[Оглавление]




О  БУРЕ,  ВЕСТНИКЕ  И  БУРЕВЕСТНИКЕ

Сказки


ВОНЮЧАЯ ДЕВОЧКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ
СКАЗКА ПРО МСТИТЕЛЬНОГО НИНДЗЮ
СКАЗКА ПРО ЖОПУ
СКАЗКА ПРО ТО, КАК БРОЙЛЕРНЫЙ МАЛЬЧИК РАСТОПТАЛ ТОРГОВЦА БЕЛЯШАМИ
СКАЗКА О МУЖСКОМ ДОЛГЕ
СКАЗКА О БУРЕ, ВЕСТНИКЕ И БУРЕВЕСТНИКЕ
СКАЗКА ПРО УЖ НЕ ПОМНЮ, КАКОЙ ПО НУМЕРАЦИИ, ГРЕХ ЧЕЛОВЕЧИЙ




...ПРОДОЛЖЕНИЕ ЛЕГЕНДАРНОГО ТРИПТИХА,
А МОЖЕТ И ЧЕТВЕРЫПТИХА...

ВОНЮЧАЯ  ДЕВОЧКА  ВОЗВРАЩАЕТСЯ


Да, да. Она вернулась в тот день, когда её больше всего не ждали. Не ждали до такой степени, что позапирали двери на все возможные засовы, судорожно стиснули оконные портьеры, воткнули в маленькую щёлку меж ними свой вытаращенный слезящийся глаз, и, стиснув зубы, провизжали: "Ни за что!".

А-ХА-ХА!!! Она уже скребла жёлтыми ногтями по паркету, раскачиваясь с таким видом, будто только о ней здесь всё время только и думали. "Здрасьте, куры!" - сказала вонючая девочка и высморкалась в ламбрекен. ...Воняло... "Какого хренова чёрта?!" - справедливо заметила она, разглядывая, как трогательны попытки окружающих зажать чахлой щепотью свои носы. "Куры! Это запах перемен!" - танцевала девочка на остатке ещё не изрытого в стружку паркета. ...Воняло нестерпимо... Её короткие волосатые ножки затопали в сторону уборной. "Только не это!!!" - рванула за ней толпа. Но было поздно. Она уже всё-всё знала... Овальный, фарфоровый стукач любил девочку. Ведь она ласково шурудила ёршиком в его несчастном унитазном горле, где всегда сидел комок недоговоренности. Ёршик всё-таки как-то отвлекал. И вот унитазное горло и унитазные глаза, рыдая и хохоча, поведали любимой девочке все тайны своих седоков. Вот тут, всё уже гораздо серьёзнее обывательских фекалий и мещанских грешков. Мысли! Унитазное горло знало мысли наши. Песни наши. Стоны наши. И всё, о чём мы бдим прямо в фарфоровое белое лицо. Мы даже не замечаем, как кривится оно, как грустно вытягивается под нами, как сопереживает нам и презирает нас. "Куры! Я всё знаю!" - вышла девочка из уборной и залилась странным, неадекватным смехом. Смех подействовал магически. Несколько человек уже пили зелёнку. Остальные столпились над пепельницей и запели "Гимн окурка". Текст не приведу, но смысл... тоже отсутствует. Общее замешательство дополнилось священником, который до той поры мирно дремал на раскладушке в коридоре. Священник спросонья не разобрался и пошёл завтракать. Немыслимый поступок в присутствии вонючей девочки. "Отец! Дай раскумариться!" - сказала девочка, наступая известной ногой на неизвестный бутерброд святого отца. Колбаса была сырокопчёная, жирная, скользила. И вместе с ней скользила по кухне девочка, увлекая за собой святого отца. Это был странный круг почёта вокруг кухонного стола, на ломтике сырокопчёной колбасы... "А, знаешь, отец. Я думала, ты полное говно. А ты, оказывается, говно худощавое..." - сказала девочка. - "Дай раскумариться! Чего жмёшься, платье-борода?!". ...И они раскумарились. Священник был опытным и привычным к "голландской бесовщине", поэтому, когда его торкнуло, он даже не пикнул, а просто залез в холодильник, пережидать. А вот для девочки это было в первый раз. И она не знала, как на это реагировать. Да, это всегда скучно и банально - просто сидеть и не знать, как реагировать на это, с тоской щипая задницу фиолетовой гипсовой гориллы, присевшей рядом, под упрекающим взглядом то ли утконоса, то ли птиродактеля, равнодушно торчащего из мусорного ведра...

