СУДЬБА
1. Предсказание
Они с другом сдали весеннюю сессию в Ленинградском институте киноинженеров и приехали на каникулы домой, в небольшой подмосковный город. У друга был брат - кадровый офицер, служивший где-то на границе. В ту весну у него были дела в Москве, и он тоже приехал на пару дней повидать родителей. Приехал на газике - и не один, а с водителем, и пригласил брата с другом покататься по окрестностям.
Они ехали по проселочной дороге, в поле уже зеленели всходы, светило солнце и пели птицы.
Неожиданно машина заглохла. Опустился туман. Все стихло. На дороге прямо перед ними возникла высокая фигура женщины в белом, держащей в руках сноп спелых колосьев. Почему-то эти колосья поразили его больше всего: откуда они в середине июня? Голос женщины звучал отчетливо и негромко. "Этот год, - сказала она, - будет богат хлебом и кровью". И исчезла. Опять засветило солнце, запели птицы, легко завелась машина.
- Об этом никому ни слова, - чужим голосом приказал офицер. И добавил: - Если хотите жить.
Сорок первый год был очень богат хлебом и кровью.
2. Молитва
"Неожиданно случилась оттепель, даже снег кое-где растаял. Стоим сейчас в лесу, на нашем фронте временное затишье, так что за меня не беспокойтесь. - Молодой лейтенант, командир зенитной батареи, сидел в своем блиндаже и писал письмо домой. - Нам недавно привезли замечательный фильм - "Два бойца". Там такие хорошие песни! Я их выучил и теперь пою под свою мандолину. Всем нравится. Говорят, не хуже Бернеса. Вчера меня вызывали в штаб полка. А больше писать не о чем. Берегите себя".
Он отложил письмо и закрыл глаза.
Почему же он не стрелял?
* * *
Они возвращались из штаба. Моросил не то дождь, не то снег. Промозглая дорога бежала между бывшими полями; до леса, где расположилась зенитная батарея, оставалось не больше десяти километров. Шофер рассказывал, какие огромные судаки ловятся у них на Ахтубе, а уж сомы - втроем не поднять! Неожиданно откуда-то из серого неба выскочил мессершмитт.
- Гони! - приказал лейтенант.
Мессер зашел им в лоб; землю чуть левее прошила пулеметная очередь.
Самолет пошел на второй круг.
- Ты знаешь какую-нибудь молитву? - спросил лейтенант.
- Нет, - ответил шофер.
Следующая очередь прошла чуть правее.
- Господи, - прошептал лейтенант. - Помоги нам.
И от отчаяния, от мгновенного понимания того, что больше не будет ничего: ни Победы, ни дома, ни любви, ни жизни - он неожиданно для себя запел:
- Ша-лан-ды, пол-ны-е ке-фа-ли... - Сначала медленно, тихо, потом все громче и громче.
- Я! Вам! Не скажу! За всю! Одессу!
Мессер снова зашел им в лоб.
Газик несся по скользкой дороге, впереди чернел спасительный лес.
Лейтенант не то пел, не то кричал, торжествующе глядя перед собой.
Это его обожали Пересыпь и Молдаванка! Это для него покрылся черемухой Большой Фонтан! Это ему улыбалась рыбачка Соня, и это на его свадьбе скрипели ненадеванными башмаками одесские биндюжники.
Неожиданно самолет взмыл вверх и исчез в свинцовом неприветливом небе.
* * *
Почему же он не стрелял?
Закончились патроны? Может быть. Получил приказ куда-то срочно лететь? Пожалел их? Все может быть.
Пути Господни неисповедимы.
Но, может быть, не только он видел эти цветущиe каштаны и усыпанную черемуховым цветом стылую, всю в черных проплешинах землю?
3. А годы летят
"А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад"...
Ну, кому-то, может, и некогда, да только не ему. И какой идиот придумал скрывать от больного его диагноз? Или боятся, что человек найдет другое лечение? Он так давно понял, что - или кто? - убивает его легкие.
Он сидел в своей комнате, служившей когда-то кабинетом, и слушал негромкую - чтобы не разбудить жену - музыку. Как-то он переписал на отдельную кассету самые дорогие для него песни. Из огромной фонотеки выбрал несколько: "А годы летят", "Журавли", Шубертовскую "Аве Мария" и, конечно, "Шаланды" - песню, когда-то спасшую ему жизнь.
