ОТРЕЧЕНИЕ
В январе по воле Бога
Выпав, будто из гнезда,
В небе светит одиноко
Вифлеемская звезда.
Свет ее пронзает души
Точно так же как и свет
Этой русской зимней стужи
На краю прошедших лет.
Пламя божьего светила
Указует путь добра.
Но ни с кем не примирило
Ни сегодня, ни вчера.
Это время - просто пропуск
В мир несбыточный, как сон:
Рождество... Россия... Боровск
Вечным снегом занесен.
1
Все условно в этом доме, где печалью дни согреты,
Где случайный быт под вечер освещает лампы свет.
У предметов нет названий, объясняющих предметы,
Потому что без названий все равно живет предмет.
Все условно в этой жизни, где за церковью - закаты,
А за старою тюрьмою - разгорается рассвет.
Пусть поэты перед нами и ни в чем не виноваты,
У поэтов нет ни строчки, исцеляющей от бед.
Все условно в этом мире, где враждуют половины,
Но библейские сюжеты так и ждут в конце пути.
Здесь над нынешним событьем вьются прошлые причины,
И легко уйти из жизни, а от смерти не уйти.
2
Похороны времени не знают,
Были б ожидания легки.
Достоевский умер... Отпускают
В Оптиной грехи.
Плачут младенцы и вдовы,
Федор Михайлович, кто Вы?
Жаль, что повесть нашу не прочтете,
Жаль, что не посмотрите нам вслед.
Нынче преступление в почете,
Наказанье - нет.
Всюду безумства посевы,
Федор Михайлович, где Вы?
Пол-России как волною смыло -
Кровь и слезы схлынули за борт.
То ли бес попутал, то ли было
Все наоборот.
Мы к покаянью готовы,
Федор Михайлович, кто Вы?
К Тихвинскому кладбищу дорогу
Замело следами. Не пыли.
Где-то здесь спустилось одиноко
Небо до земли.
Видите, кто-то без кожи?
Федор Михайлович, боже...
3
Я родился в фабричном бараке и жил в нем, как свечка сгорая,
Освещая собою подвалы, углы, чердаки, пустыри.
И кого-то любил, не боясь, ничего еще не понимая,
Только чувствуя, как теплый пепел любви оседает внутри.
Я крещен на дому у священника, возле церковных развалин,
В городке, где единственной Меккою водочный был магазин.
Не латыш, не узбек, не цыган, не мордвин, не еврей, не татарин,
А обычный советский пацан - алкаша и уборщицы сын.
Этот выживший край никогда-никогда-никогда не казался мне раем,
Потому одногодкам своим подражая почти что всерьез,
Я глотал самогон, воровал и дрочил иногда за сараем,
Словно мстил этой жизни убогой и той, недоступной до слез.
Повзрослев, я все так же грешу, издеваясь над злою судьбою,
Заключив с ней однажды неравный-кровавый-смертельный союз.
И когда ежедневно встречаюсь в назначенном месте с Тобою,
Улыбаюсь как будто беспечно... и только молиться боюсь.
Этой странной стране не обязан ничем, кроме собственной смерти.
Посмотри, я не умер пока, я еще не оглох, не ослеп,
Но на паперти русской, наверное, самой богатой на свете,
Я на ощупь живу даже днем - и мне горек мой нищенский хлеб.
4
Здесь все время зима,
Даже если стоишь
В трех шагах от июля. А где-то
Вечно сходит с ума
Сумасшедший Париж,
Как из Леты впадающий в лето.
Померещится вдруг,
И спешишь: шубу - с плеч,
Шапку - прочь... И дрожишь от испуга.
Оглядишься вокруг -
Это Брянск или Керчь,
А быть может, и вовсе Калуга.
Жарко топится печь,
Вкусно варится суп,
А над домом - бездонное небо.
Но французская речь
Осыпается с губ
Белоснежными крошками хлеба.
А в России уже
Ничего не сберечь
От снегов, даже жаром от печек.
И стрекочет в душе
Непонятная речь,
Как невидимый глазу кузнечик.
5
Лампа светит тускло, будто
Прячет нас от страшных лет.
Ничего теперь не будет,
Да и не было, и нет.
Кто-то плачет в самоваре,
А в углу поет сверчок.
Мы индийский чай заварим
Под болгарский табачок.
Нам с тобой уже не ведать
Одиночества в дому,
И не спрашивать: "Что делать?",
"Кто виновен?", "Почему?".
Полночь смотрит глазом карим
К нам в окно, а мы - молчок.
Мы бразильский кофе сварим
Под французский коньячок.
Посреди России снежной
Слабо светится окно
Отраженьем жизни прежней
И чужой давным-давно.
Время век о вечность точит,
Приставляя смерть к виску.
Мы допьем остаток ночи
Под российскую тоску.
6
Ну, зачем ты вернулся в страну, где простуженный с детства пейзаж,
И где утренний свет над снегами прозрачней, чем можно представить?
Жить в России нельзя: это - сон... это - бред... это - пьяный кураж...
Это все, что угодно, чему не подвластны ни время, ни память.
Ты еще пожалеешь об этом, очнувшись под утро в дому,
На котором поставили крест двое ангелов - белый и черный.
Пробираясь на свет, ослепивший с небес, ты вернешься во тьму
И поймешь, наконец, что живущий в России - всегда обреченный.
Обреченный на все, кроме жизни, которой вовек не понять,
Не почувствовать даже, настолько она на земле невесома...