А в это время вся остальная толпа поднимала панику. Дружно и гармонично у них получалось. Кто-то ритмично бился об пол, кто-то в тон постанывал, кто-то бил себя по ушам, а некоторые даже подрались от растерянности. Ах, как им не хотелось, чтобы вернулась вонючая девочка! И ужас полноправно навис теперь над всеми тугим брюхом, грозящим разродиться катастрофой!... Их пугала не вонь, не скребущие извечные ногти на ногах девочки, даже не её провоцирующий на самоубийство тип внешности... Она пришла и сказала: "Куры!". А они столько лет старательно пытались не кудахтать, не гадить у всех на глазах и своевременно выщипывать перья... И что же?! Теперь, когда позорная истина была утрамбована и почти позабыта, приходит эта кошмарная девочка и орёт демонстративно: "Куры!"... Стоило немалых усилий - сдержаться и не закудахтать гневно: "Пошла вон!". Всё это только от воспитанности.

А потом... Она тащит сонного святого отца на кухню раскумариваться... Грех-то какой! - забывать об остальных, кланово кучковаться... От всего этого перья на спине вставали дыбом! А гребень наливался тёмной венозной кровью обиды!...

Короче, когда девочка вернулась из кухни, куры уже спали. Святой отец заканчивал исповедовать на кухне фиолетовую гипсовую гориллу. Девочка сделала тройной тулуп на пластике сырокопчёной колбасы, обвела кур медленным взглядом и сказала: "Дураки... Ведь если я к вам прихожу, значит, грядут перемены!...". При слове "перемены" куры нервно дёрнулись во сне. Одна свалилась с шестка и выплюнула солёную воду. Ей снилось, что она чайка...




СКАЗКА  ПРО  МСТИТЕЛЬНОГО  НИНДЗЮ


Жил-был мстительный Ниндзя. Ниндзей он стал по родовой династии. Его прадед был ещё каким Ниндзей, его дед был тем ещё Ниндзей, его отец был вообще не Ниндзей, но всё равно качественно и регулярно избивал подозрительных людей.

В семействе, где вырос мстительный Ниндзя, было принято надевать всё обтягивающее и носить чешки. И ещё, если, скажем, потомственный Ниндзя направлялся куда-либо, непременно брал с собой нунчаки, вилок капусты и розу. Капуста, разумеется, чтобы в случае голода сделать голубцы на скорую руку ...или ногу. Это в зависимости от того, что удастся линчевать у врага. Ну а роза, чтобы покорить девицу. Потому что девицы очень любят геройства разного рода. Например, они любят, когда храбрый мужчина втыкает розу вместе с шипами в известное место и карабкается по склону утёса. И роза у него в известном месте трепещет от набежавших ветров. ...Нет! Не от того, что трепещет тот, кто карабкается! Запомните: у настоящих Ниндзей задница должна быть крепкой и не трястись, как у какого-то там пьяницы.

И вот однажды, за обеденным столом, когда прадед наконец-то решился сделать себе харакири, наш мстительный Ниндзя понял, что пора отправляться в путь. Тем более, что аппетит всё равно пропал из-за невоспитанности прадеда, который, вырезав у себя на животе букву "Z", теперь валялся посреди обеденного стола и неприлично булькал. Мать мстительного Ниндзи - разнузданная домохозяйка, одела его, как полагается, во всё обтягивающее. Не пожалела даже своего чёрного пояса и чёрных чулок, и чёрных пажей. Да и ей самой надобность в этих аксессуарах отпала за полной неспособностью мужа грамотно порвать на ней чулки, пуляя пажами во все стороны...Капусты в доме не оказалось, но были яйца. И мать отвалила сыночке целый десяток. С розами тоже была напряжёнка... Так как отец заперся в ванной с целым пучком великолепных колючих роз и наотрез отказывался открывать. Видимо, в ванной он репетировал перед зеркалом с розами, доказывая самому себе свою мужскую состоятельность. Тогда мать отдала мстительному Ниндзе их семейный раритет - мексиканский кактус внушительных размеров. Потом заставила сына поцеловать Икону. Так звали их горничную. И когда убедилась, что сын владеет техникой поцелуя, со спокойным сердцем выпнула его за дверь ногой между лопатками. Это специальный обряд на удачу, который должны соблюдать все Ниндзи.

