ВСЕ ВПЕРЕДИ
Сергей Абдулыч собрал вещи и снял с вешалки березовый веник.
- Я в баню!
- Опять?
- Опять.
- Своя баня есть, а он - в общий класс ходит!..
Абдулыч промолчал.
- Триста рублей ему не жаль!
Абдулыч виновато пошаркал ступнями о половицу...
- И почему люди такие дурни? - сокрушалась жена. - Своя баня топиться. Надел халат и пошел. Прибежал из парной - чай в самоваре, диван. А он - нет! Он в общественную грязь прется. Да еще бюджет тратит!
- Я зарабатываю.
- Ну, на фига тебе эта общественная баня?
- А потому что надА! - не выдержал муж и хлопнул дверью.
Местная слободская баня находилась недалеко, имела лучшую в городе каменку. Сюда съезжались все знатные парильщики, в выходные была очередь.
Раздевались, входили в терму и дружно начинали устраивать свой порядок. Выметали из парилки листья, мыли ступени, пол, ошпаривали все ледяной водой, давали продышаться. Затем посыпали полатьи травами, плескали в каменку из большого ковша и парились до упаду. Отдыхали в зале с распахнутыми окнами, пили чай и галдели. О футболе, хоккее, автомобилях.
Абдулыч мог бы среди них стать своим человеком, там все перезнакомились, но не хотел. Любил наблюдать, иногда лишь заговаривал.
А больше сидел и думал. Хорошо после парилки думается. Особенно вспоминается детство. Здесь он сидел в общей очереди с молодым отцом. Хромой банщик выходил из-за занавески и кричал: "Следущий!..", брал билет и опускал в щелочку железного ящика, который был на замочке. Там, прячась на чердаке, курили с мальчишками. А вечерами со двора взбирались на карниз и наблюдали, как моются женщины. Среди них были девчонки из соседних классов. Отличницы, недотроги, а тут ходили, как на шабаше, - совершенно голые, с бесстыдным разрезом... А однажды он увидел новую училку по физике, в которую были влюблены все подростки. Груди торчком, между ног пушок, мягкая выпуклость таза - возле душа стояла с мокрыми волосами. И будто подняла глаза на окно, где стоял Сергей, - он так и свалился с карниза от страха...
А вон за окном - хлебозавод. Через огромные окна видны цеховые агрегаты. Там Сергей подрабатывал на каникулах: собирал с конвейера и складывал в лотки булки. Первую зарплату отдал матери. Еще в здешнем магазинчике купил ей килограмм "Кара-кумов". Теперь этот магазин снесли...
Распаренные мужики выбираются из парной, как гладиаторы из жаркого боя. Над дверью - деревянный бочок со свисающей веревкой. Вышел, дернул - и на тебя поток жидкого льда из бочонка!
В который раз выходит старик. Плотно скроенный, бурый, качает головой и рычит с татарским акцентом:
- Ай, серице болит! Серице!..
И, становясь под бочку, дергает шнур...
Было время, сидя в этой бане, Сергей мечтал построить собственную. Тогда, при совдепе, бани редко у кого имелись, в черте города-то. Не было места, отсутствовал стройматериал. Это сейчас в магазинах всего навалом. И все же он построил. Топил дровами, а после нелегально от "воздушки", что проходила через его огород, подвел газ. Днем и ночью горелка пылала, как вечный огонь. В любое время заходи и парься!
И он парился. И до того, что выпаривал из организма все минералы. И ходил, как после гриппа. Баня стала для него чем-то вроде наркотика.
Прибежит с работы в лютый мороз - и в парилку, отогревать оледеневшие руки и ступни. Сидит в пальто перед печкой, курит. Мыться не собирается, парился лишь вчера... Но вот проступает испарина на лице, начинает зудеть между лопаток, а по груди вовсе муравьи бегают. Веника просят. Что делать? И вот не жравши, не пивши, скидывает Сергей пальто, одежду, ботинки, бросает в раздевалку. И как жахнет из ковша, да как жахнет!.. И будто вылетают из каменки жаркокрылые серафимочки. Уж так крепко обнимут, горячо прижмут, каждый прыщик на спине поцелуют, нежно прижгут: ах, Сереженька, ах!.. И будто пьяный какой силуяныч-богатырь сдается Сергей - вытягивает на полке свое сильное, красивое тело, смежает ресницы, отдает себя любить. Только пальцами ног чуть шевелит, да и то от удовольствия.
