветствие. Желают вечно быть здоровым не больному человеку - завистливо, исподтишка, как будто из добрых побуждений. А если человек мнительный - подумает, что выглядит плохо, и будет страдать, ходить в больницу проверяться, изведет родных и деньги все потратит. Станет раздражать врачей, таскать им свои анализы каждую неделю. В конце концов сляжет от нервов - вы этого что ли добиваетесь?
Я сразу заподозрил какую-то дрянь. Конечно, можно было бы подумать, что Никанор шутит, но мне-то было хорошо известно, что друг мой отличается наличием очень особенного, незаметного чувства юмора, которое в неинтеллектуальной среде заставляло его обозначать каждую свою остроту громким смехом. А тут - никакого смеха, одни только недобрые глаза. Я все же решил сделать вид, что не обратил ни на что внимания и продолжил беседу в легком ключе.
- Да тебя, друг мой, я предполагаю, постигла какая-нибудь амурная неудача. То-то ты такой траурный, - сказал я, зная его пылкую натуру.
Обычно Никанор с удовольствием делился со мной своими романтическими секретами. Как только он начинал говорить на эти темы, полное лицо его расплывалось, а глаза увлажнялись от приятных воспоминаний. Но в этот раз он отреагировал необычно.
- Весьма прискорбно осознавать, что ты не видишь в моих любовных чувствах ничего ценного, - заявил Никанор неискренне вежливо, по-салонному. - Уж от кого - от кого, а от тебя я не ждал подобных издевательств. Но нет, не жди, что сможешь вывести меня своими жалкими семитскими подковырками. Я человек широкий - и мне наплевать.
После этого я почувствовал себя как-то неловко и тревожно, как на первом приеме у психиатра.
- Можешь выпить со мною чаю, - предложил Никанор, вспомнив, что он все-таки хозяин, при этом выстроив мышцы на лице в такую надменную мину, что на мгновение у меня появилось желание поблагодарить его за предложение, бросившись на колени.
За столом я снова попытался завести светскую беседу, выбрав для этого тему, которая Никанора неизменно очень увлекала.
- Ну, как дела в баре?
В большом поселке, который расположен через речку от нашей деревни, есть бар, самый настоящий. Его открыли два года назад в бывшей парикмахерской недалеко от отделения милиции, и Никанор там - завсегдатай. Бар этот, впрочем, нельзя сравнить с подобным заведением, расположенным в какой-нибудь европейской деревне или на трассе во внутренних штатах США: у них демократия и барная культура развита несравненно выше. Он похож скорее на какой-нибудь темный трактир с пролетариями времен революционной ситуации - как это изображается в искусстве - но все же там тоже разливают пиво, ходят официантки, и даже не толстые, а по выходным, пристроившись с синтезатором в углу, играет человек-оркестр.
В ответ Никанор заговорил уже как юродивый - символами.
- Там коршунами смотрят, большой кусок пирога отнять хотят, - произнес он со зловещей улыбкой.
Я тут же подавился сухарем, хотя до этого долго размачивал его в чае.
Не хочу сплетничать, так как не знаю точно, что именно мой друг имел в виду, но просто для информации: мужики в баре Никанора недолюбливали, так как он был молод, высок, упитан, и в общем весьма красив, и многие девушки на него там смотрели с вожделением, что для деревни неудивительно, но для мужиков - обидно.
Прокашлявшись, я поспешил оставить эту тему и перешел на родных Никанора.
- А как сестра твоя - давно не приезжала?
Сестра моего друга - Аня - полногрудая и статная девица - живет в Москве одна и бывает в деревне крайне редко - много работает. Приезжает, в основном, чтобы набить Никанору холодильник и оставить денег на корм для его трех котов, которых брат где-то подобрал и великодушно приютил в комнате сестры.
- Давно ее в нашу сторону не заносило, - заявил Никанор на сей раз распевно, на старорусский манер. - Знать, приблудилась к кому-нибудь: побродит, и вернется к корням. Они все так, неблагодарные блудные дети. Если хорошо - своих не вспоминают, а как что - так лезут жаловаться. А нам что - мы примем, мы - люди добрые.
Он даже и сел, как какой-то странник на ночлеге: на краешке стула, немного наклонившись вперед, не сгибая спины, глядя блаженным взглядом куда-то мне в грудь, будто желая заглянуть в душу. В этой форме он тоже недолго прoбыл. Через минуту Никанор вдруг резко сменил свое благостное расположение и напевную речь на какое-то черносотенство.
- Ну, как там дела в вашем жидовском логове? - спросил он, имея в виду мою работу. Голос Никанора стал надрывным и истеричным, как у человека, который от зависти начинает испытывать сильную жалость к себе. - Жируете, гады, страну продаете, а нам тут мизерную зарплату не платят месяцами.
Вообще-то я не могу припомнить, чтобы в последние лет десять мой друг Никанор, которому, кстати, сейчас уже около 30-ти, где-нибудь работал за мизерную зарплату, которую не платят. Он вообще-то до сих пор учится в сельскохозяйственной академии в Москве - уже 12-ый год. Я не хочу сказать, что он нетрудолюбив, даже напротив: летом все дни напролет он облагораживает участки на дачах богатых людей, но за это ему платят, это точно.
- Всю нашу Русь святую себе в карманы положили, хазары проклятые. По швейцариям разблудились, а нам здесь - лапу соси.
В таких случаях я обычно ухожу - не люблю политических бесед - и в этот раз поступил бы так же, но тут вдруг скрипнула калитка: на дорожке во дворе появилась долговязая и расслабленная, болтающаяся из стороны в сторону фигура Никанорова соседа Воробьева. Он как раз на тех днях окончательно разошелся с женой, с которой прожил пять лет как кошка с собакой, заливал разлуку водкой - вместе тесно, а порознь тошно - и часто навещал соседа.
Поздоровавшись без слов, он достал из-за пазухи бутылку и наполнил стоявшие наготове на столешнице старого буфета два стакана. Я отказался, так как было рановато и жарко. Друзья чокнулись, сильно стукнув друг о друга толстостенные стаканы, которые издали грубый скрипящий звук, и выпили. Потом они, пошептавшись, куда-то направились, захватив бутылку и быстро попрощавшись.
Сначала я обиделся и подумал, что вот ведь - и у своего друга я теперь некстати, но потом вспомнил насчет инфляции - недавно в книжке прочитал, у известного психолога Юнга, успокоился и решил посидеть немного у забора, насладиться природой, но доска лавки, на край которой я попытался примоститься, оказалась не прибита, и я упал.
Полежав все-таки немного и полюбовавшись небом в облаках, я встал, отряхнулся и пошел дальше вдоль по улице: у меня в деревне много друзей.
© Андрей Прокофьев, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.