И вот мстительный Ниндзя, свернув, катясь по лестнице, челюсть, вывалился из отчего дома, навзничь, прямо на тропу войны. Именно так воспринимали все Ниндзи самостоятельный жизненный путь - "тропа войны". Необходимо было тут же начать воевать, но на улице, как назло был праздник. И все шли пьяные, мирные и добрые. Мстительному Ниндзе стало скучно. Показалось, что жизнь не удалась. Необходимо было немедленно стать заметным. Ведь, чтобы прославиться, надо быть на виду. И мстительный Ниндзя стал держаться поближе к толпе, выкрикивать неуместные реплики (неуместные реплики особенно ценятся, создавая впечатление, что у человека есть собственное мнение). Но в тот злосчастный день абсолютно все выкрикивали что-то неуместное, так как были пьяны. Мстительный Ниндзя был обязан вытереть горькие свои сопли и начать оправдывать свой имидж - "мстительный". Ведь он несколько лет его себе придумывал, пока не пришёл к слову "мстительный". Почему именно "мстительный", Ниндзя не знал. Но такая приставка к слову Ниндзя, давала право на личность, на индивидуальность и звучала, как некий вызов....Вызов-то он и стал бросать всем подряд, больно задевая руками и чешками лица прохожих. Лица распухали, кровоточили. Но люди продолжали петь вдохновенные праздничные песни, и сплёвывая выбитые зубы, шли дальше и дальше.

Он грозился оторвать всем яйца, но тут же понимал, как нелепо выглядит, стоя посреди праздничной площади с кульком яиц и грозя кому-то что-то оторвать. Разуверившись окончательно в везении, мстительный Ниндзя лежал посреди площади, воздев глаза к небу и думал о вечном. О вечном своём невезении. Вокруг него суетилась старуха - мородёрка, которая сочла его за труп, и пользуясь глубокой задумчивостью "трупа", торопливо вытягивала резинку из его трусов (в ту пору, большой дефицит). Мстительный Ниндзя неохотно поворачивался с боку на бок для пущего удобства старухи - мородёрки. ...Плыли тучи.

И тут, он увидел её. Девицу. Она шла медленно, слегка приоткрыв рот, выкатив два изумлённых невидящих глаза... По подбородку её тихо катилась прозрачная слюна, и неслышно капала на повязанный поверх гимнастёрки слюнявчик... ОНА! У Ниндзи в районе кишечника что-то ёкнуло. Так пришла к нему первая любовь. Через пять минут пришла вторая, не менее фееричная. И весь последующий час приходила третья, четвёртая, ...дцатая... Благо, девиц в городе было немало. Очевидно, что мстительному Ниндзе пора было жениться. Но, он не мог жениться, не показав предварительно своей избраннице традиционного геройства с розой и скалой. Во первых, потому что в избранницах запутался. Во вторых, потому что у него вместо розы был кактус. Да и материн пояс с чулками и пажами несколько сбивал с толку девиц, лишая их всякого стимула к охомутанию данного персонажа.

Мстительный Ниндзя расплакался, лёжа посреди площади. Теперь, он даже встать стеснялся. Ведь старуха - мородёрка таки умыкнула резинку из его трусов, и если бы он встал, трусы бы тут же свалились.

И тут он услышал вблизи от себя: "А чё это он лежит?", "У него кактус!", "Яйца... Не понимаю! Почём чулки брали?...". Голоса сгущались вместе с сумерками. Над плачущим Ниндзей сомкнулась толпа зевак. Чуть вдали от толпы стали независимо друг от друга кучковаться всяческие девицы. Оказывается, девицы ловились не только на геройство с розой и скалой, а ещё и на непостижимость объектов людской молвы. Щёлкали вспышки фотоаппаратов, и корреспондентские диктофоны тянулись мстительному Ниндзе в лицо. Он, конечно, был лохом. Он, конечно, опозорил всю семейную династию. Он, конечно, обосрался по полной программе. Но!... Но!... На следующее утро проснулся знаменитым. И потом уже и засыпал, и просыпался знаменитым всегда. Даже старуха - мородёрка почла за честь продать на аукционе резинку из его трусов и купить себе на вырученные деньги остров в каком-то океане.

Так мстительный Ниндзя прославился. И уже никто-никто не допускал мысли облажать его, заявив: "Почему Вы называете себя мстительным?"

"Не задавайте глупых вопросов!" - говорили все. И просто хранили его тайну, даже не зная оной. И называли своих детей его именем. А звали его просто - Прохор.