И вот так каждый день. Почти наркотическая зависимость!
Так прошло несколько лет.
И вдруг, будто екнуло что. Стало скучно ему в собственной бане! Одиноко. Из года в год - и все один в закопченных стенах. Как неандерталец в пещере! Разговаривать сам собой начал. Нет, рехнуться не боялся. В бане у всех мозговая активность. Как у древних римлян.
Собеседников не было, вот что!
С женой париться он не любил. Обвешается тряпьем, сложит в ковш пузырьков и несет, как яички в сите. А в пузырьках - химия! Эфирные масла! С апельсинового его просто тошнит. А еще полотенца на полати населит и сидит, как богдыхан в юрте. А от влажного тряпья воздух тяжелый, не боевой.
Абдулыч любил жарить спину на горячих досках. А плескать в каменку лучше квас! Разбавишь водой, чтоб не дымил, плеснешь - и дыши ржаными хлебами, как в пекарне!
И веником любил махать без помех. А тут: "Ай!.. Еще раз плеснешь, смотри!"
Скучно, однообразно.
Как-то признался супруге: "Схожу в общественную. Может, одноклассников увижу, поболтаем"
- Зачем? - сказала жена.
- С одноклассниками поболтаю.
- Они что - выстроились в бане и тебя ждут?
Она все наперекор. Уже сколько лет! Скажешь: не идет тебе рыжий, это все равно что зеленый, или синий, не было у людей такого цвета от роду! Нарочно в рыжий покрасится.
Ночью начнешь приставать, нагрубит. А как плюнешь, замотаешь голову одеялом, отвернешься, чтоб зверски спать, начнет в стену стучать:
- Сереж, не спится что-то.
И голос у нее жалобный, словно тот - девичий...
Сидел Абдулыч в бане часа четыре, а то и пять пока чай термосе не кончался. Тело в парной уже не ощущало зуда, и веник к коже прилипал, как мокрая тряпка. Уже и старик-татарин оделся. Выходя, удовлетворенно покачивал головой и все бормотал: " Ай-я-яй, серице..."
Абдулыч спускался вниз. В буфете заказывал двойной чай, садился за дощатый столик и опять наблюдал, как живут и общаются люди. Давным- давно в этой бане работали молодожены: симпатичная парикмахерша Ляля и ее муж Зуфар. Зуфар, в щегольском пиджаке в клетку, иссиня выбитый, исполнял должность электрика, администратора, а главное - мастера по аппаратам с газированной водой, которые только что в стране появились. Аппараты то и дело ломались, Зуфара кричали, он приходил, отрывал их своим ключом, ремонтировал, заливал из трехлитровой банки сироп, выгребал из ящичка кучу денег по три копейки, запускал в карман и уходил. Женщины из разных служб то и дело зазывали его - сделай то, сделай это. Он опять откликался с охотой, отпускал нескромные шутки, дамы хихикали, и Ляле это очень не нравилось. Парикмахерши, работая ножницами, расспрашивали Лялю не без зависти, что Зуфар купит ей на день рождения, повезет ли ее нынче на юг. Ляля путалась, краснела, но пыталась ответить с достоинством.
Маленький Серей, сидя в очереди, наблюдал за этим. А когда Ляля стригла его, все вертел головой - хотелось понюхать, как пахнут ее пальцы. "Да сиди ты ровно!" - нетерпеливым голоском теребила Ляля. И было обидно, что она не обращает на него внимания, как на мужчину.
Выходил Абдулыч, когда уже уборщица мыла полы в дальних помещениях, а в женском отделении выключали свет.
Домой не хотелось. Он покупал еще чаю. Выносил на улицу и, примостившись у поребрика, тянул его. В темноте долго вглядывался в конец улицы. Там в свете фонаря стояли березки. Там был выход из поселка на асфальтированную улицу. Оттуда он ходил в школу. Очень давно, когда все было еще впереди...
© Айдар Сахибзадинов, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.