Еще только начало шестого. Жена спит или делает вид, что спит, а сама прислушивается: все ли нормально? слушает ли он свою музыку? не бьет ли кашель? Сколько лет они вместе? Много. А сколько осталось? Кто знает. Пятое он пережил, теперь пережить бы шестнадцатое. Удивительно! Всю жизнь поклоняться логике и здравому смыслу, чтобы теперь, умирая, понять, как мало он понял в этой жизни. Он улыбнулся, вспомнив, как много лет назад шли они с Милой из школы.
- Представляешь? - рассказывал он ей. - Ему прислали записку: "Почему вы все время поддергиваете штаны?", а он отвечает: "А вы что, хотите, чтоб они упали?"
-- Опять ты со своим Маяковским! - отмахнулась Мила. - Вот я тебе что расскажу! Вчера к нам привязалась цыганка: "Давайте, я вам погадаю!" Я, конечно, обрадовалась, а Нинка: "Мы торопимся, мы торопимся..." и тащит меня за собой. Цыганка засмеялась и говорит: "Да успеете вы на свою электричку! Давайте, погадаю". А Нинка: "Нет, спасибо. Мы в это не верим". "Ну, как хотите, - говорит цыганка. - Но кое-что я вам все-таки скажу. Вот у тебя - это она мне - по жизни будут два особых числа: пять и шестнадцать. А тебе - это Нинке - не мешало бы спуститься с небес на землю". Представляешь? Пять и шестнадцать!
- Ерунда какая! - заявил он.
- Тебе все ерунда! Ты как Нинка!
- Ладно, ладно, - примирительно сказал он. - Конечно, по теории вероятности...
- Да не нужно никакой теории! Сказано же: пять и шестнадцать! Вот увидишь!
- Ладно, ладно. Поживем - увидим.
Пожили. Увидели. Его день рождения - пятого, Милы - шестнадцатого, их дочерей - шестнадцатого и пятого. Поженились они тоже пятого. Кто его знает! Может, и вправду знала что-то эта цыганка?
Он с трудом поднялся - совсем нет сил! - и налил из термоса кофе. Мила с вечера готовит ему кофе: крепкий, без молока и сахара. Она обо всем позаботилась, даже шкатулка с наградами стоит на столе, чтобы ему было нетрудно достать. Он отпил немного кофе и открыл шкатулку. В ней его награды. Память о войне и мирной службе. И карандаш. Когда это было? Давно. Ему было лет пять.
Мать была редактором многотиражной газеты и часто брала его с собой в командировки. Вот и тогда он поехал с ней в Калугу брать интервью у какого-то учителя. Учитель оказался глухим стариком, который сразу попросил говорить с ним погромче и все равно переспрашивал. А в руках он вертел карандаш. Ах, что это был за карандаш! Остро заточенный, шестигранный, с одного конца красный, с другого синий. Чудо, а не карандаш! От него было невозможно оторвать взгляд! Наконец, все вопросы были заданы, ответы записаны, учитель внимательно прочитал их и поставил свою подпись - синим концом, - а когда они уже попрощались и направились к двери, неожиданно окликнул их:
- Подождите! А мальчик ничего не хочет сказать?
- Ну, что вы, - засмеялась мать, - он еще маленький. Я не все понимаю в ваших рассуждениях, а уж он...
- Возьми, - вдруг сказал учитель и протянул ему свой замечательный карандаш. - Это тебе на память.
Так и хранится в старой шкатулке вместе с боевыми наградами и полученным уже в мирное время орденом Красной Звезды - "За участие в создании зенитно-ракетного комплекса" - этот замечательный карандаш, подаренный когда-то Константином Эдуардовичем Циолковским.
"А сердце, как прежде, горит от того, что дружба превыше всего..."
Дружба. У него было немного друзей. Самый верный, конечно, Серёга. Это с ними произошел тот удивительный случай, когда за две недели до войны они увидели высокую женщину со снопом спелых колосьев. Потом они с Серёгой сели друг от друга подальше и описали свои впечатления. Сверили. Поразились, что видели одно и то же - то есть это им не привиделось. Договорились забыть. Трудно сказать, забыл ли Серега, а он не смог. Нет-нет да возвращалась память к той удивительной встрече на проселочной подмосковной дороге. А Серега погиб уже после войны. На полигоне, при испытаниях нового оружия.
Ещё нет шести.
Война каждого держит по-своему. Его - тем, что каждое утро просыпается ровно в пять от нарастающего воя мессершмиттов. Как в то весеннее утро, когда он, только что окончивший Чкаловское Училище зенитной артиллерии лейтенант, принял свой первый бой.
"Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!"
Да, уготовано ему где-то место. Может, рядом с Серегой. Или Тимофеичем - сержантом, который опекал молодого комбата как своего сына.
Совсем нет сил. Даже на любимую математику. Сколько лет, просыпаясь ни свет ни заря, он тихонько шел на кухню, а потом и в свой кабинет, и решал уравнения или брал интегралы, а теперь только и осталось сил, чтобы вспоминать и заново проживать свою жизнь.
После войны была Академия, потом - служба. Сначала в военных городках, на подземных заводах, потом в Сибири и на Украине. Наверное, это правда, что нет ничего случайного.
В тот год солдаты поймали в лесу белку и смастерили для нее колесо. Бегала она там, бегала, и добегалась: изменила жизнь его семьи. Приехал с инспекцией маршал Неделин и пришел - со свитой, конечно - к ним домой: посмотреть, как живут офицеры. Увидел белку в колесе и смотрел минут десять, улыбался, а потом говорит:
- Как у вас здесь хорошо! Воздух чистый, тишина. Не то, что в Москве: трамваи грохочут прямо под окном.
- А мои девчонки, товарищ маршал, - сказал он, - трамвая еще и не видели.
Через пару месяцев пришел приказ: перевод в крупный сибирский город. И только через несколько лет бывший сослуживец открыл ему тайну: это Неделин распорядился перевести его туда, где "грохочут трамваи". Погиб Неделин, глупо погиб. Как Серега. Потому, что кто-то подписал акт приемки заведомо бракованного прибора или детали.
Он допил свой кофе и закрыл глаза. Опять подступает боль. Скоро придет медсестра, сделает укол.
До сих пор тяжело вспоминать, как объявили ему политическое недоверие. Это было в Сибири, когда он, старший военпред, отказался подписывать акт. Его пригласили к директору завода, просили подписать - а то рабочие не получат квартальную премию, обещали, что потом всё исправят. Вот так, наверное, уговаривали кого-то и перед тем, как погибнуть Сереге.
Он отказался, и ему, к тому же не члену партии, дирекция и партком выразили политическое недоверие. Из Москвы разбираться в таком ЧП прилетела комиссия. Разобрались. Сняли директора, объявили выговор парторгу, а его с повышением перевели на Украину.
Ну вот, уже и Мила встала. Сейчас принесет завтрак, спросит, чем ему помочь. Повезло ему с женой! Да и девчонки у них хорошие. Звонят каждый день, а младшая каждые две недели приезжает, и ведь живет не близко, в Белоруссии. Вот и вчера, девятого мая, приезжала с днём Победы поздравить. Не смог он ее проводить. Так и сказал:
- Когда бы ты, дочка, ни уезжала или возвращалась, я всегда стоял на перроне. А теперь не могу.
Как она тогда с задачей ему помогла! Она готовилась к зачету по теоретической механике - и зачем ей нужна была эта механика? - он привычно спросил: "Нужна квалифицированная помощь?" и удивился, когда она ответила "Да".
Оказывается, преподаватель задал им задачу и обещал решившим поставить "автомат". Он взял условие, проверил то, что решила дочь, и обещал посмотреть утром: может, найдет более легкий вариант. Нашел. Объяснил его дочери, а та на зачёте показала решение преподавателю.
- Можете объяснить? - спросил преподаватель, и пока она объясняла ему свой вариант решения, он увидел, что ниже написан второй.
- И второй вариант ваш? - удивился он.
- Нет, - честно ответила она. - Но я могу объяснить.
- А кто же его решил?
- Мой отец.
Так они с этим преподавателем, тоже любителем математики, и познакомились, а когда пришло время уходить в отставку, тот помог ему устроиться преподавателем математики - правда, в другом институте.
Когда же придет медсестра?
Два хобби у него было в жизни: математика и марки. Лет в десять начал их собирать. Он улыбнулся, вспомнив, как решил научить дочь пользоваться каталогами.
- Папа! - взмолилась та, - ты же знаешь, мне никогда не были интересны твои надпечатки и зубцовки!
- Сиди! Эти зубцовки - твоя машина.
Когда же придет медсестра?
Господи, помоги мне...
* * *
Я уехала девятого мая, чтобы шестнадцатого вернуться на похороны.
Я не смогла подойти к его гробу. Я не видела отца мертвым.
Я помню его живым.
© Евгения Серенко, 2021-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2021-2024.
Орфография и пунктуация авторские.