ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ МУЗЕЕВ
Операция "Полный исход" успешно закончена в Лондоне, Токио и Рио-де-Жанейро. В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе наши отряды увязли в боях с уличными бандами - банды из местного криминала, черных и белых расистов и бывших полицейских. Монголы радостно и с гиканьем покинули Улан-Батор без какого либо принуждения. Тяжелые бои с правительствами Старой Системы в арабских и израильских мегаполисах. Самая сложная для нас обстановка на фронтах в Северной Корее, Эритреи и на Сейшельских островах (на Сейшелах целиком погибла наша первая ударная эскадрилья дирижаблей: дирижаблеводители выпрыгивали с высоты в 2-3 тысячи метров, чтобы не сгореть заживо, и разбивались в кровавые кляксы о бетонную воду океана).
Россия, как всегда, впереди планеты всей. "Полный исход" завершен во всех городах-миллионниках. Начинаем новый этап революции - борьба с консервированной мертвечиной. Наш враг - музеи - кладбища искусства, истории и наук.
Памятники искусства, памятники истории, памятники открытиям - какие поразительно глупые словосочетания. Зачем настоящему искусству памятники?! А история - это всегда процесс, он неостановим, как движение Земли, Солнца, Вселенной. То, что сегодня, сегодняшний человек считает злом и ошибкой, спустя сто лет его же потомки будут восхвалять. Поэтому к черту фиксированную точку зрения - специально поставленные символы, указатели, подсказатели. Живая история никогда не будет чьим-то надежно заклепанным мнением. В ней слишком много крови, нервов и эмоций - каждый день, изо дня в день.
Старая Система пыталась навязать нам свое мнение, зацементировать его в нас. История, которую мы учили в школах, в университетах, которой нас учили в школах, в университетах, переполнена ложью. Старая Система пыталась увековечить эту историю, пыталась прикрепить к ней нас и вас. Большинству из вас наплевать на это. Нам - нет. Мы искореним старорежимную мифологию.
Черно-белая расцветка зимы на 56-ом градусе северной широты. Небо похоже на грязную подушку, которую накинули на лицо и душат, душат, душат. Пассажирский состав: два локомотива (один "в голове", другой "в хвосте"), четыре купейных вагона. Надписи аэрозольной краской - красной и черной, главные цвета любого восстания - на вагонах: "Вперед и только вперед!", "Смерть мертвечине!", "Освобождение от музеев", "Свалки историй на свалку Истории", "В нас голод времени и пространств". Во втором вагоне сопредседатели Северо-Восточной дружины по борьбе с консервацией: двое, мужчина и женщина, в соответствии с последней установкой о равном разделении власти и представительства между полами.
Железнодорожный мост. Состав гулко грохочет по металлическим фермам над ледяным панцирем реки. Серый лед с белесыми аппендицитами застывшего воздуха. Черно-белые от снега и тайги сопки - у них плавные, как у ухоженного женского тела, очертания. Ни птиц, ни зверья. Оскалы металла и льда, молчание деревьев и камней - русская революционная зима, очередная.
Уничтожение глупостей, которые Старая Система навязывала, как великие, как несравненные достижения и прогрессивные прорывы - дело плевое. Они всем известны. Самое трудное - уничтожать то, что навязывалось малозаметными, локальными вкраплениями; то, что вводилось в сознание человечества, подобно сложнодействующим ядам.
Поэтому в самых захолустных городах, в неотмеченных на картах поселках действуют дружины по борьбе с консервацией. Они выскребают старорежимную мифологию до самого дна, до земных пород, сформировавшихся миллиард лет назад.
