[Оглавление]



Я БРОЖУ В ДАЛЕКИХ ДВОРАХ




* * *

Лёгкий столбик свирели из рук ускользнул
в бузину.
И когда рассвело,
вспомнил только как внук одуванчики дул,
как отец меня стриг наголо.

_^_




* * *

Проснусь от зажженного света.
И дверь на балкон ото сна
очнётся усилием ветра.
На скользкой веревке из льна
заплещет простая рубаха.
И, крылья в испуге поджав,
прищепки забьются от страха
за детский короткий рукав.

_^_




* * *
          Мише Ведмедере

Фитиль керосиновой лампы потух.
В сарайчике сжалось начало,
когда ураган, как соседский петух,
влетел и сорвал одеяло.
И тень отступила. И стало светло.
Огромный испуганный фикус
ладонями листьев уперся в стекло,
стараясь из рамы не выпасть.
Вихрь ворохом склянок оклеил юлу.
И нас у соседей искали.
Тогда сорванцы на Казацком валу
кривой самолет запускали.
Кружа кукурузника рваную тень,
разбрасывая листовки,
держись, ураганом отмеченный день,
за памятные зарисовки!
Расхристанный ветер, давай, отрывай
лаптопа заветную дверцу.
И падает в речку сарайчик со свай
в кувшинки к зелёному сердцу.

_^_




* * *

        Игорю Спивакову

Высокие яблони густо цвели.
И юность пока отпускала бородку,

их ветви склонились до самой земли
и яблоки падали в лодку,

которую, для властелина колец
древесной пружинистой стружки,

в саду мастерил наш кумир - твой отец.
И лодки его, как игрушки,

резцами кроили заросшей реке
покров из стремительных линий.

И девочки прятались на островке
от нас под венками из лилий.

С откоса Чайковский Пётр Ильич
махал, - Не испортьте поклёвку!

И ты улыбался мне, - "Пальцем не тычь!"
И гнал за Низы под Шпилёвку.

_^_




* * *

Я брожу в далёких дворах,
пустоту рукой охватив,
и пою стихи в соцсетях
и ещё забываю мотив,

когда слышу твоё "Лови!"
Догоняю в пятнадцать лет,
тогда знали мы о любви:
до шестнадцати её нет.

Вовка Белый, на нос - картуз,
а в руках - семья голубей,
извещает Советский Союз:
Жорик женится на тебе!

Яркий свет проливает окно,
зонт раскроет сирени куст.
Перемешивай домино.
Пусто-пусто. За нас дуплюсь.

И в сирень тебя наряжать.
И сирень пышна, хороша.
И взрослеть, сиренью дыша.
И ещё сидеть, не дыша.

Я брожу в далёких дворах
и повсюду цветёт сирень.
Ходят голуби в двух шагах
от скамейки, укрытой в тень.

_^_




* * *

Клёво кружок фуражки
метить пером ножа
с нашей пятиэтажки
верхнего этажа.

Ветхий фронтон собора
щурься на пыльный миг!
Не ощутить укора
камню за птичий крик.

В луже, недосягаем,
крестит Седой котов.
В "жёсточку" обыграем,
в "стеночку" и в "котёл".

Поторопись, эпоха,
в летний кинотеатр!
Чтоб избежать подвоха
мятой колоды карт,

смойся в кинокартину,
и освещай лицом
зала середину,
если пришёл с отцом,

а если - нет, герою -
с дерева фильм смотреть,
ветви его укроют,
стырят экрана треть.

А отряхнет от пыли
и заморозит взгляд
девочки из квартиры
с номером шестьдесят.

_^_




* * *

- Испанцы! - кричал ассистент режиссёра.-
Испанцы! - Испанцы. Вот это умора!
Двух братьев еврейских и смуглого Вовку.
С порога Ленфильма зазвали в массовку.

Ах, Вовка! Наколка господней шпаргалки
сотрётся быстрей, чем со стен коммуналки
сосед-выпивоха; там дверь на крючке,
где водка лежит в туалетном бачке.

