НА ТЕЧЕНИИ
памяти Камиллы
ОМ шел вдоль грузового берега. Желтые, портовые краны, расставив ноги, как жирафы, то и дело наклонялись к реке, словно пили воду. Пройдя мимо элеватора, ОМ повернул к середине реки. На волнах качались устаревшие катера с автопокрышками на бортах. На одном из них матрос с бурой плешью, занимался стиркой и, яростно скалясь, отчего рыжина его казалась ярче, кривил колесом ноги и выкручивал белье прямо себе под ступни. В открывшемся серебристо- бегучем просторе, посреди Волги, стояла на якоре баржа, перегруженная бревнами. И еще, бок к боку, две стальных близняшки, с торчащими вверх буферами. Одно судно вытягивало со дна реки песок и поливало им из трубы соседнюю палубу, будто осыпало сестрицу золотом. Мутные воды с обеих ее бортов стекали в Волгу, а горка нарастала.
За кормой ОМа появился двухпалубный, сильно покосившийся на бок теплоход. Он был старинный, с неуклюжей надстройкой, будто сверху на него поставили дачную веранду, - шел на предельной скорости, удивительно заваливаясь на бок, будто получил пробоину. И, грохоча, не боясь опасной близости, начал равняться, выдвигать элементы своего пирсинга - звезду и якорь, торчащий, как серьга из пуповины. И, словно на телетайпной ленте прошли перед глазами крупные синие буквы: "Бул....га...рия". Корма, низкая, куцая, как полукружье измазанного белилами таза, выбрасывала ошметки изрубленной воды. И пассажиры на верхних палубах победителя, большей частью женщины, с чувством превосходства поглядывали на отстающий ОМ, очевидно, довольные своим лихим капитаном.
Пройдя в течении часа Волгу по диагонали от берега до берега, ОМ пришвартовался к пристани Ташевка, стал выгружать пассажиров с поклажей. Слово "ташый" по-татарски означает "кипит, бурлит", и Артуру с малых лет казалось, что это слово придумали именно здесь. Ведь когда теплоход отчаливал, давая задний ход, утробно газуя и напрягаясь так, что его трясло, то под ним бурила вода, закручивалась в глубине белой спиралью и разлеталась наверху раскидистыми кружевами. А тросы и веревки, улетающие от пристани к далеким обрывам, от качки то вскидывались, то плюхались в воду; смоленые лодки, привязанные нос к носу, часто-часто клевали, будто куры на детской игрушке.
От Ташевки, ОМ пошел ровным ходом, мерно разматывал под текстильный шум движка пестрый клубок берегов. Над обрывом, в зелени леса, мелькали яркие палатки, оранжевые и голубые. По срезу известняка чернели пещеры, будто кто-то вдавливал в пенопласт горящие окурки. У воды стояли купальщики, толстые и худые. Бледнокожие глазели на теплоход, морщась из-под ладоней, приставленных ко лбу козырьком. Загорелые же, иссиня-бурые, как грозовая туча, деловито ходили по берегу, начхав на судно.
Весь путь до Гребеней составлял два часа. Солнце знойного 2010 года нещадно палило, и приходилось время от времени переходить на другую сторону палубы в тень, где от ветра и близости воды овевало прохладой.
Наконец, показались три известковых гребня. Три утеса-богатыря, давшие название этому месту. На их макушках когда-то торчали деревца, как чубы хохлов. Мощно выпирали над рекой каменистые скулы... Теперь богатыри превратились в старичков: облысели и теряли высоту, осыпаясь в воду уже от затылка - лица их, как гипсовые маски, давным-давно обрушились.
Вот залив и здание спиртзавода, вот мелькнул изволок, здесь была пионерская баня и родник. Вот торчат из воды трубы, вероятно, это причал для катера. А самой пристани нет! Мужчина подумал: как же он высадится? А между тем ОМ сбросил скорость и повернул к берегу. С разворота воткнулся носом в гальку. Женщина-матрос и пожилой мужчина, оба в синих спецовках, начали что-то вращать - и от палубы отделился трап с приваренными стальными поручнями, завис в воздухе и пошел-пошел, снижаясь, к земле, уперся концом в грунт...
