[Оглавление]




НАСТАЛО  ВРЕМЯ!


Обрушилась стена в центре города. Стена была старой дореволюционной постройки и отделяла древний путевой тракт, - а ныне заурядную асфальтовую дорогу, - от небольшой площадки на невысоком холме, где тесно громоздились старинные торговые ряды. О падении стены написали в городской хронике. Он пришел на развалины и расплакался, тщетно пытаясь найти среди обломков серебряный гривенник, который, он знал, заложил туда его пра-пра-пра-дедушка. Рабочие в зеленой униформе равнодушно наблюдали за ним и молча бросали в самосвал темно-красные, надколотые кирпичи, которые, по дури своей, вероятно, хотели свезти на свалку. Что-то надкололось в нем самом с падением этой стены, он вдруг явственно почувствовал, как начинает рушиться историческое время. Теперь ему было уже все равно: будущего у него не было.

За ужином он сказал отцу, что плевать хотел на его деньги. Отец, как всегда выпил водки, побагровел и яростно обрушился на него с оскорбительной тирадой, обзывая паскудником. Сестренка сидела не шелохнувшись и только вложила свою холодную ладошку ему в руку. Он знал, что последний раз сидит вместе с ними. Между ним и отцом давно уже выросла глухая стена взаимной неприязни, ненависти и недоверия. Он тихо собрался и ушел в ледяном молчании в ледяное пространство. Первую неделю он ночевал у друзей, тщетно ожидая, что отец и мать позвонят ему по телефону и будут умолять вернуться домой, а потом стал жить в деревянном домишке с крохотным загаженным огородиком, который дядя Витя купил много лет тому назад и теперь разводил там кроликов. Сестра приносила ему иногда из дома еду, и они сидели с ней долго, разговаривая "за жизнь". Он безумно любил сестру, кровно ощущая, что это у него осталось единственное, что привязывает его к жизни, бесконечно родное... Иногда он смотрел на ее маленькое детское личико, на крохотные проворные ручки, которыми она заботливо доставала из пакета домашнюю еду, на ее вздрагивающие от холода и неуюта зябкие плечики и ему становилось теплее в душе, он знал что есть еще на земле хоть одно живое существо, которое его бескорыстно любит.

Он ушел из университета, устроился в какую-то фирму и стал заниматься ремонтом компьютеров. Несколько раз, когда душу особенно грызла смертельная тоска, он пытался найти утешение в церкви, пытался поговорить по душам с молодым священником. Но и в церкви все было не то, все было не так. Жизнь, которую он знал прежде и та, которая внезапно явилась ему, были разительно непохожи. В той жизни все притворялись и жили заемными чувствованиями, у них у всех была фальшивая душевная красота.... как вставные зубы... В этой - люди были до ужаса примитивны, тем не менее они двигали дело, обеспечивали своим потом и кровью смазку дьявольских шестеренок, которые крутились и перемалывали их в пух и прах.

В стране продолжался пир жлобов, все шло на продажу, все умирало потихоньку, и постепенно с карты страны исчезали огромные обжитые пространства. Однажды проходя на работу каким-то вонючим двором со старыми полусгнившими сараями он услышал, как одна девочка, играющая с двумя мальчиками на кусочке зеленой травы посреди грязных луж, громко и горделиво сказала: "Моя мама хочет быть крутой телкой!". Все это было совершенно естественно, русский язык вытеснялся сленгом и матом, всюду, он видел, на места хозяев жизни заступали кавказцы, которые ходили по городу кодлами и с веселой гортанной хрипотцой выбирали себе на каждый день белое русское мясцо посвежее. Когда-то священные для каждого русского символы и имена обесценились, или превратились в балаганные вывески: в Брянске продавалась водка "Тютчев" и сосиски "Тютчев в Мюнхене", в Бородино - водка "Кутузов". То, что происходило и в Москве, и в провинции, было уже не жизнь, а как-бы-жизнь, не любовь, а как-бы-любовь, не работа, а как-бы-работа. И только смерть у всех была настоящая.

Однажды он увидел на столбе обрывок газеты со знакомым плакатом Дм. Моора "А ты записался добровольцем?" Плакат был видоизменен и призывал молодежь вступать в партию УРА. Он явился по указанному адресу и получил членский билет. Ему сразу же стали давать поручения. В партийной ячейке у них был психолог, который учил, что никогда не надо предаваться унынию и что главное - это не слова, а дела, прямые действия и героические поступки. Больше всего, - учил психолог, - антинародные силы и олицетворяющие их личности боятся не словесных обличений, а острой ядовитой насмешки, открыто выражаемого народом публичного презрения к ним, к их детям, к их слугам. Он стал вместе с соратниками размазывать торты по сытым харям публичных политиков, закидывать их тухлыми яйцами и гнилыми помидорами, портить их предвыборные плакаты разоблачающими надписями. Иногда ребята собирались у него в домишке и разрабатывали ближайший план действий. Никто и никогда не придавал их действиям серьезного значения. Так, если бы накануне 1905 года, когда в городе плодились и множились революционные ячейки, кто-нибудь сказал бы зажиточному купцу, жандарму, мелкому лавочнику, что вот-де, в таком-то домишке собирается молодежь, которая собирается сменить политический строй в России, они бы только посмеялись над ничтожностью этих опасений. Точно также и нынешняя милиция не придавала никакого значения потешной партии УРА, партии шибзнутых отщепенцев. Конечно, их частенько хватали, держали по две-три ночи в какой-нибудь каталажке, а потом отпускали. Сестра знала о его новой деятельности и гордилась им.