Состав идет вдоль реки. Река длинными изгибами - два-три-четыре десятка километров на один изгиб - следует по горному ущелью. Высоты сопок не велики - 600 метров над уровнем моря плюс\минус 50 метров. Пологие спуски. Но эти спуски укрыты опасно дремучими таежными зарослями пихты, лиственниц, берез и осин. Заросли начинаются метрах в пяти от железнодорожного полотна. Это - левый берег реки. На правом - заросли, кажется, сожрав берег, влезли уже в застывшую воду (трудно разобрать, снег и лед навалились друг на друга, навалились на деревья). Старорежимная банда или стая бродяг может абсолютно незамеченной устроить засаду: вздернуть в воздух рельсы, шпалы и вагоны самодельным взрывным устройством, или на ходу нацепляться, как колючки репейника, на вагоны и локомотивы, или просто пустить состав под откос, а затем добивать раненых и собирать разбросанные вещи и оружие. Поэтому у головного локомотива максимально возможная скорость - 80 километров в час. Гнать быстрее - не впишется в поворот. Бойцы дружины у окон, оружие снято с предохранителей, всматриваются в чужие таежные дебри.
Прохор, у него перебита ключица, от того одно плечо выше другого, говорит: "До революции я участвовал в одной войне - мы пытались оторвать свой кусок у Украины. Слышали, наверное? Война была в степи. Нас раздолбали, конечно, - у правительства были и самоходные артустановки, и танки, и авиация. У нас - стрелковое, гранатометы и старые противотанковые ружья. Нас гоняли по степям, раздолбали в прошлогоднюю мякину. Мало, кто уцелел. Если бы мы воевали тут... (вздох) Сепаратистские войны надо вести в таких ландшафтах: складки рельефа, горы, ущелья, непроходимая тайга - годами можно бегать, скрываться, внезапно нападать и уходить с добычей и пленными". Прохор посмотрел на тех, кто сидел ближе всего: на Марту, Ахмедзяна и Шу Линя. Один Шу Линь обернулся и заулыбался - хотя его улыбка, наверное, больше от вежливости, чем от согласия. Марта и Ахмедзян следят за пейзажем - их зрачки дергаются: останавливаются на мгновение на проносящемся мимо отрезке, затем перескакивают на следующий.
Доклады о победах над консервацией - над прахом, мешающем свободному историческому движению: взорваны и разравнены бульдозерами руины античного города Пальмира в Сирии, камень Каабы распилен на 16 кусков и сброшен с танкера в Персидский залив (сколько символизма: главный идол нефтяных арабов-саудитов сброшен с пустого нефтяного танкера в бездну водных глубин), кварталы Махенджо-Даро и соборы Ватикана расстреливали прямой наводкой из танков, пирамиды майя и ацтеков бомбили высокоточными ракетами с воздуха. Фотографии пыльных равнин - пейзажи первого дня от сотворения мира, пейзажи "Нулевого года". Человечеству, каждому поколению человечества свойственно желание начать все с нуля, с белого листа, со дня, где нет понимания, что добро, а что зло, нет тяжеленого и порочного груза прошлых поколений. Я не говорю об обывателях: их пугает пустота, равнина, заснеженная тундра - они всегда нуждаются в стене, стенах, решетках, заборах. Творческая личность в восторге замирает перед спокойной гладью океана, степи, пустыни, той же тундры. Их вдохновляет эта гладь - потому что тут ты первый творец, ты Создатель и Бог. Старая Система подавляла наше естественное желание быть Создателями и Богами.
Нас рожали, чтобы воспитать рабами. Рабы никогда не восставали мирно, бескровно, ненасильственно - слишком много гнева, слишком много изуродованных жизней. Под нашей революцией хлюпает кровь, кровища, течет, не остановится.
Течет река, на быстринах она не закрыта льдом. Стеклянно-черная вода, в ней отражаются сказочно правильных форм ели и грязная подушка неба. От проносящегося поезда снежная пыль высокими клубами. По вагонам передают команду: "Приближаемся. Готовность две минуты". В тамбур, к входным\выходным дверям уходят шесть человек.
Тайга отступает от реки. На левом и правом берегу начинаются одноэтажные деревянные и кирпичные дома. Поезд сбавляет ход. В тамбурах лязгают открываемые двери. Из вагонов высовываются стволы автоматов и снайперских винтовок. Некий наивный и неопытный дурачок в третьем вагоне выставил пистолет - иракский "Tariq" (этот пистолет хорош лишь для одного дела - для расстрелов в упор, для того он и был изобретен).