Что непонятного? Если тебе суждено прославиться, ты прославишься. И уж не тебе, чадо, просчитывать небесный алгоритм твоей судьбы. ...Династия... Не династия... Чулки, яйца, капуста...




СКАЗКА  ПРО  ЖОПУ


"Если я ещё хоть раз произнесу слово "жопа", пристрелите меня!" - крикнул один человек, и помчался по осенним холмам. Там, на холмах вдруг остановился и проорал: "Жопа!", и его тут же пристрелили.

"Если мы ещё хоть раз пошлём всех в жопу, значит делайте с нами, что хотите!" - сказали два человека и гордо пошли. А потом, вдруг остановились и сказали: "Пошли в жопу!", и с ними стали делать всё, что хотели.

"Если я однажды, восхищусь чьей-то жопой, выткните мои глаза отвёрткой!" - сказал ещё один человек и тут же завопил: "Вот это жопа!", и ему выткнули глаза крестовой отвёрткой. "Ха-Ха-Ха! Зато я могу это трогать!" - неистово радовался этот человек.

"Если я - жопа, если то, что я делаю - жопа, поцелуйте меня в неё!" - сказал самый умный человек. И все сказали: "Фу!", и сделали вид, что он - не жопа, и то, что он делает - не жопа.

Сама жопа всё это время молчала. Она знала, что её час ещё не пробил.

Один учёный тем временем написал диссертацию о том, почему маленьких детей бьют именно по этому месту. Оказалось, что так происходит от нормальной родительской опеки. Наказание, в случае избиения ремнём жопки ребёнка, носит чисто символический характер и не уродует психических и физиологических функций организма, ибо жопка - единственный "орган", который нельзя сломить и изувечить.

Она - вечна. Она - неискоренима. Она - даётся человеку в единственном числе, как и мозг, и этим уникальна.

Испокон века талантливейшие живописцы писали именно её. Она, можно сказать, являлась их музой. Десятой музой из девяти нам известных. Легендарная Джоконда... Что вы думаете? Тоже имела жопу. И это ли не повод для нашей общей гордости?

Красноречивее, гармоничнее, целостнее, чище, милее, румяней и белее, чем человеческая жопа, нет ничего в телесном мире.

А как же душа, скажете вы? Но я же посвящаю сказку не душе, а жопе. Потому, буду её воспевать и далее.

Заставьте сто абсолютно разных мужчин и женщин произнести слово "жопа", и вы сто раз увидите румянец удовольствия на их лицах. А может и больше, потому что некоторые захотят повторить слово "жопа" не один раз. Когда Создатель ваял Адама и Еву, что он создал одинаковым? Правильно. Их задницы. ...Кстати, задницей жопа оказалась напрасно. Для неё, как для жопы, слово "задница" - ругательное и обидное. Зато, в этом положении ею можно чувствовать, на неё можно искать приключений, а также любоваться собственной жопой, ловко извернувшись назад.

Пинок под жопу - всё равно, что плевок в космос. Она неуязвима! Наша гордая львица!

Щипок же за неё может послужить началом вечной любви. Так как, щипок ускоряет в ней кровообращение, а дальше, она гонит кровь по всему организму, задавая кроветоку игривый импульс, импульс доходит до мозга, до сердца. И вот перед нами уже пульсирующий игривый организм, обогащённый гормонами радости и сексуального позыва. А это и есть вечная любовь - ваше личное состояние, которое вы будете направлять попеременно на разные объекты, с той частотой и периодичностью, с какой вам заблагорассудится.

Жопу надо мыть! Но это вы сами знаете.

А Европа?! Страна - законодательница экономических течений, денежных единиц, моды, искусства в конце концов! Вы же не думаете, что Европа случайно является рифмой только одному существительному в именительном падеже - жопа. Что? Станете подбирать другие рифмы? Ни к чему. Ребус разгадан ещё поэтами ушедших веков. И неоспоримость роли жопы в сотворении цивилизации - тоже уже не тайна.

Медики называют её - "ягодицы", ханжи - "попа", невоспитанные люди - "срака". Но ничто нас так не радует, как её истинное имя.

Ей позволено быть разной - хоть с ручкой, хоть с ушами. Она молчит. Она самодостаточна. За неё говорят века!..., стихи!..., мировые шедевры!..., человеческие страсти!... Какую тайну скрывают сомкнутые уста её...

И ещё. Вы обращали внимание, что у жопы нет бровей? ...Вот, опять, повод для философии...