Ну, зачем ты вернулся в страну, из которой повторно сбежать
Невозможно, и где наш ваганьковский снег тяжелей чернозема.
7
Русский январь пролетел под колесами
Поезда. И ни души.
Воздух звенит, как наполненный осами
Дом в деревенской глуши.
Дом, остывающий после родительской
Смерти. А может, своей.
Жизнь растворяется в Чаше мистической -
Чередованием дней.
Жжет одиночество потустороннею
Музыкой. Там, вдалеке,
Бродит знакомый мужчина с иконою
В поднятой правой руке.
Можно вернуться в пространство двухмерное,
Выпустив бритвою кровь.
Но от безумства спасают, наверное,
Ненависть, грусть, и любовь.
Ты не поймешь и не выскажешь этого
Чувства последнего вслух.
Тает гудок паровоза столетнего,
Словно столетия дух.
Пахнет соломой и черной смородиной
Около станции снег.
Здесь расставаться всю жизнь можно с родиной
И не расстаться вовек.
8
Снова лето свинцовым загаром скользит по лицу,
А июль, облетая пространство, сбивает пыльцу
С окаянной души. И на самой последней струне
Век-Владимир хрипит, задыхаясь в любимой стране.
Марш солдатский звучит или гимн в этом сучьем краю,
Значит, Понтий Пилат чистит челюсть вставную свою.
С красным допингом в сердце, не в силах на месте стоять,
По кремлевской панели прошлась олимпийская блядь.
Окольцованный ею и жизнью, которой не жаль,
Век-Владимир струну оборвал и меж пальцев зажал.
То ли вечность скользнула над нами, как сон на мысках,
То ли Понтий Пилат вытер старческий пот на висках.
Отзвонили на всех колокольнях, вспугнув воронье,
И присвоили веку отпетому имя твое.
Но теперь все равно: будет нечет опять или чет,
Твое время отныне в другом измереньи течет.
Слышишь шорох песочных часов в долгожданном раю?
... Это Понтий Пилат... это Понтий Пилат, мать твою.
9
Холодно в доме и так одиноко,
Даже душа позабыла про Бога.
В дальнем углу еле тлеет лампадка,
Словно Россия в период упадка.
Свет погашу и задую свечу -
В этой стране умирать не хочу.
Видно, напрасно меня в колыбели
Мама кормила под шорох метели.
Въелся навечно под кожицу сына
Запах прокисшего днем керосина.
Скрипнет протяжно у стенки кровать...
"В этой стране не хочу умирать".
Трижды спроси - и в попытке ответа
Я отрекусь от нее до рассвета
Трижды, как Петр. Даже с пулею в сердце
Я не сумею в России согреться.
И на прощанье шепну палачу:
- В этой... стране умирать... не хочу.
10
Есть страна, из которой давно и навек
Улетели все ангелы, чувствуя грех.
Небеса сыплют сверху то пепел, то снег.
Там однажды открылась барачная дверь,
Внутрь вползла темнота, словно раненый зверь,
И внесла меня в адовый список потерь.
Для страны, погруженной навечно в январь,
Как июльский жучок - в прибалтийский янтарь,
Я лишь - выкормыш, выродок, выблядок, тварь.
В той стране, где прошедшая жизнь не видна,
Как пустырь - из тюремного полуокна,
Я допил свою чашу до ржавого дна.
В той стране ветер треплет сухую полынь,
Медь церковная льется в озябшую синь...
Я забыл ее райское имя. Аминь.
11
Люблю чужбину -
Из всех времен
И измерений. Она с любовью
Меня сжимает со всех сторон,
Сливаясь цветом с моею кровью.
Порой я слышу волшебный голос -
И память дарит прощаний ворох.
А на чужбине - снега по пояс,
А на чужбине - мороз под сорок.
Люблю чужбину:
Здесь ад и рай
Перемешались навек, поверьте,
Чтоб только этот нездешний край
Не позабылся и после смерти.
Не надо, мама, не плачь о сыне,
Что потерялся в своей России.
А на чужбине - горят осины,
А на чужбине - дожди косые...
12
Как странно:
Песчинкою выпав из мрака,
прорвавшись сквозь время и сквозь забытье
Осенней любви двух людей из барака,
Родиться в России - стать плотью ее.
Как страшно:
Предвидя все в самом начале,
Трудившись полжизни за хлеб и жилье
В каком-нибудь засранном полуподвале,
Прижиться в России, став мясом ее.
Как больно:
Проснувшись однажды средь ночи,
Увидеть в окне отраженье свое
Из слез, из дождя, из других многоточий...
Подохнуть в России, став прахом ее.
Как сладко:
Сорвавшись с привычного круга,
Скользя в лунном отблеске в небытие,
Не ведать, что это, быть может, разлука.
Остаться в России - быть пылью ее.
Рождество.
Ночь промыта до дна.
Пахнет ладаном, елкой, кагором.
И чуть свесился над косогором
Полумесяц прошедшего дня.
Рождество.
Стайка ангелов вдруг
Пронеслась, будто птичье семейство.
И душа возвращается в детство,
В этот час позабыв про испуг.
Рождество.
Дети спят у Христа.
Им сегодня - в святой Понедельник
Перед сном добрый, сказочный мельник
Чем-то сладким помазал уста.
Рождество.
Я наплакался здесь,
Жизнь мою отпустили морозы.
Миром правят молитва и слезы
Под божественным оком небес.
Рождество.
Свет в церковном окне
Все не меркнет, не меркнет покуда.
И земное предчувствие чуда,
Словно снег, оседает во мне.
|