В конце сентября, когда после череды непрерывных дождей над городом засияло солнце и деревья оделись в золото и багрянец на фоне пронзительно синего неба, он с двумя соратниками задумал очередную акцию. Они захотели на куполе самого большого в городе храма, сияющего в небе золотой вершиной, укрепить рядом с православным крестом красный флаг с серпом и молотом - знамя русской победы. Они знали, что это не могло понравиться никому: ни священникам, ни коммунистам, ни действующей власти, ни верующим христианам. Однако, им самим эта идея нравилась. Она символизировала в их сознании союз Бога и героев. Возможно, эта идея воспламеняла когда-то и Александра Блока, у которого в заключительных строках поэмы "Двенадцать" Христос возглавил отряд бойцов революции. Они готовились к этой акции долго и тщательно. Раздобыли альпинистское снаряжение, крюки, веревки, веревочные лестницы. Когда-то он лазал по скалам и знал, что к чему. На его долю выпало самое трудное - добраться до самого креста и втянуть туда на веревке алое полотнище. В пять часов утра в паре с товарищем они начали рискованное восхождение, остальные соратники оставались внизу и помогали, чем могли, держа связь по мобильному телефону. Сначала все шло хорошо, и он уже почти добрался до креста, подтягиваясь на веревке и скользя ногами по золотому куполу. Но потом случилось необъяснимое. Веревка, которую Витек держал на другой стороне, страхуя его, вдруг резко ослабла, начала стремительно разматываться и он с похолодевшим от ужаса сердцем сразу полетел вниз почти с самой вершины купола.

...Он умер от разрыва сердца в воздухе, успев заметить золотое крыло летящего ангела, стремительно спорхнувшего к нему с соседней колокольни...

На похоронах плакала только его сестра, навзрыд, комично искажая страданием свое детское маленькое личико. Седовласый отец придерживал мать, нарядившуюся в глубокий траур и изображавшую глубокую скорбь от потери сына, которого она ни разу не видела с момента его ухода из дома.

Лидер местного отделения партии УРА произнес речь. Он говорил о том, что не все еще в России заражены духом мерзкого стяжательства, и смерть их соратника лучшее тому свидетельство, ибо гордый и смелый юноша предпочел сытому, бездумному существованию революционную деятельность в яростном мире, открытом для буйных, свежих ветров. Он не хотел жить, как все, в вонючем, гиблом болоте и поэтому умер не от удушья в трясине, а как птица в полете. Он умер как герой. Сама его смерть есть протест против этого мира.

Отец смотрел перед собой остановившимися, выпуклыми глазами и думал, как противен ему этот фашиствующий осел со своим темным сбродом. Они стояли с матерью и небольшой группкой родственников по другую сторону могилы, и от остальных их отделял могильный ров.

В голубом небе кружились птицы и сверху было видно: черный зев могилки, черный лакированный гроб, черный лакированный мерседес отца на обочине и две столпившиеся вокруг могилы разделенные кучки людей, а чуть в сторонке - тщедушная, сгорбившаяся от невыносимой печали маленькая фигурка сестры. Потом, когда могилу проворно закопали, все родственники пошли к автобусу, а сестра вырвалась из цепких объятий отца и побежала...

Она долго бежала по сухому полю, поросшему низкорослым бурьяном, упала в траву и глухо-долго рыдала...

Отец подошел к мерседесу и что-то сказал водителю. Они уехали на автобусе. Мерседес остался. Она встала и, шатаясь, пошла прочь на самый край огромного кладбища, где впереди маячила церковка, построенная для поминовения душ умерших. Она шла, не зная куда. Куда-нибудь. Домой она уже ни за что не пойдет. Мерседес плавно ехал за ней, напоминая большой черный гроб, в который ее хотели упрятать. Нет, ни за что. Она не хочет схоронить себя заживо. Они не смогут дорого продать свой товар. Потому что люди не вещи. Жизнь освящена страданием.

Их жизнь - это смерть. Это не жизнь, это слепой ужас существования.

Черный мерседес ехал по одной дороге, окаймлявшей поле, по которому брела осиротевшая девочка, а по противоположной стороне брел революционный отряд. Было тихо, очень тихо. Она только слышала, как гулко стучит ее сердце, слезы застилали ей глаза. И вдруг через пелену слез, она увидела, как мощно взвилось над самым куполом церкви над почерневшим стареньким крестом боевое красное знамя и затрепетало в воздухе, и над всеми крестами русских могил заплясали алые язычки пламени. Только она это видела и знала - это душа ее брата явилась ей в образе знамени, это общая душа народа рвется наружу в очистительный огонь возрождения, потому что настало время.

Она остановилась вся в лучезарном сиянии и услышала голос с неба: "Наступает время и настало уже".




© Сергей Б. Дунаев, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]