Шуршали одеждами белые ночи.
Сметая под стол хлебных крох многоточья,
садилась на угол тетрадки панама.
Какое влеченье к стихам Мандельштама!
Каким увлеченьям отдать предпочтенье
подскажет ли девичье головокруженье
от Века Серебряного, однолюб,
иль Гена-картежник по прозвищу "Рубль"?

Мы сами с усами. Их мода - каприз.
Ты - под "Песняров". Я растил их под "Битлз".
По пятницам - клуб, где всегда горячо.
Там Слава Полунин - до славы еще...

Твоих коммуналок забыл адреса.
Lost ticket to ride back in USSR.

Ах, Вовка! И вот уже песня пропета.
И можно закутаться в плед интернета,
когда обнимаясь поём в караоке,
хоть ты далеко-далеко на востоке.
И можно на друга попялиться
под пиво и водку по пятницам.

_^_




* * *

В том Нью-Йорке, где смог от мотора дарованного,
где на банках пивных африканский сосед
выдувает пузырь чуингама разжёванного
и подмышками жмёт секонд хенд,
где луна в переулке застряла гигантская,
и безлюдный сабвей нам насвистывал блюз,
на себе примеряла душа иммигрантская
погоняло "совок" переживши Союз.

_^_




* * *
        Саше

Я бы троицкий снег
закатал в белый ком.
И унес для потех,
подхватив рюкзаком.

Пенсильванские ветры
ему не страшны.
Он, не ведая смерти,
лежит до весны.

От Пучкова по полю
и укрытой Десне
поспешу за тобою
опять по лыжне.

Поскользнусь. Упаду
на распаренный бок...
Там, где ивы во льду,
пусть хранит тебя Бог!

_^_




* * *

Схоронишься во мне,
завязав глаза льном,
укрывая счастья вину.
Мы сердец глубину
промеряли ножом
и, как дети, играли в войну...

_^_




* * *

Гори, гори, моя звезда,
звезда царя Давида.
Течет холодная слеза,
бессонная обида.
А в ней цветные рыбки,
наивные и храбрые.
Все делают ошибки,
а погибают слабые.

_^_




* * *
          Игорю Михалевичу_Каплану

От досадных ли историй уронил седой скрипач
свой смычок, когда цикорий звезд клевал полночный грач.
Или из высоких кресел тот, кто песен запросил,
обреченностью возвысил одиночество ветрил,
или речь - как огуречной корки горечь поутру,
иль заглядывает вечность сквозь озонную дыру...
Просто мальчику погоны старый летчик подарил,
просто бьют крылами кони и несутся без удил,
просто над гречишным полем полюбил я синеву,
просто от случайной боли вашим небом проплыву.

_^_




* * *

Судьбы календарь не делил на счастливые числа.
Талмуд не читал и не верил в чужие приметы.
В ответных словах не искал потаенного смысла.
Плывя, не заметил, что вечная песенка спета.
Представ перед черной дырой неземного колодца,
к тщедушной груди прикрепив одиночества камень,
у глади морской воспеваю всходящее солнце,
которое будят дельфины, причесывая плавниками.

_^_




* * *

Скамейка приставлена спинкой к заоблачной дали,
а мне предлагают присесть на сырой чернозем
мой дед, инвалид, разрешивший потрогать медали,
и Сашка, убитый в бессмысленной драке ножом.
И с крыши часовни осыпалась вдруг черепица,
чтоб слух ощутил глубину наяву,
слетела на землю зеленая мертвая птица
и, как рукавица, упала в траву.
- Спасибо за то, что пришел нас проведать.
Вот свежая рыба. А сколько сорвалось с крючка!
А мы без тебя не садились и вовсе обедать,
хоть Сашка не прочь заморить червячка.
В глубокой тарелке замешаны темные краски.
И кролик приблизился к пальцам разутой ноги.
Бывает, живому смертельно захочется ласки.
И Сашка подвел под глазами у деда круги.

_^_



© Георгий Садхин, 2021-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2021-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]