Артур высадился. Прямо под обрывом мужик в дырявом трико жег костер и, жутко чадя, смолил перевернутую лодку. Наверх вела прочная стальная лестница с зигзагообразными маршами. Артур поднялся - и сразу узнал просторный луг и длинный бревенчатый сарай вдоль обрыва, сильно осевший. Тот еще сарай, сложенный в духе купеческих амбаров, ему было, наверное, более ста лет. И казалось, за его дверьми до сих пор хранятся сбруи, бочки с дегтем и бурлацкие верви, протянутые от стены до стены в своей тяжкой дреме.
Дорога почти сразу упиралась в ограду лагеря, прежде деревянной, теперь стальной. Сваренная из высоких пик, она казалась неприступной, уходила к реке и свисала над обрывом так, чтобы никто не смог пройти. Но все же туда вела тропинка... Артур спустился, повис на решетке. Перебирая руками, оказался на внутренней стороне ограды. Поднялся, но вновь наткнулся на высокий забор, идущий вдоль берега. В одном месте была промоина, заложенная длинными досками. Мужчина вытянул их по очереди и с силой бросил как можно дальше под обрыв.
И вот они пионерские палаты, три больших дома, стоящие в ряд! Когда вышел с другой стороны построек к футбольному полю, от бревенчатого домика, где когда-то жил 5-ый отряд - подростки, выбежала бойкая собачонка и начала лаять, подбегала угрожающе. Вышел из сруба мужик с помятым лицом. Начал что-то говорить.
Собака мешала изъясниться.
- Я в детстве тут отдыхал! - Крикнул Артур.
- А-а... - понятливо протянул мужик и пошел обратно, шевеля широченными штанинами с сильно мятым задом.
- Погоди, земляк! А кто купил этот лагерь?
Не оборачиваясь, мужик махнул рукой.
- Козел какой-то. Не знаю. Мы охраняем.
Артур хотел пройти к строению клуба, где обычно играли в почту. Тогда он серьезно решил жениться на Кате, девочке в крошечных сандалиях с продавленными дырочками и с бантиками на макушке. Девочка была очень уютная и хорошо вела бы семью. Он писал ей: "Я Вас люблю", но "почтальон" не приносил ответа. А сама девочка, ей было лет восемь, смотрела на лопоухого обожателя, дико вытаращив глаза, будто он зарезал свою бабушку, и старалась спрятаться в толпе подруг.
Пес верно отрабатывал свой хлеб, лаял и не позволял перейти футбольное поле. Тогда Артур вернулся к лазу, вылез к стальной лестнице на обрыве. Прежде здесь петляла дорожка, протоптанная пионерами нарушителями, стояло огромное дерево, под корневищем которого кто-то прятал в мыльнице сигареты "Салям".
Он спустился к воде. На пирсе, выходящем далеко к фарватеру, купались две девочки лет 14-15-ти. Ныряли с помоста, вытянув вперед руки, - умело, как парни. И, выпроставшись из глубин, подплывали к помосту, спокойно разговаривали, ни крика, ни визга.
Волны набегали к ногам Артура и уходили в щебень, как в губку. В сумке лежали чай и большая металлическая кружка с привязанной проволокой в виде дужки, чтобы держать на палочке над костром. Сидя на корточках, он начал собирать мелкие ветки. Расстояние от воды до обрыва здесь было всего с метр, и дровами не разжиться.
Девушка в зеленом купальнике, крикнула ему с помоста:
- А вон смотрите, какая палка! Прямо над вами...
Она сама пробежала по насту, ступила на гальку, вкарабкалась по-обезьяньи наверх, и скинула ему сук - длинный, корявый, метра четыре длинной.
- О, спасибо! Тут ужин сготовить хватит! - сказал мужчина и стал поджигать сухую листву. - А вы - местные?
- Не-е. Мы приехали.
