[Оглавление]



20  ТЕКСТОВ  РАЗНЫХ  ЛЕТ


 


АПТЕКАРСКИЙ  САД

С незапамятных лет, не запятнанных памятью лет,
чей петляющий след убегает в остзейское лето,
убегает в остзейское лето петляющий след,
и звенит флажолет, и блуждает безумная флейта

по тропинкам извилистым в золоте царских садов,
где вишнёвое солнце зелёный ковёр расстелило,
и не стала помехой вкусившим от райских плодов
слишком вялая кровь, слишком чахлая плоть властелина,

эта бледная немочь. Бессильны приёмы веществ,
чьи составы вовеки истлеют в аптекарской тайне.
Он боится, взгляни: промелькнул силуэт, и исчез
узкогрудого карлика в тесном суконном кафтане.

Утомлённому солнцу готовится дом ледяной,
опустевшие склянки на выброс отправлены с полок.
Ускользающий век, звуковой отразившись волной
от чужих берегов, под ногами оставит осколок.

2012

_^_




ПОЭМА  С  ГЕРОЯМИ

1.

У Гарринчи одна нога была короче другой,
и ему разрешалось бить короткой, правой ногой,
потому что был слабее удар у короткой, правой.
А удара с левой взять никому не хватало сил.
Он на ней специально чёрную ленту носил,
чтобы судьи видели: с левой он бить не имеет права.

Отобрать мяча у Гарринчи соперники не могли,
он умел бежать, не касаясь короткой ногой земли,
и как будто не замечал своего изъяна.
А когда "Ботафого" в Америку прилетел,
на ворота там никто вставать не хотел,
и тогда они поставили обезьяну.

Когда тренер Гарринчу почти решил убирать в запас,
кто-то вдруг ему неудобный дал под левую пас,
он забылся на миг - и по центру дал с разворота!
И окрасилась кровью стриженая трава.
Обезьяна отбила мяч, но была мертва.
Матч пришлось прекратить - никто не хотел вставать на эти ворота.

2.

Не бывало в мире бойцов сильнее Брус Ли.
Руки-ноги его на шарнирах будто росли.
Он учился у тайных монахов в школах секретных.
Он с рассветом шёл заниматься, в темноте покидал спортзал,
и один монах карате ему показал.
Все приёмы, какие есть. В том числе двенадцать запретных.

А когда Брус Ли решил, что монах тот умер давным-давно,
за большие деньги сниматься начал в кино -
первый фильм, а за ним второй, а потом - всё больше.
Он в свои картины позвал мастеров других,
и приёмы, какие знал, показал на них,
в том числе и те, которые видеть никто не должен.

Но однажды на студию к ним явился старый монах.
Босиком, худой, в холщовой рубахе, простых штанах,
безоружный. Войдя в павильон, подошёл и просто
посмотрел на Брус Ли. Никто не видал, чтобы он на Брус Ли напал:
постоял пять секунд - и внезапно Брус Ли упал,
а наутро внезапно умер не то - от рака, не то - от отёка мозга.

3.

Но не всё о грустном. Случались и дни светлы.
В шестьдесят четвёртом году прилетели в Москву Битлы,
выступать в "России" (в тот год играли они отменно).
Но по трапу взошёл курьер Госконцерта. Лицо серó:
Извините, но час назад решило Политбюро:
улетайте назад. Выступать не надо. Отмена.

И тогда Джон Леннон встал на плоскость крыла,
вслед за ним остальная тройка свои гитары взяла,
показав бедолаге-курьеру весёлый кукиш,
и они вчетвером заиграли, и над крылом
зазвучала великая песня "Кент-Бабилон",
чьи слова в переводе значат: любви не купишь.

Эта песня летела белым птичьим пером,
заполняла собой Ленинградку, Химки, аэродром.
Они пели, как никогда, для того, чтобы мы узнали,
что любовь не купить - ни за грош, ни за три рубля.
"Рикенбекер" с "Гретчем" добили до стен Кремля.
Мы запомнили их. И за это Хрущёва сняли.

4.

Так галдели мы во дворах. И сквозь этот гам
путь лежал кому - в Афган, кому - в балаган,
где - глотнуть свинца, где - хлебнуть винца, где - нюхнуть олифы.
Мы росли, и мир не падал к нашим ногам,
но никто из нас не молился чужим богам -
просто время героев исправно рождало мифы.