СКАЗКА  ПРО  ТО,  КАК  БРОЙЛЕРНЫЙ  МАЛЬЧИК  РАСТОПТАЛ  ТОРГОВЦА  БЕЛЯШАМИ


Жил-был Торговец Беляшами. На самом деле, торговал он шнурками и наркотиками. А Беляшами - это была его фамилия. Такая же, как Мострояни, Феллини и Коррузо. Торговец Беляшами был человеком безобидных наклонностей и невыразительной внешности. Он настолько сливался с толпой, что иногда его самого принимали за толпу, и желчно ворчали: "Столпились тут всякие...". Толпился Беляшами обычно в одном и том же месте - на квадратном асфальтированном метре, арендуемом им у местных рекетиров. Местные рекетиры были необычайно трогательными людьми и фанатами Джорджа Вашингтона. Портретов, постеров и плакатов с его изображением в том городе не продавалось, поэтому рекетиры были вынуждены коллекционировать купюры с его изображением. Они шлялись день-деньской по торговым рядам, и с замиранием пытались делиться с окружающими своей фанатичной любовью. Но едва они начинали: "Ваши...", как торговцы тут же неверно их истолковывали и тянули им деньги, даже не дослушав "...нгтон!...". Что тут скажешь... Хамы и всё.

Но наш торговец Беляшами таким не был. Он не давал денег рекетирам. Он давал им договорить. И только потом уже давал им деньги.

Однако, суть не в этом. Суть в 89-м размере ноги у двенадцатилетнего ребёнка. И ещё, в весе - 1268 килограмм, при росте - 920 сантиметров. Мать его, выхаживая беременность, испытывала непреодолимую тягу к окорокам - копчёным, жирным, огромным, жёлтым окорокам бройлерных кур. И уж она ела и ела эти окорока до потери пульса, потери всякого стыда и совести! Вот мальчика - её сына, и распёрло, как дирижабль к 12-ти годам.

Его не пускали в метро, опасаясь поломки эскалатора. Не пускали в троллейбусы, автобусы, питейные заведения, казино и публичные дома. Словом, мальчик был начисто лишён здорового детства и контактов с окружающим миром. В гости к соседским детям ему тоже было нельзя. Так как от его могучей поступи, в квартирах резко повышалась сейсмичность, лопался хрусталь, дохли фарфоровые слоники, самовозгорались кружевные накидушки, отцы соседских детей уходили в запой от комплекса неполноценности при виде его размеров, а матери соседских детей уходили в себя по непонятной причине. Сами соседские дети забивались на антресоли и начинали там курить и ходить по бабам.

Бройлерный Мальчик не мог одеться ни в одном магазине. Его 740-го размера никогда в продаже не было. И ходил он поэтому голым. Голым и босым. И только по Красной Площади, так как там самая крепкая мостовая, вымощенная ещё нашими прадедами, у которых ещё были гордость за отечество, патриотизм и вера в будущее. Так и ходил, голый, босой, по кругу, прикрыв мужское достоинство своё рекламным щитом. Голуби гадили на него, да и правительство морально присоединялось к птицам. Конечно, он нервировал. Это вполне понятно.

Иностранцы - туристы смотрели на Бройлерного Мальчика с нескрываемым восторгом, и пытаясь растормошить своих переводчиков, упавших в обморок от ужаса, кричали на ломаном русском: "О!... Это есть памятник России!... Слишком большой, оттого слишком голый!... Гениально!...".

Но Бройлерный Мальчик никаким памятником России не был. Он был просто мальчиком, которому нужен был друг. Он видел на цветных открытках Кинг-Конга, и предполагая, что эта обезьянка будет с ним вровень, хотел подружиться. Но мать запретила из-за того, что у Мальчика была аллергия на шерсть.

Асфальтированный квадратный метр, на котором стоял Торговец Беляшами, располагался прямо у Красной Площади. И Мальчика оттуда было видно. Торговец Беляшами испытывал к нему непонятную тягу, граничащую с пронзительной тоской с оттенком патологического бескорыстия. Он тоже жил один. И тоже жил один раз. Поэтому решил не откладывать, а успеть в этой жизни сделать доброе дело. Торговец Беляшами наторговал шнурками и наркотиками на хорошую сумму, которой бы хватило, чтобы прокормить двоих. Он тут же пошёл к Бройлерному Мальчику и предложил ему дружбу. Разумеется, в рупор, так как ухо мальчика находилось очень высоко. А пока он предлагал дружбу в рупор, город пришёл в стопор... Грустный одинокий мальчик устраивал их больше, чем отвязный, ретивый, заимевший друга, Бройлерный озорник. Ведь дети от наплыва эмоций всегда озорничают. А озорства и проделки Бройлера вряд ли могли остаться без последствий, типа разного рода катастроф, поломок, дорожных пробок и неизбежного всецелого кошмара...

