[Оглавление]


Литературные хроники:
Наби Балаев
Ольга Роленгоф

ЧЕСЛАВ  МИЛОШ  И  ПЕРМЯКИ


Когда Нобелевская лекция Милоша и его стихи (в переводах Британишского и Бродского) появились в "Иностранной литературе", имя Милоша зазвучало в дебатах пермских писателей о природе поэзии и призвании поэта (Нины Горлановой и Вячеслава Букура с философом Наби Балаевым). А после выхода в свет сборника избранных эссе о литературе, религии и морали, названного Милошем "Личные обязательства" (составил Борис Дубин), в орбиту дискуссий вошла "Иная речь" А. Решетова и поэзия Бродского. В 2001 году беседы увенчались великолепным событием - празднованием 90-летия польского поэта, которому было посвящено несколько стихотворений.
К сожалению, до следующего юбилея Чеслав не дожил - 14 августа 2004 года он умер у себя дома, в Кракове, в возрасте 93 лет, последний "катастрофист на пенсии", звучащий как вечно молодой голос мудрости.




Наби Балаев:
"Просто есть Милош, и Европа уже не сирота"

Ольга Роленгоф, "Пермские новости"


2001 год

Пермские литераторы и художники отмечали на днях 90-летие Чеслава Милоша, польского поэта, нобелевского лауреата по литературе. В отсутствие здравствующего юбиляра, находящегося где-то между Краковым и Беркли. В его адрес было произнесено много добрых слов и сочинены стихи, к примеру, Ниной Горлановой:

Юбилей Милоша хороший повод собраться,
Теплый денек отличный повод собраться
Хорошее вино тоже повод.
Расцвела фиалка великий довод
Выходит, вся жизнь это повод
Собраться и поговорить.
Почему же мы так редко это делаем

Вечер был инициирован Наби Балаевым, преподавателем кафедры философии ПГТУ, привлекшим внимание к фигуре одного "из тех считанных мастеров, чьи произведения год за годом определяли состояние и уровень мировой литературы середины и второй половины" (Б.Дубин) XX века.



Q.: Что может заинтересовать философа тем более в Перми - в Милоше-поэте?

А.: Умение вносить в поэзию историческое дыхание, или чувство времени и места. Его стихи это не просто поэтические опыты, это шедевры маленьких завершенных фрагментов мира, независимо от того, пишет ли он о маленькой деревушке или о большой Европе. А его эссе насущные ответы на проявления вечных проблем жизни.

Как мыслитель он ведет внутренний диалог и полемику не только с известными интеллектуалами Европы, отстаивая классические ценности и незыблемость мира (например, с Симоной Вайль, восторгаясь ее религиозными прозрениями, перекликаясь с Блейком, Сведенборгом и Достоевским, споря с идеей всемирного мессианства), но и с современными возможными безымянными читателями. Это диалог с каждым Молчаньем, могущим разразиться как гром на провинциальном небе каждой ищущей души и приоткрываться светом существованья, светом мужественного сознанья.



Q.: Что отличает его, скажем, от Бродского?

А.: Сравните бред Бродского *  с нобелевской лекцией Милоша (а ведь это академический экзамен), и вы увидите, как Милош четко определяет призвание поэта и характер времени (указав на духовные беды Европы), жажда "видеть и описывать" явленья жизни, в отличие от тех растлителей сознания, которые экспериментируют с багажом языка и являют на свет Божий "темную" поэзию "мертвых душ".

Что касается Бродского, то я бы лучше предпочел Решетова, нашего домашнего Пушкина (непонятно, куда бегут наши молодые начинающие поэты, не видя эту родную глыбу гармонии). А Милош современный классический поэт. Это обязывает, прежде всего, к ясности, сочетающей унаследованность традиции и модерн. Скажем, "Песенка о конце света"- это опыт модернистского описания: люди могут не знать, что "другого конца света не будет" а значит и начала света может не быть Будет ли свет, зависит только от личной способности гореть синим пламенем, и извлекать из этого свет существованья.



Q.: в каком смысле модерн? Скажем, если судить по характеру докладов на конференции "Периферийность в культуре XX века" (например, Ракова В.М.), модерн - время начала века и теперь время постмодерна.

A.: Модерн можно рассматривать двояко: в горизонтальной перспективе, как определенный этап в истории культуры, и в вертикальной. Если мы говорим о модерне как о вертикальном сечении в культуре вообще, и в частности, в поэзии, то модерн означает сознание собственного существования, или, как говорил Мандельштам, "сознание собственной правоты", поскольку, как известно, высшее честолюбие художника "существовать" и вносить плоды этого существования в покои культуры. Иными словами, спрашивается, если высшая цель существование, исполненность в бытии, то что же может означать постмодерн? Постмодерн, или постмодернизм, напоминает мне крик дерзких варваров, ворвавшихся в Рим, не удостоившихся ни римского правосознания, ни - уже и - родного страха перед скромностью жизни. И потому могущих и лаять, и самих себя распинать (не заслуживших, чтобы их другие распяли), только бы не оказаться вне вниманья публики, жаждущей хлеба и "крови".