Час настанет - и нас позовёт старина Харон
прокатиться всем составом за Ахерон,
но надеюсь, всю мелочь, которую мы накопим -
соберём, веселясь, затолкаем Харону в рот,
и оставив его, пойдём на тот берег вброд,
как когда-то красные шли по сивашским топям.

Не хотелось бы прежде времени гаркать "гоп!",
ну а вдруг: перейдём Сиваш, возьмём Перекоп,
и за ним увидим не тронутых зябким тленом:
по зелёной поляне Гарринча летит с мячом,
насмерть бьётся Брус Ли, и всё ему нипочём,
и сверкая очками, поёт на крыле Джон Леннон.

2012

_^_




МАЛЕНЬКИЙ  БОНАПАРТ

Григорианский март. С Эльбы - к Святой Елене.
Маленький Бонапарт вышит на гобелене,
застилающем: даль, волны, пологий берег,
парусник, календарь, контуры двух Америк.

За спиной Австерлиц. Впереди - Ватерлоо.
Сколько легло столиц без единого слова -
за последние сто лёгким орлиным махом
не передать престол. Только рассыпать прахом.

Что не так, мой герой, с вашей геройской спермой,
если каждый Второй столь далеко не Первый,
если как снег на снег, масть не ложится к масти?
Слишком короток век скороспелых династий.

Это - из рода в род. Это снова и снова
вьётся водоворот. Вероятно, в основу
вашего естества лёг вырожденья принцип.
Слабая голова - признак наследных принцев.

Бог тебе в помощь. Ляг. Полночь над тёмной кущей.
Свой вечерний мышьяк выпей на сон грядущий.
Холод. Березина. Канешь в мёртвую воду.
В этой стране зима длится почти полгода.

2011

_^_




КРИВАЯ  РЕЧЬ

1

"Винтовая лестница. Город Истра.
Тяжело подниматься, спускаться быстро."
- "Невеликий труд. Мы всегда умели
во чужом пиру находить похмелье.

Обнесут вином, не одарят перстнем."
- "Запиши мой номер." - "Да ладно, хер с ним."

2

- "От прилавка в "Мясе" к столу в инязе -
вот и вся дорога из грязи в князи."
- "Коротка тропа. Из варяг бы в греки."
- "Завалили голос на третьем треке."

- "И табачный смрад коромыслом виснет
до тех пор, пока рак на горе не свистнет."

3

- "У дыры в заборе великой стройки
мы читали хором такие строки."
- "До чего штормит, если штиль - высокий."
- "Никогда не держи языка в Эзопе."

- "Пропадали днями, дела забросив."
- "И куда там Лосев, какой Иосиф."

4

"А с тобой, родная, во время оно,
раздобыв ключи от чужого дома,
мы поедем за город. Дров наколем.
Простыня расстелется снежным полем.

На буланом и белом вслед пегим гончим
полетим до края. И вместе кончим."

5

"Чемпионы мира по раздолбайству!
Есть края, где платцгайст посильней цайтгайста.
Что у доброго пастыря, что у злого -
разговор про "здесь". Про "сейчас" - ни слова."

- Нам зима, подбивая тугие клинья,
по-шумерски пишет на рыжей глине.

2011

_^_




НЕ  СЛИШКОМ  ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Два куба пациенту Ницше,
представителю касты низшей!
Нет, он выглядит как здоровый,
но такое несёт в столовой -
бездарь, бестолочь, сивый мерин,
и настолько высокомерен,
будто он и впрямь Заратустра!
Грустно, батенька. Очень грустно.

Я уже набросал статьи
маленький черновик
в "Ярбух фюр Психоаналитик
унд Психопатологик".

Три куба пациенту Ницше!
Он в глаза хохотал, цинично
нам бросая: "живёте, множась
бесконечным числом ничтожеств!"
Мы могли бы с ним быть друзьями
и пойти назад, к обезьяне,
взявшись за руки, в ногу, вместе.
Этот путь хотя бы известен,

а вперёд пути не найти
в самой мудрой из книг -
"Ярбух фюр Психоаналитик
унд Психопатологик".