Поэтому люди немедленно построились в длинную свинью, и двинулись на Торговца Беляшами, который стоял у подножья Бройлерного Мальчика счастливый, сентиментальный, сутулый и больше не одинокий.

Длинная свинья надвигалась всё ближе и хрюкала единым: "Беляшами! Умри! Торговец! Умри!"... Что делать? Город старался себя спасти, старался спасти своих детей, свои любимые кафе, привычные табачные ларьки и столь удобно расположенные станции метро. Замочить мальчика у них, простите, нос не дорос. А вот хилый стручок Беляшами не стоил никаких усилий.

И вот, когда свинья, гневно визжа, уже достигла Торговца, и первая лопата занеслась острым ребром над его маленькой головой..., Бройлерный Мальчик вдруг сказал: "Стойте! Я сам!". Свинья замерла в ропоте и недоумении. Тогда Мальчик развернулся к Торговцу Беляшами, в последний раз посмотрел на его щуплые сутулые плечи, как сынишка смотрит на плечи любимого отца..., а потом... сухо и отчётливо произнёс: "Пшёл вон, ханыга! ...На хрен мне ты и твоя дружба?!". Сказал и закрепил свои слова, презрительно пописав на плачущего Торговца.

...Свинья пороптала ещё, потом распалась на личности и разбрелась по домам, мрачно обходя плачущего Беляшами. Он теперь стоял на своём асфальтированном метре, под дождём, один... И по опустевшей Красной площади бродил кругами, как и прежде, под тем же дождём, голый Бройлерный мальчик...

Так кончилась эта история. Снова было стабильно и покойно. Все были свидетелями, как Бройлерный Мальчик прилюдно "растоптал" Торговца Беляшами. И иногда, за семейным вечерним чаем, люди, вспоминая эту историю, неодобрительно говорили: "Да... Злой этот мальчик. Злой...".

И никто не разглядел снизу, как плакал сам Мальчик в тот решающий момент. Ведь он был так высоко.

Слишком высоко..., в бройлерном своём одиночестве.




СКАЗКА  О  МУЖСКОМ  ДОЛГЕ


"...У...Ы..." - кончил Никандр Соломонович, и нащупал пачку сигарет. "Но Вы же ещё не сказали самое главное?" - нетерпеливо заёрзала Викочка. "...Разве?... Не сказал?..." - рассеянно затянулся Никандр Соломонович. "Да! Как-то незавершённо это всё." - прогудел нерешительно Соплёв. "А мне кажется, вполне достойно!" - подлизал Никандру Соломоновичу его заместитель. - "Так ведь? Натуся?". Натуся предпочла отмалчаться, незаметно поправляя свой оранжевый лифчик.

Бычок обжог Никандру Соломоновичу пальцы, и тот занервничал: "А что вы от меня хотите?! Чем могу, как говорится! Вас много, а я один...".

"Ой! Вы не один! Не один!!!" - жалостливо шепнула чувствительная Викочка. - "Вот на меня, например, Вы всегда можете рассчитывать!...".

"Спасибо, деточка" - оценил Никандр Соломонович, и стал натягивать трусы. "Позвольте, помогу?" - продолжал неистовое вылизывание заместитель. "Не надо! С этим я ещё сам в состоянии справиться!" - обиделся Никандр Соломонович, и по молодецки тряхнул лысым лбом. "Но Вы наоборот надели..." - хамила, раскачиваясь на стуле Натуся. "Слушайте, а где Вы такие трусы очаровательные брали?" - вскользь поинтересовался заместитель. ...И тут, Никандр Соломонович взорвался: "Я Вас уволю, прямо сегодня! У меня кое-где уже скользко от вашего подхалимства! Я уже на улице стал падать! До того скользко! Вот Вам самому-то, как только не противно!!!". Заместитель съёжился, как зловредный хомяк, и выставив вперёд два длинных зуба, пополз за Никандром Соломоновичем на карачках: "Уважаемый... Милый... Самый почтенный... Ваш авторитет для меня... Вы... Я...". Никандр Соломонович брезгливо отпихивал ногой ползущее цепкое заместительное существо, кривился, и уже хотел заорать..., но тут вмешалась Викочка: "Вы слишком остро реагируете на это ничтожество. Видите, и лобик вспотел, и ручки затряслись... Вам надо принимать витаминчики! Вам надо кашку овсяную на завтрак, и пробежечку, непременно!... Ну, посмотрите, какой Вы красивый!... Не разменивайтесь вы на падаль!... Себя лучше берегите!... Хотите, я Вам помогу!...". После этих своих слов, Викочка достала из сумочки свадебную фату и трогательно её примерила. Потом, облизала губки и вытянула в дудочку для влажного поцелуя.