Темноволосая, загорелая, она смотрела несколько лукаво, но доверительно. Глаза - густо-зеленые, на переносице - каникулярные веснушки. Подруга была светловолосой, бледнокожей (вероятно, не приставал загар), в ярко-желтом, тоже сплошном, купальнике, и с неопределенным лицом, как сырой блин, о котором еще не знаешь, что получится.
- На дачу?
- Бабушкин дом.
- А что же тут все огородили? Еле пролез.
-Это еще что! - сказала светленькая, - раньше от забора до самой воды висел моток колючей проволоки!
- Мы вон с той стороны лагеря пролезали, - поддержала ее подруга и добавила с жалобой. - Нас прогоняли.
- Да, время... - протянул гость, подкладывая ветки в костер. - Уж такое оно. Нам повезло больше. Но вы должны знать, что на этот берег никто не имеет никакого права. Юридически. По закону. Берега рек, судоходных, транспортных, особенно таких, как Волга, - это стратегическая территория. Это ваш берег.
Заварка в кружке поднялась, сквозь нее вздулась пена. Подержав еще немного кружку над пламенем, он поставил ее на гальку, вынул из сумки чашку и налил в нее немного чаю. Устроившись поудобней, начал отхлебывать. Наблюдал за купальщицами, которые опять ушли на край помоста.
Обе ныряли с траекторией дельфина. Без брызг, с прямыми ногами. Ступни исчезали в воде, захлопывая гладь и унося в глубину крутящейся шлейф из пузырей. Выпрастывались, мотнув головой, и подплывали к помосту. Вылезали, словно литые, с острыми коленками и лоснящимся бедрами. Сдавливали воду с материи купальников, нажимая ладонями на живот и бедра - сверху вниз, вода сбегала по ногам. Зеленоглазая с некоторым женским изяществом поправляла у виска каштановые завитушки и все поглядывала на гостя, будто ожидала ободрения.
- А какая там глубина? - спросил он.
- Три, - сказала она и посторонилась.
Он уже шел с жердью замерять. Сунул конец в воду, но его повело течением в сторону. Наконец жердь уперлось в дно, и... тут Артур увидел огромного пса! Пес стоял на берегу. Окрас и стать мощной восточно-европейской овчарки, великолепная стать! Вот только уши подвели - не торчмя стояли, а лежали на лбу.
Оглашая побережье густым басом, пес пошел на помост. Артур опустил жердь книзу, преграждая дорогу.
Пес шагнул и в мгновение ока перегрыз конец палки. Потом еще и еще - и, роняя куски, продвигался к мужчине.
- Он меня съест! - воскликнул он.
-Да нет! Он добряшка, - в голос крикнули девочки. - Полкан, нельзя!
-Его зовут Полкан? Здорово! Какое сказочное имя! Ай, хороший Полкан! Вот на - догрызай.
Пес одним прикусом разделил пополам остатки брошенной ему под ноги жерди и прошел к краю помоста, а потом обратно. Не обращая внимания на незнакомца.
- А чей это? Ваш?
- Ничейный, общий, - сказали девочки.
Артур решил искупаться. Разделся прямо на пирсе; спросил:
- А вы сальто умеете?
- Не-е...
- Сейчас попробую. Сто лет не нырял. Тут хорошо, упор надежный. А то как-то с лодки попробовал, она легкая, дюралевая. Я оттолкнулся, а корма ушла, прямо, как тазик отлетела. Я плюхнулся на спину. Так отбил, что кожа покраснела. Как калошей настучали.
- Осторожней! - предупредили его, - здесь, под водой - тоже колючая проволока!
- Что? - опешил мужчина и выпрямился...
-Да нет, не бойтесь, здесь катер чалит. Проволока вон там, по бокам, туда не заплывайте.
-Мда-с. Ну ладно. Итак!..
Он собрался с духом, опять присел и сделал прыжок вверх, кувыркнулся в воздухе и плюхнулся. Правда, с согнутыми в коленях ногами, неудачно.