Пять кубов пациенту Ницше!
Посмотрите, как духом нищий
извивается, отдан в руки
крепельянской честной науке!
Факт безумия, глянув трезво -
маркер онтофилогенеза,
в нём - возможность, и в нём- угроза
(Что сказал бы наш друг Ломброзо?)

Я бы химию запретил
ради целей благих
в "Ярбух фюр Психоаналитик
унд Психопатологик"!

Всё, труба пациенту Ницше.
Растворён в белизне больничной.
Оттяните мизинцем веко.
Жалко недосверхчеловека:
как поблёкла его зеница!
Тело - в наших руках синица.
Нет вопросов к нему, пустому.
А душа - сродни флогистону:

ярко вспыхнет и полетит
прямо на половик
"Ярбух фюр Психоаналитик
унд Психопатологик"!

2012

_^_




ДУШЕНЬКА

От Волги до Енисея,
от Бога до Моисея,
от Ноя до Одиссея,
от Ямы до Елисея,

от Рака до Водолея,
от Вакха до Апулея,
от Гракха до Галилея,
хвостом кометы Галлея

звенящий след заметая
от Ладоги до Валдая,
от Вологды до Алтая,
от Вычегды до Китая,

сквозь сон, где деревья мёрзнут
в молочном свете луны, и
пути отмеряя вёрсты,
стоят столпы соляные,

за днём вчерашним в погоню
лети в зелёном вагоне,
а даль за окном белёса,
и только гремят колёса,

гремят неправильной дробью,
гремят, как град по надгробью,
над Камой, Двиной и Обью
по образу и подобью

того, что вчера гремело
и глохло, глохло от грома,
как славы былой примеры
из книг, оставленных дома,

стоящих на полке книжной,
ты - мальчик на полке нижней,
другим - не дальний, не ближний,
не нужный, но и не лишний,

не лишний - ну, да и ладно,
не нужный - ну и не надо,
и угольный дым - как ладан,
и грохот - как канонада,

как вечная слава павшим,
как редкая милость к падшим,
как россыпью алых пятен
ложатся осколки ядер,

осколки ядер - в осколки
гвардейского экипажа,
и можно лишь снизу, с полки
кричать в небеса: "Папаша!

К Стадухинскому острогу,
где роют норильский никель,
кто строил эту дорогу?!"
- "Граф Пётр Андреич Клейнмихель,

ду-шень-ка!"

2011

_^_




* * *

Дневной красавицы прозрачный сарафан
насквозь лучом полуденным просвечен.
Она сгорает, а укрыться нечем.
Давно за тридцать, даже к сорока.

Не выдержав, спускаешься к воде,
где пляшут лодки, стукаясь бортами.
И больно чуть простуженной гортани,
и путь - по пояс в золотой орде.

Где зыбкий горизонт небрежно прорисован
и марево вдоль линии бедра -
зелёный Аронзон и Лосев бирюзовый
озвучивают рай.

В биениях инсект о санаторный корпус,
в окольном шелесте неторопливых ласк
Создатель предстаёт впервые не как Образ,
но Глас.

Внимай ему, пока не истончится фраза
в шестнадцатых долях архангельского джаза
и джазовая медь в невидимом дыму
не канет заживо, как век тому

драконья чешуя на рёбрах Петергофа
рассыпалась, осколками звеня:
Эллада, логаэд, Голландия, Голгофа -
уйдите все, уйдите от меня

в назначенную ночь, где ветер колыбельный
железным языком вылизывает падь
и надрезает серп серебряные бельма,
и ведьма хочет спать.

2013

_^_




МАЙСКИЕ,  1983

1.

Был день сиятельно-похабен.
На шампуры, как на штыки,
за полигоном у Нахабино
мы поднимали шашлыки.

Где башня бывшей самоходки
желтела в глине и траве,
построились пол-литры водки
в колонну ровную по две,

и пробки на бутылках вермута,
похожие на каски вермахта,
уже готовили блицкриг.

А на лужайке детский крик -
прожгли кому-то углем брюки.

Собой горды, в душе тверды,
мы опрокидывали рюмки,
как неприятелей ряды,

несли херню животворящую,
про лошадь пели говорящую,
промахиваясь, как Акела.
Потом кому-то поплохело.

Припомнит ли Желтов Василий,
кудесник света, рок-звезда,
как с поля боя уносили
назад, к электропоездам,

своих товарищей безбашенных,
тех, что в бою неравном пали
затем, чтобы воскреснуть в Павшино
или Опалихе?

