ЗАРОК
Я больше никогда не сяду в самолет.
Еще за три дня до отлета жена, будто не своя. Ходит как во сне, руки не слушаются, губы шепчут: "Там нет никаких шансов. Никаких!"
В салоне, туго – насмерть, притянутая ремнем к креслу, смотрит на меня. Она выпила горсть транквилизаторов. Взгляд потерянный, улыбка жалкая, а глаза выпучены, как при Базедовой болезни.
Смотрю в иллюминатор. Подо мной ночное Средиземное море. Огни океанских лайнеров мерцают внизу, как светлячки. А рядом, прямо напротив меня, дрожит, трясется, вот-вот отвалится, тонкое крыло "Боинга".
Но более мука моя оттого, что я заядлый курильщик. Без затяжки я задыхаюсь. А страх у меня выжгли давно – еще в 90-х. Как и у всякого российского доходяги. Нас ничем уже не запугаешь. На лбу у нас тавро от бюрократа: "Возраст дожития". И я готов, как черт, присесть на крыло "Боинга" и там покуривать. А снесет – хохотать, сыпать в небо трассерами зубных протезов, как подсолнечной шелухой.
До регистрации еще мог покурить, выйдя на улицу.
А потом забрали баулы, загнали в предбанник.
Рейс ждали два часа, а потом еще четыре.
Я взбунтовался, встал и пошел в туалет, огромный, как ярмарка. Закрылся в кабине и закурил. Тут же послышался бабий крик, истошный, поросячий, и стук об фанеру двери. Это уборщица. Она не в пол смотрит, где нужно шаркать шваброй, а зыркает все по верхам. Где клубится, там и зверь сидит.
Приоткрыл дверку, сунул в щель сторублевую – исчезла, молчаливая, даже кроткая.
Так покурил три раза
И вот наконец Шарм-аль-Шейх!
Ночи тут темнее наших.
Тепло, как в июне.
Мы движемся колонной, несем под мышами пуховики и шубы.
Крытый порт совершенно пустой. Нас отводят на второй этаж. Появляется тетка, записывает фамилии... Я бросаю баул и бегу. Издали вижу в противоположенной стене дверь. Сверху две счастливые буквы wick!
Забегаю. Никого! Судорожно закуриваю.
Наслаждаюсь!..
Моя дверка распахнута настежь.
Кто-то стучит пальцем по спине.
Оборачиваюсь.
Стоит маленький египтянин.
Со шваброй.
Что-то бормочет.
– Чего?
-Туалет – женский, – щурится лукаво.
– А? – вздрагиваю. – Не может быть!
Он ведет меня обратно – к общему входу, и у смежной двери маленьким черным ребячьим пальчиком показывает вверх. Там, над дверью, приклеен черный женский треугольник!
И тут меня пробирает холод... Вижу, как сходу распахиваю дверь кабины, а там восседает толстая госпожа, задрав до пояса подол хиджаба! Сидит, как черная гора антрацита, и только тяжелый низ ослепляет белизной чьей-то холеной, откормленной собственности.
На секунду кажется, что женщина дремлет... но тут раздается душераздирающий крик – вопль пораженного копьем динозавра.
Это конец света! Ведь еще недавно в этой стране кипела исламская революция, творились казни. И вот ведут меня, как иблиса, с веревкою на шее, плашмя бьют по спине саблей. А женщины вдоль тротуаров кричат, кажут в мою сторону пальцами, требуют смерти.
Да и дело ведь не страшное. Оно ужасно своей пикантностью! Никогда не думал, что мою честь будет решать мальчишка, с маленькими грязными руками, похожий на цыганенка.
Я кивнул в его сторону: ну?
– Гони доллар! – сказал он. И опять на чистом русском.
Я протянул ему мятую купюру.
– А где мужской?
Он кивнул на другую дверь, над которой прибит такой же черный треугольник, только острием вниз.
Как же я его впопыхах не заметил!
В мужском я курил с двойным наслаждением. Вынул вторую сигарету.
Опять постучали между лопаток. Я покосился. Чертов арабченок!
– В аэропорту курить запрещено! – произносит он невозмутимо.– С тебя еще доллар!
У меня заранее было разменяно долларов двадцать. По совету друзей еще в России. Платить за каждую мелочь, оплошность, даже за то, что оплачено. Я дал ему.
Наконец вышел в холл. С радостью увидел жену, с баулами на груди, кричащую, родную, так сказать отечественную, с паспортами России, где отменена смертная казнь, и даже при желании можно пройти в дамский туалет, сказавшись трансвеститом.
© Айдар Сахибзадинов, 2022-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2022-2024.
Орфография и пунктуация авторские.