В вагонах есть дети - из групп воспитания. Их возят на задания вместе с взрослыми - не только с дружинами по борьбе с консервацией, но и с боевыми подразделениями, с подразделениями по зачистке, показывают, как готовят "Батальоны полезной старости". Им показывают и объясняют, что и зачем мы делаем, почему это нужно им.
Детей подзывают к окнам: "Смотрите, сейчас дружина будет проверять город".
Наша идеология развивается вместе с нашей революцией. Конечно, мы совершаем ошибки. Само главное - их увидеть и понять, исправить. Мы корректируем свою идеологию, дополняем ее.
Естественный процесс, когда революция формирует революционную программу. Предреволюционные идеи никогда в достаточной мере не будут актуальны для революционного и постреволюционного периодов.
Необходимость борьбы с консервацией стала понятна, когда под нашим контролем оказались тысячи музеев. Наши бойцы заходили туда и злились, задавали логичный вопрос: "Неужели мы оставим это нетронутым?!" Были и те, которые не спрашивали, они начинали разрушать. Нескольких под горячую руку, ошибочно, не поняв их правоту, казнили по приговорам полевых судов.
Состав останавливается, не доезжая сотни метров до платформы. С обеих сторон из вагонов выпрыгивают бойцы. Занимают позиции. Затем выгружают несколько мотоциклов - на их колеса намотаны цепи противоскольжения. Разведчики рассаживаются на мотоциклы и уезжают. Остальные втягиваются в жилы улиц.
Мороз слабый - дыхания людей отмечаются в воздухе легкими, быстро тающими облачками.
Новых - кирпичных или из свежего бруса - домов мало. Большинство - старые рубленные "в лапу" избы с четырехскатными крышами, к ним примыкают глухие заборы, за заборами видны покосившиеся сараи. Улицы узкие: два грузовых автомобиля разъедутся, царапая заборы. Их, видимо, совсем не чистят от снега, но наезжены и натоптаны они основательно.
"Это точно город? - Спрашивает Прохор. - По мне, село обычное". Бойцы идут по улице парами, оглядываются по сторонам, дистанция между парами 10 метров. "Охо!" - восхищенно говорит Шу Линь и останавливается перед высокими, в полтора человеческих роста, деревянными воротами, украшенными незамысловатой резьбой. "Купеческие. Лет полтораста. Тогда рассуждали, чем ворота выше да шире, тем хозяин богаче. - Объясняет сибиряк-старообрядец Еремей. - Сжечь надобно". Перелезает через забор - ворота не поддаются, закрыты надежно. Возвращается с охапкой сена. "Хозяйственная изба", - комментирует старообрядец. Обкладывает ворота, поджигает. Оранжевое пламя с треском ползет по доскам, сбитым под наклоном, по округлым простым орнаментам, облизывает черные кованые петли.
Проходят улицы до конца и оказываются на береговой стрелке: одна, затянутая льдом, река вклинивается в другую, более широкую, еще не замерзшую, она быстро тянет снежную и ледяную шугу. "Великая северная река Лена", - говорит кто-то. Остальные молчат. Смотрят на водный поток, выкатывающийся из-за сопок с юга и удаляющийся на северо-восток вдоль избяных набережных. На противоположной стороне Лены сопка, похожая на низкую шляпу с широкими полами. На вершине ее на лапах хвойных деревьев красиво лежит снег. Здешняя природа, словно из детских новогодних фантазий. А этот городишко смотрится в сравнении с ней, как ошибка, как уродливая оказия - спалить и разгромить его одно удовольствие.
Каждое поколение имеет право разнести вдребезги все то, что было создано предыдущим/ми поколением/ями.
Местами пожары уже занимаются. Погода безветренная - дым не поднимается высоко, расползается неподвижными слоями чуть выше крыш. Трещит, лопаясь, перегретый огнем шифер.
Издали рыкающий звук мотоциклов разведки. Вроде бы они возвращаются. Стрельбы, к счастью, не слышно. В городишке и не предполагалось проблем. Опасна обступающая его тайга.