И, боже! Что он ощутил под водой! Он забыл, что в носу перебита перепонка, и "солдатиком" погружаться нельзя. Струя под напором ударила носоглотку, в глаз, в мозги! Взмахивая, как гусь крылами, он поторопился наверх, на воздух. И выбросив наконец голову с вытаращенными глазами, уже не мог сдержаться от нестерпимого кашля и чиха...
- Пере...Пчхи!.. Я! Апчхи! Чхи-хи-хи-хи!
В следующие разы кувыркался, взмахивая лишь одной рукой, а другой сжимал ноздри.
Снова заварил чай, благо, взял конфеты и пачку заварки. Девушки согласились чаевничать. Насластив рты слипшимися от жары шоколадными конфетами, с удовольствием пили его крепкий и горький чай. С нетерпением ожидали своей очереди; кружка шла по кругу. Чай заметно всех взбодрил. Начали шутить, смеяться.
- А вы отдыхали когда -нибудь в пионерском лагере? - между прочим спросил гость. - В детском лагере?- поправился он, видя, что пионерию эти девочки уже не застали.
-Нет.
- Жаль! Это так здорово! Не объяснить. Ведь почему я сюда приезжаю? Потому что это было лучшее время в моей жизни. Счастье! Мы были маленькими, но очень серьезными патриотами. Обожали Фиделя Кастро и Че Геваро. Маршировали и пели с чувством:
"Под черной кожей
У негра сердце тоже!
Оно ведь может
Смеяться и грустить"- Вот так, смотрите!- Артур, вдруг развеселевший, опьяневший после купания от чая, ступил на теплый помост и, сделав лицо строгим, стал маршировать и петь:
" Па-ад черной кожей... "
Девушки смеялись, подошли ближе. А зеленоглазая вдруг стала рядом и, через плечо задорно глядя ему в глаза, тоже начала маршировать, "руля" руками, будто вела корабль. А потом, застеснявшись, спрыгнула с помоста воду. И Полкан, такой революционный Полкан, казалось, был готов отдать жизнь за остров Свободы - громко лаял и толкался.
На какое-то время мужчине показалось, что девочки вовсе не подростки, и нет разницы в возрасте в двадцать лет. Вернее, что они все трое - как ровесники, и очень хорошо понимают друг друга.
Вдруг Артур спохватился.
-Слушайте, а во сколько пароход в Казань? В четыре? Это ведь последний?
- Ракета будет в восемь из Шеланги...
-А до Шеланги сколько идти? Семь километров?- спросил он.
Девушки промолчали.
- А, может, черт с ним! Плевать на все, остаться с ночевкой? Заплатить за постель...
Он задумался.
Девушка в зеленом купальнике выжидательно смотрела ему в лицо...
Итак. Время подходило к четырем. Артур обычно ложился в два-три ночи. Что он будет делать все это время? Еду он, конечно, купит, а книг здесь нет...
- А клуб тут построили? - спросил он. - Интересно, как сейчас танцуют?
- Какой клуб! - ответили ему. - Нет тут никого, мы только вдвоем на всю деревню. С ума сойти!
Он вспомнил длинные одинокие пионерские вечера на обрыве, над простором Волги, и его до живота проняла тоска.
С другой стороны, девочки не бросят его одного...
-Нет, - сказал он, - надо ехать. А сколько сейчас времени?
-Да мачту отсюда будет видно! - убеждали его.
- А вон и мачта! - воскликнул он.
Сквозь береговые заросли над завалом показался крестик антенн возвращающегося из Шеланги ОМа.
- Елы-палы, я не успею! Прощайте, девочки!- он быстро оделся, схватил сумку и стал карабкаться наверх, добрался до решетки.
- Вы кружку забыли!- крикнули ему.
Не оборачиваясь, он махнул рукой. А потом, подумав, что жест неприличен, крикнул:
-Она закопченная, испачкает сумку!
Он поспел как раз, даже с запасом времени. Впереди него неуклюже поднималась по трапу женщина одних с ним лет, в голубом платье-костюме, полноватая и неуклюжая, так что ему пришлось даже дожидаться.
