[Оглавление]




ПОСЛЕ  КОНЦЕРТА


Устья разлилась, и крюковская клубная изба, стоявшая на пригорке, оказалась окружена водой. Зрители ехали на концерт в лодках, нарядные и веселые. Сегодня был сдвоенный концерт: в первом отделении должен быть хор местных бабушек, а уже во втором - ансамбль Гольца.

Они приехали из Москвы по профсоюзной разнарядке, но отнеслись к делу с душой, Гольц отрепетировал с ребятами "Северную песню", что-то вроде увертюры по фольклорным мотивам, остальное было "Полет шмеля" и "Танец маленьких лебедей", далее везде - очень боялись, что публика не поймёт. Взяли, однако, фраки, и играли на полную катушку. В том числе на сенокосе, посреди укоса, и на ферме - тут же у ворот, под мычание коровушек.

Успех был потрясающим. Всюду аншлаг, тишина и потом овации. Даже не грызли семечки. В Костылеве виолончелист Сашка напился и плакал.

Так что в Крюково приехали на подъёме.

А тут - хор местных бабушек. Дома они выступали неохотно ("рази уж не надоело?"), разве что на чью-то свадьбу нарядятся и грянут. А вот гастролировали в охотку, аж до Австралии доехали.

Но ради московских гостей - подготовились. Их было семь бабушек, как и музыкантов Гольца. Получился дружеский спарринг. Каждая бабушка пригребла на своей лодке - все мужья поумирали давно.

Приехала пресса из районной газеты (корреспондент и девушка с фотоаппаратом - в клубе за печкой целовались), а также заведующая отделом культуры Валя.

Было три биса и джем-сейшен с бабушками. Полностью оригинальный репертуар, ни одной песни знаток и собиратель Гольц раньше не слышал. После концерта он "по-врослому" кланялся публике, простирал ладонь по направлению к музыкантам, сиял манишкой.

А потом, когда публика разошлась (расплылась, как сказала девушка-фотограф) на сцене поставили стол, закрыли красный, когда-то бархатный занавес, и бабушки достали из корзинок пироги, грибы, капусту. Завклубом метнулся за водкой.

После третьей поговорили о музыке. После четвертой попели, потом просто сидели.

Вера, низкий тенор, курила. ("С войны. В семидесятом перешла на сигареты").

Она подсела к Гольцу после пятой. И ласково так: "А что ж ты, голубчик с замужней женчиной шашни водишь? Муж-от в Москве небось весь на нервах".

Гольц чуть не подавился груздем. Галя, первая скрипка, сидела в противоположном торце стола, он с ней за весь вечер и слова не сказал. И колечка она не носила...

- Извините, Вы о чём? - по-московски вежливо схамил Гольц от неожиданности.

- Да ладно тебе, сынок. Она же на скрипоцке-то играет, а на тебя-то ГЛЯДИТ. Девка-то баская, а ведь грех.

- Ну... я просто руководитель....

- Руками ты водитель! Пей давай, композитор.

Гольц извинительно ссутулившись, и махнув ребятам рукой, вышел проветриться на крыльцо. Светлый северный сумрак обнимал местность, скрывал детали, и делал неразличимым горизонт, где далеко за черными силуэтами домов и сосен сливалось небо с разливом. Гольц физически чувствовал, что он за тысячу километров от дома, и ещё дальше - от понимания чего-то - в жизни.

Вслед за Гольцем вышел завклуба Николай Николаевич, такой типичный пожилой сельский книгочей, изрядно навеселе.

- Композитор... кхм... кхм... А играли-то изрядно-о..... Да-а-а.......

Помолчали.

- Чего-то ты невесел. - продолжил светское общение. Николай Николаич... Ну вы городские все нервные. Нервная обстановка там у вас, а в Москве вообще... - Николаич пыхнул папиросой и ждал реакции.

Гольц тревожно глянул на собеседника, уже не зная чего и ожидать от местного жителя.

- А что? Я вот тебе расскажу. Того года ко мне двоюродный брат приезжал, по научному - кузен. Он работает в Вологде, в лаборатории, да. В очках, как и ты, представительный, умный такой Толик у нас.... Да-а-а... Только я ж тебе говорю - нервный. Ну мы поросенка закололи, родственники из Костылева приехали. Сидим.

А Толик в окно смотрит, задумчиво так. И говорит - я к парому схожу. А у нас тут через Устью раньше паром был дизельный, а теперь - смотри вон туда - сделали навесной мост, а от парома только трос и остался. Ну, отсюда не видно.

Вон туда Толик, значит, и пошел, ну прогуляться. А очки у него вот-такущие, как бинокль. А уж смеркается, и видно-то плохо, ну вот как сейчас, у нас белых-то ночей всё же нету, у нас же юг области всё-таки.

И Толик вот-так шёл-пошел, задумался, а трос натянут как раз на высоте лба. И вот он ду-умает значит, и вдруг из темноты ему удар по лбу! Ху-у-як, прости Господи! Встал Толик как вкопанный, и стоит - ничего не понимает. И хоть он в лаборатории робит, - дак ведь забыл, что если волна в какой среде пошла, так обратно она по закону Маркони идет с удвоенной силой. А волна-то по тросу и пошла, до того берега дошла, и - обратно!

И только стал кузен-то мой в себя приходить, тут ему волна обратно и прилетела! Очки в одну сторону! А Толик в другую, значит, так и упал навзничь.

Домой вернулся вот с такой шишкой! И матерьяльный ущерб - очки. А всё почему? Нервы, товарищ композитор, и лишняя задумчивость.



Николаич бросил окурок в кривое ведерко, стоявшее на крыльце, и ушел в клуб.

Гольц долго ещё стоял на крыльце, и слушал, как в закатной тишине кричала далёкая северная птица.



1985-2007




© Олег Пшеничный, 1985-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]