На закате холмы придвигаются ближе к огню...
На закате холмы придвигаются ближе к огню...
На закате холмы придвигаются ближе к огню,
нависают над полем, над хрупким жильём человечьим...
Это золото к золоту тянется через стерню,
это в тихие сумерки август заходит по плечи
тополей и рябин. И уже не важны имена,
потому что нас нет, потому что мы были и будем...
Золотые холмы на загривках катали меня,
и качали меня в колыбелях бесчисленных судеб.
Это Яблочный Cпас отпустил всё что тянет и жмёт...
Черешки у плодов - как застёжки на тесных сандалях...
И в переднике пёстром гуляет без дела жнивьё,
и стучат переспевшие груши по крыше сарая...
Тут читатель подумает: лирика... Это не так -
это просто уходишь и больше вернуться не можешь
из бледнеющей сини, где щиплет за край облака
жаром дышащий конь, наконец усмирён и стреножен...
Это корни ветвятся, шумят на ветру времена -
сквозь меня, надо мной, как дубы над прозрачной криницей...
Золотые холмы на ладонях качают меня,
над просторной землёю, где всё ещё только случится...
_^_
А женщина снимает ожерелье...
А женщина снимает ожерелье,
как яблоня, немного наклонясь -
округлых рук неспешное движенье,
округлых бусин нежность-завязь-связь.
А ветви бронзовеют от заката,
и свет скользит и падает как шёлк
с изгибов плеч, доверчиво-покатых,
и тишине в ладонях хорошо.
А яблони макушки наклонили,
как будто соглашаясь наперёд
с тем, как настойчив зов июльской сини,
с тем, как тяжёл налитый солнцем плод...
_^_
Кажется мне иногда по утрам, что из глины...
Кажется мне иногда по утрам, что из глины
сделаны старый наш дом и заросший сад -
необожжённой, ласковой, голубиной,
слышащей дуновенья и голоса.
Льнущей к рукам, чтобы стать голубой и гулкой:
полое небо, в нём - уходящий гром,
день, отведённый загодя для прогулки -
реки и птицы там знаются с серебром,
голос и взгляд принимают любой оттенок...
Когда виноградный рассвет от воздушных корней
растёт сверху вниз, оплетая соседскую стену
и синие тени летят на ладони ко мне,
и тянутся к сердцу травы и бирюза,
мне кажется: кто-то нас сделал из глины ночью, -
бездонной, как небо, отзывчивой, словно почва.
Вылепишь дудочку - звук прорастает сам...
_^_
Отчего мои зимы колючий платок повязали...
Отчего мои зимы колючий платок повязали,
словно встали впотьмах и идут провожать на вокзал?
Словно времени нет, и в прихожей, поспешно прощаясь,
кто-то шарик воздушный внутри у тебя отвязал.
И колотится сердце за туго натянутой плёнкой,
и сбегаешь с крыльца, и хрустит под ногами трава...
Отчего в моих снах, как по нежным сосудам ребёнка,
непонятно куда и обратно течёт синева?
И ни мужу, ни брату, ни колким заснеженным веткам
не войти, не уплыть, не дотронуться, не расплескать...
Всё отдав для любви, не забудь усомниться и в этом,
чтобы стало светло, будто дверь распахнул в снегопад...
Кто же это придумал, что время и жизнь иллюзорны?
Чтоб не брать багажа, чтоб не верить горючим слезам.
Чтоб ни сыну, ни брату, ни веткам соснового бора...
Словно встали впотьмах, и идут провожать на вокзал...
_^_
Ева заходит в дом и несёт Адаму...
Ева заходит в дом и несёт Адаму
яблоко, персик, дыню и виноград.
Пробуй-не пробуй - за нас всё решили сами
сильные ветви, морщинистая кора...
Солнечный свет тихо падает на половицы,
муж за компом погружён в виртуальный мир...
Ева стоит, не знает на что решиться,
тихо вздыхает, снова идёт к двери.