Никандра Соломоновича пятящимся движением понесло к окну, и вдавило в подоконник. Он стоял, растопырив ноги и руки, как загнанный в угол мятежник и часто-часто дышал, и с ужасом взирал на Викочку, не забывая при этом отпихивать ногой ползающего, кричащего "Отец родной!" заместителя.

Натусе надоело раскачиваться на стуле, она почесала под лифчиком и похабной походкой прошлась по комнате. "Импотент. Старая тряпка. Труха. Ничто. Пустое место." - проговаривала она с ровной интонацией на каждое покачивание своего бедра. - "Таракан лысый. Шеф хренов." - поцеловала она в засос Соплёва, не сводя стервозных глаз с Никандра Соломоновича. А через секунду уже отдалась Соплёву в бурном, парном, и от того обидном для окружающих, сексе.

"...Ну... Знаете ли..." - сведёнными судорогой челюстями тонко провыл Никандр Соломонович. - "Это... Видите ли... Это даже не... Это!!??...".

"Чё? Чё, припух, дядя? Пей кефир, всё пройдёт! Ы-ГЫ-ГЫ!..." - ржал Соплёв, шлёпая по заднице Натусю, которая, размазывая помаду, бросила через плечо: "А ты, Соплёв, хороший любовник! А он - говно!".

Заместитель, от ног, вскарабкался на плечи к Никандру Соломоновичу и мокрыми от паскудного подхалимства ладошками пытался закрыть его глаза и уши, горячо приговаривая: "Я Вас спасу! Только я Вас спасу!".

Викочка сидела в углу, в фате, и резала вены от безответной любви, скользя трагическим взглядом по фигуре Никандра Соломоновича, вжатой в подоконник, с растопыренными руками и ногами, с ползающим по нему заместителем, трясущимся подбородком и выпученными ошеломлёнными глазами. Резала и ныла довольно противно и жалобно от того, что пилочка для ногтей никак не резала вены, а тщетно шкрябала по запястью. "Я уже составила завещание, " - мёртвым металлическим голосом пела Викочка. - "Всё оставляю Вам, Никандр Соломонович... Всех своих детей... Уж Вы о них позаботьтесь... Восьмерых сиротках...".

Натуся пошло кончила. Соплёв странно заржал. Заместитель полез целоваться в дёсны. Викочка побледнела и слилась с белой фатой.

И тут Никандра Соломоновича, наконец-то, разверзло! Да так, что штукатурка посыпалась кубаметрами! Он схватился за горло заместителя и, таская его по комнате и яростно душа, бешено орал: "Твари! Животные! Насекомые! Ничтожества! Суки!... Все! Все! Уволены! Неблагодарные скоты! Ты..." - рванул он Натусю за волосы. - "Ты... Первая повалишь! Проститутка! Кому ты нужна! У тебя вместо лица одна сплошная ....!!!" - дальше были такие маты, которых нам всем лучше не слышать. - "Ты! Идиотка!..." - хлестал он по щекам бледную умирающую Викочку. - "Сельдь безобразная! Образование - три класса!... Куда ты лезешь! На кого ты претендуешь! На меня! Ха-Ха-Ха!... Тень бледная! Зачем мне твои сироты! И ты - беспородное существо!... Эй? Соплёв? А я ведь знаю, что ты педераст... Да... К тому же, на анаболиках плотно сидишь... Я вот твоей жене всё расскажу... Когда в следующий раз её трахать буду." - Никандр Соломонович опрокинул несколько стульев, выбил окно, порвал простынь, вырвал несколько клоков из шевелюры наполовину придушенного заместителя, и наступив ему на язык, прошипел: "Ты, ягнёныш, съешь собственный язык с майонезом сейчас... Это я тебе обещаю.".

Стало тихо. В разбитое окно подул чистый весенний ветер, всколыхнув прозрачную занавеску... Под потолком прыгал беззаботный солнечный зайчик...