Еремей раздобыл "языка" - запуганный, съежившийся хлюпенький мужичок. Лицо прячет в вороте черной кожаной куртки. Еремей некрепко держит его под локоть.
На берегу впадающей в Лену реки находят деревянный крест (от времени он посерел и ершится занозами) с каменным пожелтевшим надгробием. Надпись: "Первому жителю Усть-Кутского острога". Мужичка спрашивают: "Что за нелепость?" Тот, продолжая прятаться за ворот, заикаясь, отвечает: "Да лет 60 на-назад, река берег под-подмыла, гробы с костями стали выпадать. Прямоугольные г-г-гробы, а кости почти истлевшие. Порешили, что это казачьи за-захоронения, тех казаков, которые острог наш построили четыреста лет на-назад". Прохор нахмурился: "Бред, - и обернувшись к Еремею, - хорошего "языка" добыл. Смотри-ка, по делу отвечает". Еремей тряхнул мужичка: "Показывай, где местный музей. Тогда не тронем".
Что такое искусство? Это - составная часть механизма жизни. Искусство должно быть функционально. Иначе оно бессмысленно, ненужно, мертво. Искусство ради искусства - коммерческий ход, способ зарабатывать деньги. Деньги - фальшь и надувательство. Наше восстание их уже упразднило. Теперь упраздняет грибницы ложных ценностей, которые они породили.
Ярко раскрашенный агитационный танк - да, полезно, нужно. Пейзаж, намалеванный на куске ткани, стиснутый позолоченной рамой, висящий в огромном пустом зале - ни к чему, никакой топливности в двигатель жизни.
Мы праведно уничтожаем искусство, существующее в своем замкнутом пространстве. Любое пространство, отделенное от единственно-возможной жизни, мертво. Смерть мертвечине!
Дружина грузится в состав. До центра городка целых 8 километров, проблем не предвидится, - доложила разведка. Протяжный гудок, состав пошел. Удаляются слоящиеся черные и белесые дымы.
Одноэтажные избы резко сменяются пятиэтажными панельными и кирпичными домами, двух-, трехэтажными облицованными пластмассовыми пластинами торговыми центрами, школами, учреждениями. Во дворах переполненные мусорные контейнеры. Торговые центры взломаны - выбиты окна и входные двери, осколки стекла и погнутые металлические решетки на тротуарах.
Городишко тянется между железной дорогой и Леной.
Состав останавливается перед вокзалом. Вокзал - светло-зеленое с белым зданьице в неуместных каменных кружевах и с еще более неуместным шпилем. Крупная лепная надпись - "ЛЕНА", над ней дата - 1951. От вокзала в сторону реки бульварно широкая улица - метров через сто она упирается в каменное здание с надписью "ПОРТ ОСЕТРОВО". Порт похож на традиционные сибирские амбары - простые рубленые формы, никаких нефункциональных украшений, широкие входные двери, нет давящего нагромождения этажей (этаж один, но достаточно высокий и с надстройкой посередине, видимо, для дополнительного освещения - ряд окон, разделенных незначительными промежутками). Подобную архитектуру одобряет наша революция - блеск уместного аскетизма (только толстый железный шпиль портит общий вид).
Перед вокзалом памятник: "Основателю Усть-Кута казаку Ивану Галкину". Фигуру казака цепляют черными тросами, раскачивают и срывают с постамента. "Куда?" - спрашивают Прохора дружинники. Тот: "В реку бросьте". Табличку с постамента отдирают ломами.
Музей левее порта. Третий этаж силикатного здания. На удивление дверь закрыта. Значит, взламывать не пытались. Выстрел из АК в замок, удар ногой, открыто. Два зала - каждый размером с гостиную комнату. Еремей хмурится, трясет "языка": "Это музей?! Весь городской ваш музей?!". У мужичка обалдевшие расширившиеся от страха глаза: "Нам-нам всегда денег мало выделяли... не хватало... у нас всего понемногу". Один из дружинников потрошит тумбочки в каморке с надписью: "директор". Достает листы с печатями и грифами: "Не врет. Написано Городской исторический музей".
