ЗАПИСКИ ВЕНЕЦИАНСКОГО ВРАЧА МИСТРО ЛЕОНА
или (почти) документальная хроника дней его жизни в Москве
День предпоследний
Завтра меня казнят. Я знаю об этом последние 40 дней, что я сижу в темнице. Все эти 40 дней я провожу в одном из подземелий Кремля, коих там великое множество. Мои дни проходят почти в кромешной темноте, но мои глаза к ней уже хорошо привыкли. У меня в достатке свободного времени, и я могу предаваться воспоминаниям. Мне разрешают пользоваться лучиной, в темнице у меня есть несколько гусиных перьев и бумага. С чего такая доброта от тех, кто заключил меня в темницу? Ответ простой. Эта страна пронизана насквозь страхом. Разрешая мне писать, они думают выведать секреты, но какие могут быть секреты у меня, пусть и лейб-лекаря, которого в Москве зовут Мистро Леон? Или Леби Жидовин. Тем более, что пишу я на языке наших отцов – древнееврейскими письменами, переходя порой на итальянский или греческий. Все три языка я знаю в совершенстве. Маленькая месть того, кого завтра на рассвете казнят. Толмачей грамотных у царя немного. Так что пусть они немного теперь помучаются, переводя мои письмена. Ну, и обо всем по порядку.
Рождение
Я родился в прекрасной Венеции, ровно 34 года назад, в еврейской семье. Несмотря на иудейское происхождение, мои родители – благословенен будь их путь на этой земле без меня – смогли выучить меня на врача. Годы, проведенные в Болонском университете, были лучшими в моей жизни. Я был их единственным сыном, и матушка души не чаяла во мне, досаждая мне вопросами о браке. Она уже сговорилась с другим семейством в городе, где росла прекрасная Мириам. И быть бы этой свадьбе, если бы не Случай.
Его Величество Случай
Пропивая родительские денежки в одной из тратторий, я услышал разговор за соседним столом. Великий Князь Московский Иван III зовёт ко двору специалистов: инженеров, литейщиков, архитекторов, военных дел мастеров, купцов и врачей. Наверное, я перебрал в тот день изрядно, ибо через час я уже ставил подпись под длинным документом, изменившим всю мою жизнь.
Сборы
Я не буду вас утомлять рассказами о сборах, о том, что мне пришлось пережить, собираясь в дорогу в Москву. Матушка моя не переставала рыдать, умоляла изменить решение. Но все было бестолку. Мной "овладела охота к перемене мест", как много столетий спустя скажет великий певец той страны, куда я направил свои стопы. Отец зазвал меня в свой кабинет, заваленный старыми рукописями, молитвенниками, книгами и картами. Я никогда не видел его таким печальным и взволнованным, как в тот день. Он положил мне руку на голову и несколько минут читал молитвы. Напоследок он вручил мне старинный семейный молитвенник, который сопровождал меня с того момента, когда я покинул кров отчего дома. Он и сейчас со мной – у изголовья того, что служит мне кроватью. Прекрасной Мириам я обещал, что мы сыграем свадьбу, как только я вернусь из Московии. Я в это искренне верил. Смущало лишь предсказание цыганки, вызвавшейся погадать мне по руке. Она нагадала, что я умру молодым в далекой северной стороне. И отказалась взять за гадание деньги. Закрывая ворота нашего дома, я в последний раз оглянулся на родителей – таких сгорбленных и быстро постаревших за последние недели. Увижу ли я их? Но я сразу же отбросил черные мысли – сердце мое рвалось в дорогу.
Дорога
Наш обоз медленно двигался на восток. Мы добрались до Москвы за 33 дня. Менялись часто лошади в упряжке, менялась погода, менялся пейзаж, менялись возничие, менялась охрана, менялось и мое расположение духа. От грусти я переходил к веселью, от веселья – к унынию, от уныния – к пониманию, что я наконец повзрослел. Когда я не смотрел в окно и не спал, я старался читать или играть в трик-трак с попутчиками по карете. Мои дни были скрашены хорошими венскими шницелями и белым вином, которое, клянусь, не уступало нашим венецианским. В Чехии, Польше и Литве я всегда отдавал должное местному пиву, бросая любопытные взгляды на местных славянок. Пока, наконец, мы не доползли до границы Московского княжества. С нами были охранные грамоты и после недельного ожидания нас пустили в Москву. Нас поселили в Немецкой слободе с удивительным названием "Кукуй". Наконец-то мы на месте! Я уверен, что меня ждут великие дела! Не могу дождаться, когда начну врачевать.
Москва
В Москве все делается очень быстро или очень медленно. Все решает Великий Князь Иван Васильевич. А пока ко мне приставили слуг, которые, помимо основной работы, следили за мной. Точнее, шпионили. Что делать – таковы правила игры, когда ты в чужой стране. И не только в Московии. Работы было вначале совсем мало, а пока я знакомился с местными правилами врачевания, которые мне показались несколько странными, если не сказать варварскими. Почти все лекари при дворе Ивана III были иностранцы. Я привез с собой много книг, инструментов, которые должны были помочь мне в сложных случаях. Я принимал роды у местных боярынь вместе с местными повитухами, лечил горячку, вправлял суставы, зашивал раны. Постепенно за мной установилась слава умелого хирурга. Кстати, я научился кой-чему у русских: для скорого заживления ран они умело использовали всевозможные травы и порошки. Еще они весьма искусно умеют лечить многие болезни отварами трав. Я заносил записи о них в свой дневник и надеюсь использовать их дома в Венеции. Мне очень по душе, как местные жители лечат свои хворобы в банях. Из-за холодов меня полностью скрутило и я не мог дышать. По совету знакомого грека я пошел в баню, где местные умельцы за четыре часа поставили меня в строй, напоив напоследок "хлебным вином". Придя домой, я проспал сутки наполет и к утру следующего дня был свеж, как огурчик (русское выражение).