2.

Не цербер, не вервольф, не волк, не волкодав -
век канул в темноту нахабинского бора.
Мы провели его, надежд не оправдав,
добиться не сумев смягченья приговора.

Неспешно уходя в золу и перегной,
оставим дотлевать в сухой ложбинке между
ржавеющей бронёй и серою стеной
горчащие слегка вменённою виной
питавшие надысь нас, юношей, надежды.

2013

_^_




* * *

Дворец. Альков. Измятая перина.
За окнами - застывшая река.
В объятьях придавив истопника,
храпит императрикс Екатерина.

Немецкий сон сковал императрицу.
Ей снится Анхальт-Цербст, где по утрам
кофейный источают фимиам
фарфоровые домики столицы.

Блаженный Vaterland! Как далеки
в приставленных к глазам подзорных трубах
края материй низменных и грубых -
соломы, дёгтя, псины и пеньки,

страна постылых лапотных крестьян!
Передовой царице-якобинке
столь тягостны: навоз, и недоимки,
и наглый самозванец Емельян,

и ветхие боярские роды,
чьи отпрыски, в поклоне шаркнув ножкой,
невидимые стряхивают крошки
с обкорнанной фискалом бороды,

да путь от Петербурга до Москвы:
оглобли вкось, колёса враскоряку.
О, горестная долюшка варяга:
"Казнить нельзя помиловать." Увы,

усталым взором сколько не трудись,
всё - призрачно-расплывчато-туманны
счастливые брега идей гуманных,
Европы регулярный парадиз.

Трави себя, несчастная, трави!
И с горьким ядом в стынущей крови
рассеянно пеняй на неудобства
удобств Руси, где хуже девства - вдовство,
любовники без искорки любви,

и лютой стужи ужас и тоска,
и не отведать, не разбив графина,
замёрзшего навеки коньяка,
от скуки, ревматизма и ангины
страдая у потухшего камина,
в объятьях задушив истопника.

1994

_^_




WISSEN  IST  MACHT

Дети в школу собирались.
Марк Наташе нёс портфель.
Точность! Точность über alles!
Über alles in der Welt!

Фройляйн Рая, фрау Ада
- всяка будет к нам строга.
Всё, что нам сегодня надо -
это знать язык врага!

Свист картечи, рёв шрапнели!
К смертной схватке двух систем
Гоголь выдал нам шинели,
Чехов ружья снял со стен!

Дверь, распахнутая настежь.
Мы заходим в чистый класс.
O, jawohl! Das ist fantastisch!
Зуб за зуб! Не в бровь, а в глаз!

Солнце светит в чистом небе!
Не по нам звонит звонок!
Neue Liebe! Neues Leben!
Herz, mein Herz, was soll das geben?
Новый мир у наших ног!

2011

_^_




02/02

Только сенсор пальцем тронув, попадаешь под замес времён и мест,
действий, писем электронных, сообщений в скайпе, твитов, смс.
Потемнело, приморозило, расставив ледяные патрули -
словно кто-то счётчик сбросил, и на нём опять - нули, нули, нули.

По бухому Москвабаду, по обшарпанному злому февралю -
в точку встречи, невозврата, точку сборки, к абсолютному нулю
только ветер поторапливает лютый: цигель-цигель-ай-лю-лю!
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю, люблю, люблю.

И, теряя равновесие, так весело мешается с толпой
эта гангстерская песня с развороченной, раздробленной стопой,
и Таганско-Краснопресненская линия, наметив нас с тобой,
ятаганом янычарским разрезает, отправляет на убой.
(Свет - неяркий, свет - неверный, слабый, мертвенный, лимонный, голубой.)

Ветер, ветер, по плафоны фонарей, по капители колоннад
заметает запад, юг, восток и север, весь хазарский каганат,
утопай в тоске дорожной, придорожной, пропадай за бир манат,
сколько можно, сколько можно, сколько можно перетягивать канат?
(Фонари, качаясь мерно, льют вдоль улицы свой горький лимонад.)

Как заваливает снегом, как ведёт по курсу, крену, тангажу!
Как блуждает свет отвесный высоко над головой по этажу!
(Тень скользит среди деревьев, ненароком подбираясь к гаражу.)
Ни тебе, ни о тебе на этом свете больше слова не скажу.