Иначе говоря:

Чеслав Милош, могущий свет от тьмы отличить,
И петь безразличным эхом дня,
И в туманах безразличья их лечить,
Как врач-колдун ядом огня, -
Скажи, какие снились грезы намедни,
Какие слезы проливались во время обедни,
И сокрушались обо всех...
И, как фонарь известной печали,
Светили всем впотьмах...
Дабы первородный грех обнажить
И слыть стариком, подвязывающим помидоры,
Которому нечего нажить
Кроме своей духовной агоры...






Наби Балаев:
Милош и Европа...


Развалины мира на сопливых надеждах его обитателей, чертыхающихся сырыми, непереваренными вздохами и выдохами - "ахами" и "охами". Глядя в глаза действительности, расшифровывая памятки и веточки роста (предстающие удивления), сморщащиеся, смущающиеся, соблазняющиеся ленью подражанья - вся эта полулежачая интеллигентщина - должно быть на километр не переваривает дух Милоша, этого гиганта незаметных мгновений...Между прочем живя, между "адом" и "раем" Европы, и не доверяя ни тому, ни другому, на свой страх и риск раскладывающий и разгадывающий карты собственной поэтической судьбы, судьбы художника неизвестной Родины...Судьбы выпавшего свидетеля. "Жажда видеть и желание описывать..." В этих искорках самосознанья упаковано его мироощущение поэта - гражданина Европы (или Мира)

Мир в трепыхах постигая его описания, разглядывая это зеркало собственной идентичности, должно быть, узнает собственную кривую рожу, раздосадованно принимая эту точность и зоркость ужаса катастрофиста... Дитя польской благодати, разуверившийся в надеждах катастрофист:


"Я теперь катастрофист на пенсии",
И судьба больше не спугнет
Я словно Дант - из Флоренции
И Европа по-прежнему живет...

Уверенности католической Европы добавил - если не сказать - противопоставил - поэтическое сомненье, и слогом самодостаточного языка засвидетельствовал о картинках рая и ада. Оказавшись между "раем" и "адом" Европы, не возлюбив ближнего своего, да и врагов тоже, милостью строптивого студента ухайдакивал тропы, кем-то завещанные: как то Симоной Вайль или Милошем предыдущим (Оскаром Милошем). Разгребая мусор душ, наблюдая над горизонтом сцепившихся кривых рож, за этой историей взаимопожираний, холоднокровием - нет, не сектанта, и не богослова, и не картавого интеллектуала (сопливо размазывавшего по стенам собственной слепоты слюни недоумения), - холоднокровием мужественного стоика, обладающего оружием победы над этим безумием, над этим "порабощенным разумом"... "Мир", расхожий образ дегенератов, заместивших сами знаки реальности и пытающихся вообще отменить реальность - в каких бы формах они на проступала.

Поэты плоскодушные, трепыхающиеся и жующие собственное жало вместо того, чтобы владеть языком как формой, спекулятивно экспериментирующие филологическими охапками мертвых слов. Должно быть, позор и гнев вскипал в душе Милоша перед лицом состоявшихся величин Поэзии и низостью душ, замарывающих само призвание - Поэт. И терпеливым великодушием, соразмеренностью частной вселенной, способной представить на кончике пальца всю мировую художественную литературу, и ракурсом всевидца делиться открывающимся образом Слова. Дитя Европы, читатель Декарта, тоскливой интонацией по упущенным возможностям. Модернист (то есть современник вечности), утверждающий, что он - антимодернист (тут мы могли бы предъявить историко-этимологические претензии к прозаическому стилю Милоша, когда думаемое не совсем совпадает с формой выражения того, что думается), а в целом - соразмерное око времени, запечатлевшее историческую суть как человеческой драмы как таковой, так и трагическую ступеньку этой драмы в ХХ веке. "Другого конца света не будет..."


Милош, "Старая Европа" сошла с ума,
Да и "Новая" тоже...
Похоже, их обеих поглощает идейная тьма, -
Мороз по коже!
Картавым интеллектуалам трепаться еще долго,
Священникам - умалчивать жизнь и гладить по голове,
И позабывшим, что они были детьми Бога,
Молвить тоску и рыдать на переправе.
Река жизни уходит в облака...
И помнящим, откуда дорога,
Может, покажется - как свет издалека -
Живая божественная тревога.





Ольга Роленгоф:
Август. Милош

Не пивом и воблой, не первыми жухлыми листьями -
И даже не путчем - тоскою запахло вокруг,
Застыв в одночасье, природа прощается пристально:
И птицы смещаются в осень, и души сбиваются в круг.

Слетает листва, обнажается чистая музыка,
Мечтая о встрече, мы вновь доживем до чего?
До горькой потери, до чувства пропащего узника,
Что лишь пустота составляет его естество.

Пока мы тянулись всем сердцем хоть в Польшу, хоть в Данию,
Пока мы всем сердцем кого-то стремились обнять,
Судьба исподволь проносила в руках завещание,
А мы не трудились увидеть и пуще - понять.

Все больше пустот образуется в нынешнем здании:
Мы сами лишь белые пятна и черный провал,
Ведь каждый момент проживая в несовпадании,
Мы шутим и верим, что рок нас опять миновал.





Публикации к истории вопроса:





© Наби Балаев, Ольга Роленгоф, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]