В свободное время я гулял по этому странному городу, так не похожему на мою родную Венецию. Вечерами слушал певчих в храмах, сиживал в тавернах, которые местные обыватели называют "кабаками". Не сразу, но привык к русской пище. Для моего итальянского вкуса она была сперва непривычно тяжела, но я полюбил щи, гречневую кашу, уху и многие другие продукты. Хороших вин в Московии мало, и волей-неволей мне пришлось переходить на медовуху, которую я нахожу весьма привлекательной и одновременно очень коварной. Как, впрочем, и натура местных дам. Красота московских женщин скрашивала пейзаж. Каюсь, я далеко не всегда был верен памяти Мириам. Но кто бы устоял на моем месте?
Иногда я бы дорого заплатил, чтобы оказаться снова в родной стороне, но я почему-то полагаю, что останусь в московских снегах навсегда, как и нагадала мне цыганка.
Иудеев в Московии раз-два и обчелся. В Москве их не жаловали. Как, впрочем, и в других странах. Следуя наставлению отца, я каждый день читаю молитвы на языке праотцов тогда, когда меня никто не слышит. Иностранцев здесь не любят и слегка опасаются. Слишком закрыта Московия от Европы.
Практика или я становлюсь известным
За несколько лет до моего приезда в Москву там появился первый госпиталь, где наравне с другими лекарями-иностранцами лечили и местные целители. Мы работали вместе. Я учился у них, они учились у меня, и без ложной скромности скажу, что я научился многому в Москве.
По мере роста моей практики меня стали часто приглашать в дома местных вельмож, не гнушаясь преломить хлеб с иудеем. Я ведь теперь был не просто врач-иностранец, а лейб-медик Великого Князя. В этих знатных домах всегда можно найти дорогие вина, да и готовят там повара-французы или немцы. Разговоры я вести не решаюсь, стесняясь плохого русского языка; вдобавок, неизвестно, что будет донесено Великому Князю, которому в Московии подчинено все. В Москве, как и в Венеции, все наводнено шпионами и доносчиками.
Молодой князь
Моя самоуверенность сыграла со мной плохую шутку. Когда я узнал, что молодой князь Иван Молодой "заболел ногами" (подагрой), я тут же вызвался его излечить. Я обложился книгами, собственноручно, не доверяя никому, изготовил порошки и мази и взялся за лечение. Поначалу, князю стало легче и он пошел на поправку, но потом ему стало хуже. Я приказал выставить охрану из стрельцов у его палаты и находился подле него денно и нощно. Но не уследил, его отравили. Теми же методами, какими часто устраняются в Венеции и в Риме неугодные. Заодно казнят и меня, как виновного в смерти наследника.
Сегодня и казнь
Раннее утро в Москве, колокола звонят к службе. Догорает лучина в моей каморке, догорает и моя короткая жизнь. Через час меня поведут на казнь, предварительно накормив и напоив медовухой. Так умирать легче. Знакомый стрелец, охраняющий меня последние дни, пообещал, что голову мне отрубит самый умелый палач. В подкладке моего камзола были зашиты два золотых венецианских дуката. Я без сожаления отдал их стражнику вместе с камзолом. Взамен он обещал – и я ему верю – передать молитвенник и эти письма еврейским купцам из Польши, которые привозили свои товары на продажу в Москву. Обещание он честно выполнил и мой молитвенник оказался в синагоге Варшавы. Медицинские и прочие книги я раздал другим врачам и своим новым русским друзьям.
Моим родителям и прекрасной Мириам я написал, что решил навсегда остаться в России. Пусть лучше думают, что я еще живой. Моя невеста, погоревав меньше года, благополучно вышла замуж за другого. Несчастные мои родители продолжали жить надеждой когда-нибудь меня увидеть. Через семь лет после моей казни они покинули сей мир один за другим, не зная, что я их уже жду в другом мире. Надеюсь, что в лучшем.
Плотный завтрак и чара медовухи придали мне силы. Падал редкий снег и было очень холодно. В этой стране я привык почти ко всему, но так и не смог привыкнуть к холоду.
Поднимаясь по шатким ступеням на помост, где меня ждали палач, плаха и топор, я подумал, что цыганка все же была права и я навсегда останусь в этом странном, очень холодном месте, которое я успел полюбить и даже стал называть своим домом. В толпе я вдруг заметил испуганное лицо мальчика – сына нашей служанки. Мои руки были связаны за спиной и я не мог ему помахать. Смог лишь улыбнуться. Ребенок улыбнулся мне в ответ. И нам обоим стало немного легче. Надолго ли?
© Лев Ревуцкий, 2024-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2024-2025.
Орфография и пунктуация авторские.