Ева выходит в сад, там бушуют волны -
пенится время, к глазам подступает трава.
Пробуй-не пробуй - за нас всё решило поле,
рыхлая почва, сонная синева...
Ева бросает в небо крошечный якорь,
смотрит на воробьёв на садовом столе.
То, что решило за нас, не умело плакать,
только ходило, как посуху, по земле...
_^_
И небо возвращается обратно...
В сосновый лес, как в позабытый дом,
вбежать по солнцем пахнущим ступеням,
чтоб, запыхавшись, упереться лбом
в шершавые смолистые колени,
и вдруг понять, что стало всё равно-
Не жаль, не удивительно, не страшно,
что за рекой идёт за плугом бог,
возделывая время, будто пашню,
возделывает жизнь внутри меня,
поросшую горошком, пижмой, хмелем...
Что мир растёт, теряя имена,
как семена, заброшенные в землю -
открытый ветру, лёгкий и пустой,
как шишка, с ветки сброшенная дятлом...
Что небо возвращается обратно
в глаза людей и в чашечки цветов...
_^_
Венеция 2
Здесь славы не искали мастера,
лишь всматривались в гладь воды и камень.
И те послушно пели под руками,
но о своём, их голоса забрав.
Забрав их взгляд, внимательный как шёлк -
ни лёгкой ряби, ни неровной нити,
земля и море в зимней дымке слиты
и незаметно зарастает шов.
Венеция не плачет ни о ком -
обрюзгшая и жадная старуха,
она набила ракушками брюхо
и проглотила неба рыхлый ком
Уснула, смежив веки, как века:
цветёт лиловый мрамор в бездне чёрной,
из пены вод являются соборы,
рассвет блестит у них на плавниках.
Мозаик золотистая листва -
как будто почки лопнули на клёнах,
солёной влагой сбрызнуты колонны,
у свежих красок - запах торжества.
А небо набухает, словно плод,
под сводом рёбер, бархата, вельвета.
Тогда она смеётся и поёт,
и полнится свечением и ветром...
Тогда она, как прежде, молода,
младенца держит, а слегка левее,
почти у края рамы, розовеет
внимательная, гладкая вода...
_^_
Деревья - хлеб, поднявшийся легко...
Деревья - хлеб, поднявшийся легко
над головой... Но взгляд не насыщают,
как будто кормишь под пушистой шалью
метель-младенца белым молоком.
Деревья - хлеб под корочкой ржаной.
Застывший жар в морщинах вертикальных.
И небо - хлеб, и солнце - хлеб, и камни...
Но голод не проходит всё равно.
Как будто холишь в предсердечной тьме
ничто, в котором нет тебе ответа.
Деревья - хлеб, хранящий сон о лете,
и знающий всю правду о зиме.
_^_
Первый снег
С утра лишь звуки нежные слышны,
ручей журчит почти по-итальянски.
Как много тишины и глубины
в чудесно округлившемся пространстве...
Как будто только что отделена
земля от свежевымытого неба,
и не начерчен веткой первый знак
на белизне нетронутого снега.
Как будто торжеству всех мастеров
пока что только предстоит родиться:
и хрусталя сверкающий озноб,
и медленный полёт тяжёлой птицы
заключены и спрятаны от глаз
под куполом высоким и округлым
голубизны, которой в первый раз
и тесно, и отверженно, и трудно...
_^_
Мне формы округлившейся зимы...
Мне формы округлившейся зимы
напоминают мой девятый месяц -
жизнь - за тончайшей пуховой завесой...
Уже не "я", пока ещё не "мы"-
весь белый свет, а вместе с ним ты сам
упрятаны в тугой хрустящий свёрток...
Недаром дети любят чудеса
в шкатулочках, в коробочках, в обёртках:
не знать, что там, выдумывать подарок,
блуждать в лесу рождественских витрин...
Уж до чего свет неба нынче ярок,
но и оно вмещается внутри.
_^_
|