И шахид-такси летит, срываясь юзом, плохо слушаясь руля,
между минусом и плюсом, прочь из точки абсолютного нуля,
светит ближним, слепит дальним, по Садовому давая кругаля,
а посмотришь в календарь - в нём никакого нет второго февраля.

2014

_^_




КИТАЙ-ГОРОД

Выходными с крыш текло, а на неделе - снегопад.
Так беги, беги, беги, поднявши ворот.
Сверху снег летит и снизу из-под дворничьих лопат.
Чалый табор, чайна-таун, Китай-город.

Белизна исподней úзвести, тебя не известú,
стиснув, свистнуть в тесноту Замоскворечья,
ускользая от повинности на минусе мести,
разбавляя воздух варварскою речью.

Станет жарко горожанкам на обшарпанных скамьях
в настроении каком-то чемоданном,
и по пластиковым стопочкам пойдёт гулять коньяк -
чай да сахар, Китай-город, чайна-таун!

Хитрованская, хитровская, лихая нищета!
Не считай неверных знаков в узких блёстках.
На себя берёт штурвал китайский лётчик Джао Да
к поднебесью, где пять звёздочек кремлёвских.

Ледяная королева прибирает помелом
след, плетущийся с пригорка на пригорок
в город-призрак, город-призвук, Трою, Китеж, Вавилон,
город-тайну, чайна-таун, Китай-город.

2013

_^_




ХАРЬКОВ

Перебирая сумму вместе взятых
надежд, утрат, любовей и забот,
находишь Харьков лет восьмидесятых
с поездками на танковый завод.
И за руку ведёт, не отпуская,
невинный и безжалостный восторг
назад, вперёд, где улица Сумская
торопится на северо-восток,

покрытая какой-то пыльной краской,
толкаясь, пробирается вперёд,
и холодно, а градусник дурацкий
про маленький, но плюс наивно врёт,
и женщина выгуливает дога
на маленькой площадке для собак,
а далее -
потешная железная дорога,
ведущая из парка в лесопарк.

И вот стоишь в коротенькой прихожей
квартиры, где гуляют сквозняки,
светловолосой девушке пригожей
напрасно набиваясь в женихи,
а после - прочь, неловок и нескладен,
немного подгорая от стыда,
ступаешь среди прыгающих градин
туда-куда-туда-куда-туда.

Где чертежи на пожелтевших кальках?
Где круг друзей и ветреных подруг?
Лишь иногда прохладный город Харьков
из памяти выныривает вдруг.
Гвоздик озябших кровяные сгустки
в обветренной руке у продавца,
и снег кружится на Бурсацком спуске,
едва не долетая до лица.

2013

_^_




ЧЕТЫРЕ  ВЫХОДНЫХ

В узорах ледяных прожилками заря.
Четыре выходных в начале января.
Шаги часов стенных, свист ветра, лай собак.
Четыре выходных. Чай, книга и табак.

Свивая канитель, как только рассветёт,
метель, метель, метель метёт, метёт, метёт,
да сонное такси по улице пустой
неслышное, скользит за утренней звездой.

Срывая дверь с петель, держа пальто в руках,
лететь, лететь в метель, не попадать в рукав,
бежать, такси поймать, и в белой пелене
поехать в те дома, где рады будут мне,

где слышится в углу неровный перебор,
где вспышкой поцелуй взрывает коридор,
от вороха бумаг - сумятица в умах.
Как жаль, увы и ах, что пусто в тех домах.

Холодное окно в узорах ледяных.
Их нет давным давно, любимых и родных.
Остыл весёлый чад. Такая полоса.
В их комнатах звучат чужие голоса.

Проехало такси и скрылось за углом.
Табачный дым висит над кухонным столом.
Короче говоря - не выйду никуда.
Начало января. Такие холода.

2010

_^_




ОНКОЛОГИЯ

По полям Зосимовой пустыни,
окуная в грохот мосты,
поезд лямку тянул без устали,
отдаляя нас от Москвы,
и дрожали холмы пологие,
отражая пляшущий звук:
онкология, онкология -
королева точных наук.

