ХЛЕБНОЕ
Домашние уходят на работу рано. С вечера мне наказ: купить хлеба, молока, нащипать курам ржанухи, набить им стекло, натаскать в бак воды.
Я терпеть не могу крошить курам. Корка черствая, шершавая, до боли стирает пальцы, будто наждачка.
Уроки не делаю, зато громче всех читаю у доски из "Родной речи". Глуховатая Виолетта Марковна, вся седая, сидит у окна и слушает. Иногда мне кажется, что она плачет... Каждый раз она ставит мне за чтение "пять с плюсом".
После уроков захожу в булочную.
Тихо, пахнет вчерашним хлебом и ванилью, посетители - скорбные старушки, - осень на дворе.
Беру с лотка буханку и два батона. Протягиваю продавщице три рубля, складываю хлеб в авоську и небрежно тяну ее с прилавка. По кафелю звонко - в тишине пронзительно звонко! - скачет и катится серебро. Старушки, словно жахнул Апокалипсис, съеживаются и цепенеют...
Страшно краснея, кидаюсь между стоптанных калош - собираю деньги. Два юбилейных рубля с Ильичем на аверсе и мелочь.
Протягиваю продавщице:
- Вот, кто-то выронил!
Бросаю деньги в алюминиевую миску и выхожу из магазина. Влага, снятая ветром с крыши, летит за шиворот.
Я люблю творить добро! Привечаю бездомных собачек, привожу домой, кормлю, даю имена. Но клички собак не интересуют, они быстро и жадно едят, играть не хотят, а утром и вовсе исчезают.
Одну собачку я закрыл в сарае, на ночь подпер дверь поленом. Но и та ушла. И как умудрилась? И спросить утром не у кого: тишина в сумеречном опустевшем доме.
Как-то иду в школу. На пустых ящиках у магазина сидит соседский котенок. Мокрый, несчастный, глазки гноятся. Как он сюда попал?! Это он, я не могу ошибиться: от гноя он с трудом разжимает веки. Я взял котенка и, вместо первого урока, пошел обратно. Дверь открыла тетя Фая, она работала во вторую смену на кондитерской фабрике "Заря" и утром была дома. "Вот, говорю, ваш котенок. Как далеко ушел-то!.." - "Это че такое?!" - взвизгнула тетя Фая, хвать кота за шкирку и бросила за спину. Захлопнула перед моим носом дверь. Даже спасибо не сказала.
Я готов творить добро и для Купряновой Светки.
Недавно в школе деньги на музей собирали. Я болел, и за меня 10 копеек внесла Светка. Я решил отдать за это двадцать! В трамвае она не брала: "зачем мне столько!" Ладно, решил я.
У нее резиновые сапожки, голубые, голенища хлябают. Я хожу следом, экспонаты разглядываю через ее голову, нюхаю ее кудельки; в толкотне она этого не замечает. Тогда-то я и опустил в голенище монету.
Светка была славная в этот день. Оторвавшись от экспоната - черепа рыбы с выпученными глазами, обернулась вдруг и с удивлением стала разглядывать мое лицо... Мы никогда так близко друг на друга не смотрели. У меня аж дыхание перехватило, а в кармане что-то шевельнулось, что я испугался.
Когда все потекли вниз, Светка порхала - на ступенях парами выбрасывала вперед носки. Вдруг ойкнула, оступилась и бросилась на широкие перила, - хорошо еще Любка Зудикова сзади ее за крестик фартука схватила...
Мне всегда стыдно, когда девчонки вот так падают - растопырившись, как лягушки. Красивые девчонки - это королевы! Они не должны падать, сморкаться, ковырять в носу. А то, что они никогда не пукают, я уверен больше, чем в отсутствии у меня хвоста.
Все же она чудная, и ножки у ней - когда семенит по коридору в чешках, слегка кивая челкой, - они будто стригут воздух. Побежит-побежит, мелко семеня, остановиться напротив подруги, слегка приседая, возьмет ее за обе руки и улыбаясь что-то на ухо шепчет...
Пора обедать. Обед у меня булочка и стакан молока. Вечером придет мама и сварит суп. Папа у нас фронтовик, у него ранение в живот, и без супа он болеет.
У меня есть копилка. Дед Мороз из белого капрона. С дырочкой для монет. Надо положить туда пятнашку. Затем полежать на диване, мечтая, как я куплю подержанный велосипед...
И тут меня от головы до пят прожигает холод!
Где сдача?
Сую руку в карман куртки. В другой карман...
Окошко прихожей у нас выходит в проулок, в соседский сад. На окошке решетка, отец поставил ее в те годы, когда забора от улицы не было. Как в забытьи, гляжу на это окно, на решетку - в сумерках на осеннем ветру равнодушно качаются соседские дули...
Мне редко оставляли трешками. Обычно рубль или мелочь. Мама за три рубля целый день работает. Она часто болеет. Будь рядом, она немедленно отправила бы меня обратно в магазин. Один раз такое уже было - год назад, когда продавщица обсчитала меня на сорок копеек. И я, весь красный, легче головой в бочку, поплелся в рыбный отдел. Положил на прилавок сверток с хеком, сдачу и пробормотал то, что велела сказать мама. Рядом стояли две женщины, уставились на продавщицу пристально и зло. Скулы девушки в халате порозовели, как срез нежного свиного сала. Мне стало жаль ее...
Рыбу взвесили снова и отдали мне те сорок копеек.
Сейчас взрослых рядом нет. И никто не заставит меня тащиться в хлебный. Стоять там и унижаться? Да еще подумают, что я вру! Как я гордился еще час назад своим поступком! О, есть ли идиоты, ничтожнее меня!?
... Копилка оправдывает себя и, как банкир, денег не отдает. Но я настойчив. Второй час просовываю нож в щель и, подняв копилку, кося вверх глазом, пытаюсь уложить на лезвие монету. Трясу - нет-нет да и сползет по железу серебро. Осталось немного, я наберу. Ту самую сдачу, что нужно положить на комод.
10 окт. 2016 г.
© Айдар Сахибзадинов, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2024.
Орфография и пунктуация авторские.