ОМ отошел от берега. Когда давал задний ход, Артур находился на правой стороне - чтобы видеть обрыв под лагерем, а когда теплоход повернул, он оказался лицом к дальнему берегу. ОМ пошел быстро. Спохватившись, мужчина кинулся через арку к противоположной стороне палубы. Спотыкаясь о трап и канаты, подбежал к борту, уперся руками в перила. Низкое солнце нестерпимо слепило... Наконец он различил берег, торчащие из воды трубы, пирс. Девочки - зеленый и желтый купальники - стояли на самом краю помоста, глядели на идущий теплоход... и вдруг разом энергично замахали руками! Рядом стоял чудесный Полкан!
В сердце екнуло, а в уголке глаза набухла теплая слеза...
Он отвечал им, покуда мог видеть силуэты. По мере удаления, девочки, словно на плоту, уходили в низину - вниз по течению; сверху на них от утеса падала тень.
" А зря ты уехал. Зря! Ты всегда был дурак! Ты привык во всем видеть плохое, - пролетало в нем с чувством. - Честоплюй! Теперь ты состаришься и умрешь. И у тебя никогда такой чистой и доброй встречи уже не будет"
ОМ шел до Ташовки. Этот участок всегда на обратном пути навлекал неприятные чувства...
Здесь, по камням, Артур когда-то проходил пешком.
После шестого класса он с товарищем поехал в Гребени. Оказалось, что в лагере, в третьем отряде отдыхает пацан из их школы, из соседнего 6-го "б", Вовка Филиппов. Тех пацанов, с которыми Артур отдыхал во вторую смену и подружился, уже не было; теперь отдыхала третья, августовская, смена. Филип жаловался и называл соотрядников "козлами", они же его - "засыхой" и "кулемой". Артур понимал, что за земляка надо вступиться. Началась перебранка, 3-тий отряд окружил его, выделил своего лидера и требовал боя один на один. Лидер казался постарше Артура, из-под рукава футболки у него выступали бицепсы. Филип никогда не был Артуру близок, учился во враждебном "б", но Артур считал, что должен за земляка биться. Драка состоялась в посадке в окружении отряда. Артур вошел в тот возраст, когда детская драка представляет из себя уже не борьбу, когда победитель тот, кто больше другого наваляет. А уже - кулачный бой. И жесткие плюхи в лицо полетели с обеих сторон. Пошли удары ногами. Поединок длился долго. Уставшие соперники сходились на ближний, схватившись, пытались ударить в лицо головами, в натуге испытывали губами вкус чужого пота на коротко остриженных вихрах, затем отталкивались друг от друга и вновь начинали махаться. Они еле дышали...
И тут стало происходить непотребное. Артур получил удар яблоком в затылок. Затем еще раз. Потом его сзади кто-то пнул, дальше стали подбегать и откровенно бить кулаком в шею или с отмашью в ухо. Это отвлекало, мешало драться, подавило его морально, он начал отступать - иногда резко, чтобы помешать нанести удар подбежавшему сзади. Отряд перемещался по посадке вместе с дерущимися; дальше была дорога в столовую. Артур получил огрызком в глаз.
- Все! - крикнул он, вытер яблочную мокроту с глаза и выбросил вперед обе руки с разжатыми кулаками, давая понять, что поединок окончен и он проиграл.
В это время кто-то подбежал к его товарищу, подставил ногу для подсечки и сцепленными руками гребанул в сторону. Товарищ, его звали Женька, чуть не перевернулся через голову, упал в пыль. Поднялся и молча, с ненавистью поглядывая на обидчика, начал отряхиваться...
В лагере протрубили обед и тихий час. У пристани Артур умылся. Женька еще раз тщательно осмотрел его лицо: синяки не намечались. Следующий ОМ должен был прийти через четыре часа. И они решили идти берегом до Ташовки, куда ОМы заходили чаще. Шли по острым осклизлым камням, преодолевая завалы из щебня и коряг, наломали ноги. Рассчитывая преодолеть этот путь за час, добрались до пристани более, чем за два.