Смерть является в поле зрения,
когда в сторону шага нет,
обозначив остаток времени
цифрой, меньшей прожитых лет.
Шелестя, скользнёт по палате,
у окна постоит босой,
и не в саване - а в халате,
и с блокнотом, а не с косой.

То ли облаком к горним кущам,
то ли камнем о дольний лёд -
часовой механизм запущен
и, того и гляди, рванёт,
и расколется ломкий колокол,
заполняя холодом двор,
как онколога, как онколога
окончательный приговор.

Долго ль, коротко ль погорельцам
обживать иные места,
те, куда несутся по рельсам
разноцветные поезда,
разнося ни живых, ни мёртвых
к вереницам мокрых следов
на асфальте в пёстрых обертках
и в обломках цветов?

День придёт - собираясь в отпуск,
два билета в столе найду.
Что мы делали в этом Обнинске
в девяносто втором году?

2013

_^_




MENDACEM  MEMOREM  ESSE  OPORTET

За тридевять и семь, в покое долгожданном,
каштановом раю, спасительной тени,
казалось бы - торгуй поддельным Мандельштамом,
каденции прохладные тяни,

но всё перевернёт страница, на которой -
оставленную чёрную фату
увидишь, и душа, лишённая опоры,
сорвётся в темноту.

Листы развороши. Вели молчать оркестру.
В тумане ртутном медленно истлей.
Нет чувства тяжелей любви к пустому месту,
растерянней и злей.

2014

_^_




В  ДЫМУ  ВЕСЕННИХ  КЛАДБИЩ

За несколько минут - из чёрного в алмазах
внезапный переход в глубокий голубой.
Как звали, поминай твоих селеноглазых,
до сумок суставных и гайморовых пазух
изученных тобой.

И росчерк ветра кроны рощ, шатая,
кистями окунёт в суглинистую взвесь.
Чем больше их в ночи осталось, ожидая
тебя - остывших звёзд последнего джедая,
тем меньше держит здесь.

И белые стволы - как дрожь тяжёлых клавиш
в минойских ордерах Тиринфа и Микен.
Не разбирая слов, и забывая, как бишь
зовут тебя сейчас, в дыму весенних кладбищ
становишься никем.

2012

_^_




* * *

Слишком поздно что-то в жизни менять
изнутри и снаружи.
Слишком поздно подбирать имена,
где - друзья, где - враги.
Высоко над головой у меня
время кружит и кружит,
медленно сужая круги.

Остаётся навсегда за спиной
Рубикон или Выборг.
Не вернёт назад ни ветер льняной,
ни небесный спецназ.
Будет день - ты согласишься со мной:
мы не делаем выбор,
это выбор делает нас.

В лабиринтах недосказанной лжи
ищешь точку опоры -
и находишь между точками "джи"
болевые свои.
Мир поделен на своих и чужих.
В эту пору
поздно быть искусным в любви.

2013

_^_




* * *

Закрывая тему на веки вечные,
опуская веки на темень млечную,
ускользая в которую шельмой меченой,
мне сказать уже совершенно нечего

сверх того, что тысячу раз говорено
о пути единого в поле воина
к потемневшим окнам, дверям затворенным
там, где девушка пела в церковном хоре нам.

Развернулись листья. Весна под окнами
отметалась лисьим щенком подопытным.
Мы заполним жизни себе подобными -
до чего по-доброму все подобраны.

Да не в цели дело, а дело в способе.
У Господня Сына звезда на посохе.
Он ступает по морю, аки посуху,
на пяти гвоздях повисая в воздухе.

2013

_^_




НЕРАЗУМНЫЕ  ДЕТИ

От родительских стен, от отеческих вех,
от слепой материнской заботы
неразумные дети уходят навек
за глотком непонятной свободы.
Растворяясь в ночной непогоде,
неразумные дети уходят.

Их дорога идёт неизвестно куда,
их ведёт неизвестно какая звезда,
чуть заметна в мерцающей бездне.
И протяжны их горькие песни.

В этих песнях обычно поётся о том,
как надёжно укроет родительский дом
от людского и Божьего гнева.
Да за крышей - увидишь ли небо?

И уходят всё дальше, зови - не зови,
гордецы, не принявшие Божьей любви.
Не принявшие нежности Божьей.
Пожелавшие большей.

2003

_^_



© Вадим Седов, 1994-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]