Досматривают витрины. И тут, как в Енисейском крае, как в Прибайкалье: про прогресс городов и государства, отсталость и вымирание древних таежных племен, покорение природы индустриальными трубами, экскаваторными ковшами и нефтяными качалками.
К витринам, стенам и полам крепят взрывчатку, к ней - детонаторы и шнуры. Выходят на улицу. "Еремей, обоснуй приговор. У тебя складно выходит".
Сибиряка-старообрядца долго уговаривать не надо. Он сплевывает и заглядывает вверх - в предполагаемые окна музея. К нему поближе подводят детей из групп воспитания.
Нас учили, что история - это кости на полках, страницы в учебниках и научных работах, развалины, то, что безвозвратно закончилось тысячу лет назад, сто лет назад, десять, вчера. Что история - это обязательно прошлое. Обманывали нас.
История - это всегда сегодня. То, что делает каждый. И то, что он делать отказывается или боится. История всегда движение прямо сейчас и здесь. Ушедшее в прошлое является исключительно прошлым. Его не изменить. Любая перемена начинается здесь и сейчас, а не в завтра и не во вчера. Любое свершение - здесь и сейчас. Поэтому настоящее мгновение ценно. Единственно важно. Поэтому в нем история, процесс движения и изменения человечества. В нем - жизнь.
Наша революция открыла, что есть история. Упразднила старорежимное утилитарное мнение. Даже не мнение, а очередной бесчеловечный миф.
Мы расселяем чудовищные мегаполисы, караем правительства Старой Системы, мы сжигаем архивы, взрываем музеи, галереи и равняем бульдозерами ненужные руины древних, давным-давно мертвых крепостей - мы расчищаем русло жизни. Наша революция тотальна. Мы разрушаем тюрьму, в которую человечество загнало само себя. Загнало из-за трусости одних и лукавого умения других пользоваться чужой трусостью.
Мы жестоки и неумолимы. Потому что нащупали верный путь. Потому что нам долго еще бороться.
Такой революции до сих пор не знало человечество.
Наш идеал - чистая степь до горизонта и за горизонт - и тогда мы спокойно и мирно пойдем, чтобы по-новому узнать окружающий нас мир - без ложных, навязанных нам для чьей-то выгоды мнений, формулировок, аксиом.
Поезд трогается. Идет дальше - на восток. Грохочет по мосту над Леной. Стеклянно-черная вода по-прежнему тянет снежно-ледяную шугу. Спокойное и мощное течение большой воды. В разрыве облаков появляется солнце. Рыжий предзакатный свет ложится на городишко. На фоне окрестных сопок его постройки напоминают сушеных насекомых. Спичечный поезд пересекает мост и теряется в гигантской, молчаливой и каменно-неподвижной тайге.
Мужичка-"языка" зовут Семён. Он присоединился к дружине. Его не принуждали. Сам напросился. Теперь он говорлив, не заикается, пьет предложенный чай. Правда, пока не решается сидеть свободно, жмется на краю плацкартной койки.
"Семён, объясни, почему название у твоего городка одно, у железнодорожного вокзала - "Лена", у порта - "Осетрово"?" - "У нас всегда бедно жили, скудно. Гордится особо нечем. То, что у нас три названия - всего-то богатств. Только тем и гордились. А почему три? Никто бы вам тут, думаю, не объяснил. Слишком давно названия появились. Может от материальной бедности и выдумали" - "По-моему, мудро. У каждого населенного пункта должно быть так: у каждого входа в него свое название. Даже в один и тот же город разные пути приводят по-разному, по-своему предлагают то место, куда прибываешь..." - "Ха-ха-ха, ну, загнул" - "... да, не смешно. У наших тувинцев, например, - не так, как у русских, европейцев, китайцев. Есть река, имеет имя, другая река - свое имя. Они сливаются воедино - третья река получается и имя у нее свое, иное, чем у тех двух. Разнообразие надо поощрять. Бояться его не надо".
Янталь, осень 2015
© Александр Рыбин, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.