Филип оказался сучонком. В 8-ом классе, когда собирали металлолом, произошла перебранка с этими "бэшниками". Вопрос решили закрыть поединком. От "а" должен быть идти Артур, от "б" Генка. Дело было зимой, скинули пальто, на руках кожаные перчатки. Договорились лежачего не трогать. Когда Артур зарядил Генке, тот поскользнулся и упал, и Артур к нему не подошел, дал встать. Но когда упал Артур, Генка навалился на него. На крики возмущения со стороны "ашников", "бэшники" загнусявили: "А че - он же его не пинает!". И тут послышался голос Филиппа: "Гена, суй пальцы ему в рот и рви в обе стороны! Так он не вырвется!"
Но Артур вырвался, перевернувшись на живот. Поединок не дал завершить директор школы, вышел и увел обоих в кабинет, а потом запер на час в разных классах. Тогда Артур не обратил внимания на крик Филиппа, привык, что все "бэшники" - это стадо "бе-э-э". И вот сейчас нахлынуло...
И почему, черт возьми, этот Филипп вспоминается именно здесь, именно обратном на пути - от Гребеней до Ташовки? И ведь так было всегда - и когда ездил в походы, и когда катался на ракете с девушкой, и когда летали с друзьями на катере - почему? Наверное, самое незабываемое - это подростковые обиды.
Он перешел на другую сторону палубы и стал смотреть в водную даль.
Возле него на лавке сидела женщина - та, что взбиралась на теплоход в Гребенях.
Да, она была примерно одних с ним лет. Полненькая, голова, как у многих женщин ее возраста, когда волос редеет и пробивается серый цвет, - острижена под горшок и покрашена небрежно, в грязно-рыжий бедлам, лишь бы скрыть седину.
- Простите, - сказал Артур, - вы ведь в Гребенях сели. Вы местная? То есть из Гребеней?
- Да. А что?
- А я вот посетил, так сказать, места своего детства. А что - спиртзавод не работает?
-Хм, уж сто лет!
- А кто купил пионерский лагерь, не знаете?
- О-о! Тут бардаку было! -женщину задело, видать, за живое, и она начала: - сначала купил этот... как его? помощник мэра... Ну он-то ладно, купи-купил, как в сундуке лежал. А потом его вместе с мэром направили во Владивосток, и он продал. Новый хозяин тут такого начал выкомаривать! Огородил берега, в клубе начал кроликов держать для продажи. А главное, закрыл вход в лагерь - на изволок, где родник. Местные там испокон веков питьевую воду брали. Мы начали писать жалобы, куда только не писали! Бесполезно! Вот когда только добрались до президента, меры приняли. Долго рассказывать. В общем, все равно не то. Его заставили скважину нам пробурить, поставить колонку, но там вода не та. Мутная, невкусная.
-А вы не помните... У директора спиртзавода дочка была, лет пять-шесть?
-Дык-с, - сказала женщина, - я и нянькой у ей и была!
- Как нянькой? Сколько же вам лет было?
- Девять.
- Вы серьезно?
- А как же - шутя? И огород поливала, и полола, и за ей смотрела. С четырех ее лет.
-Надо же! Мне иногда кажется, что этого вообще никогда не было. Столько времени прошло! А вот: сидите вы, которая не только ее знала, но и нянчила...
Женщина искоса посмотрела на мужчину несколько странно.
-А мне ведь тоже тогда 9 лет было, мы в "Зарницу" играли на горах. И вдруг видим: пожар! Побежали всем лагерем. Нам говорят: девочка погибла. Через два дня у нас был родительский день, ее как раз хоронили, несут мимом нас, в Шелангу. Я подбежал к гробу, смотрю - оказывается, я ее прежде видел, разговаривал. У меня дух захватило, гляжу: у нее пятнышко на щеке. С пятачок. И под платочком - неестественные волосы. То ли пакля, то ли лен. Вы знаете, ведь об этом был рассказ в центральной газете...
Тут он спохватился. А женщина засобиралась, сунула ридикюль в большую сумку и, поднявшись, двинулась в сторону арки, под которым находились двери в трюмы.
Да, был рассказ. В газете "Республика Татарстан". Там говорилось, что девочки жарили грибы и опрокинули на пол горящий керогаз; старшая девочка убежала, а младшая, испугавшись ответственности перед родителями, начала тушить пламя. И погибла. Текст Артур хорошо помнил. И эта женщина не могла не видеть этот рассказ, потому что газета была единственная на всю республику, ее выписывали чуть ли не в каждом доме. И даже, если бы не видела, ей бы гребиневские принесли - уж в деревне-то о себе ничего не пропустят.
Наверное, она еще в детстве натерпелась укоров, если не от взрослых, то от сверстников точно. Но в чем ее вина? В том, что сама, будучи 9-ти лет от роду, испугалась? И знала ли она, что будут такие последствия?
Артура как мужчину всегда поражала смерть девочек, беззащитных и хрупких существ.
Гостя у тещи, он спускался с сигаретой к подъезду. И каждый раз, когда выходил, у двери курил мужчина с приятным, улыбающимся внутрь лицом. Иногда Артур брал с собой пожилого песика. Приземистый, курчавый Мася выходил из подъезда с зажатой в зубах сосиской, серьезный и важный, как Черчилль с трубкой. Бросал сосиску к ногам и ложился охранять. На людях это было интересней - на домашних рычать ему наскучило. К нему гурьбой подбегали дети, просили поводок прогулять. С детьми была старшая девочка лет десяти, она всегда восклицала:
-Ах, Мася! Какой же ты красивый, Мася!
Садилась напротив него на корточки и, подперев кулаками щеки, любовалась им. У нее было лицо будущей красавицы, длинные темные волосы.
На комплимент своей ровесницы Мася чуть шевелил хвостом, но сосиску отдавать не собирался - верхняя губа его слегка оголялась, показывая мелкие зубы.
Однажды, когда девочка так сидела, из подъезда вышла пожилая женщина и обратилась к ней, произнося имя на татарский манер:
- Идем кушать, КамилЯ.
- Бабушка, - ответила девочка, нахмурив бровки, - у меня в метриках написано: "Камилла".
И добавила, обратясь к мужчине, что курил рядом с Артуром:
- Да ведь, пап?
- Конечно, доченька! Мы назвали тебя -Камилла, - мягко улыбнулся он.
Тогда Волга еще не принесла сюда те страшные воды, бурные, штормовые воды 2011 года.
Зимой Артур узнает, что этот добрый сосед умрет от рака, сгорит в два месяца. А летом уйдет та бабушка. Не перенесет горя после того, как эта девочка, которую звали Камилла, занимающаяся гимнастикой и спортивным плаванием, утонет вместе с другими 50-тью детьми, запертыми в трюме теплохода "Булгария" - того самого кособокого теплохода, который сегодня лихо его ОМ обогнал.
Тогда Артур еще ничего не знал... А Камилла бегала с девочками во дворе...
Мерно шумя, ОМ пересекал Волгу по диагонали, направляясь в сторону башни элеватора. Тихие волны в тени теплохода разбивались на сотни ванночек, складывались и опять раскладывались, отплывая в сторону.
А между тем из головы Артура не выходил образ зеленоглазой. Как она мастерски, будто спортсменка, улетала с помоста в воду; как добродушно маршировала, улыбаясь ему через плечо, и как пила чай, морща от горечи веснушчатый нос, возбужденная и веселая оттого, что она ему нравится...
"Издалека долго течет река Волга, а мне ума все нет" - пришло в голову. И вдруг ему показалось, что вся жизнь его прожита глупо. Это только чудилось, что она значима, а его поступки исполнены порядочности. На самом деле это чванство плебея. Отношения, деяния, самоотверженность - все напоказ. "Дурак!", - думал он, глядя на волны.
20 сентября 12 г.
© Айдар Сахибзадинов, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.