"Ну что? Как?" - по дружески улыбнулась Натуся. "Ой, хорошо..." - ответил Никандр Соломонович, переводя дыхание, глядя на весну за окном. "...Ага... Сегодня все на подъёме..." - забросила фату на люстру Викочка и безмятежно расхохоталась. "А я? Не перебор?" - спросил Соплёв, застёгивая ширинку. "Что Вы! В самый раз." - уважительно отозвался Никандр Соломонович. - "И Вы, поднимайтесь. На сегодня достаточно." - обратился он к заместителю, который удовлетворённо потягивался на полу.

"Всем - спасибо. Все - молодцы." - сказал Никандр Соломонович, завязывая галстук, причёсываясь перед зеркалом. - "Да. И премия завтра, как обычно. Всем премия." - и вышел за дверь под радостные аплодисменты.

"Сейчас к жене, наверное!..." - сметала Натуся осколки и мусор в офисный совок. - "Классный он у нас, да?"

"Классный," - наматывал шарф Соплёв. - "И сам разряжается, и нам даёт. Настоящий шеф."

"Да ещё после этого идёт свой супружеский долг исполнять!.. И силы же находит!.." - подкрасила ресницы Викочка.

"Настоящий человек он. Понимает, что жене тоже надо разряжаться." - перебирал деловые бумаги заместитель.

А потом все они ушли из офиса в весну!... Чтобы назавтра вернуться полными сил, энергии и здорово поработать. Обычно после таких коллективных разрядок они работали великолепно.

Да. Банальный групповой секс рабочего коллектива был уже не в моде. Начиналась эра нового, гораздо более эффективного способа притирки - визуально-звукового, психо-эмоционального, прогрессивного словесного "петтинга". Присоединяйтесь, Господа!...




СКАЗКА  О  БУРЕ,  ВЕСТНИКЕ  И  БУРЕВЕСТНИКЕ


...Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный. Реет он и так, и эдак!... То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, и "винтами", и "петлёю", да ещё орёт противно, хитро, гнусно подбоченясь.

Он горланит!!! Горлопанит!!! Пасть раскрыв!... И слышат тучи: "Чё-то хочет эта птица!...". В этом крике столько ора! Столько дерзкого бахвальства! Силу лёгких, мощность глотки и уверенность в успехе слышат тучи в этом крике.

Буревестник НЕ смолкает. Вывернувшись наизнанку, он орёт ужасным басом: "Буря! Скоро грянет буря!", на округу нагоняя страх огромный перед бурей!...

Чайки стонут перед бурей. "Срам" роняя прямо в море!... И на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.

А Ему того и надо! До отрыжки надоели эти серые обжоры. ...Лишь одна - глухая... чайка преспокойно ловит рыбу - ни черта она не слышит. Но!... Меж рыбою и чайкой затесался Буревестник! Язва, гнусно умиляясь, прямо у глухой под носом рыбу жрёт, давясь и пыжась! Рыбу он терпеть не может! Просто нужно сделать пакость. Что поделаешь? - характер.

А гагары-то припухли... По ущельям позабились. Матерятся: "Вот так парень! Ни хрена же не боится! ...Буря скоро грянет буря!".

Глупый Пингвин тщетно прячет тело жирное в утёсах. Он не может уместиться! Клювом щёлкает, бедняга... За утёс себя трамбует, ныкает и весь трясётся! И себя же кроет матом за сегодняшний обед!...

...Только го-ордый Буревестник! Реет смело и свободно! Над седым от пены морем! Потому что, он-то знает: ...БУРИ НИКАКОЙ НЕ БУДЕТ.

Просто любит издеваться. Что поделаешь? - характер.




СКАЗКА  ПРО  УЖ  НЕ  ПОМНЮ,  КАКОЙ  ПО  НУМЕРАЦИИ,  ГРЕХ  ЧЕЛОВЕЧИЙ


Жили-были три тётки. Они появились друг из друга, как матрёшки, пружинисто, с щёлканьем. На поверку, все психи законченные!

Ну вот, повыскакивали они друг из друга на свет божий и огляделись... Одна была расписана под хохлому, другая в готическом стиле, а третью, вообще, наваяла рука пьяного хроника, т. к. состояла она из каких-то немыслимых кубиков, полумесяцев, крысиных хвостиков и электрических лампочек.

"Наш девиз!" - вдруг, заорала Хохломская. "Чо-о-о..." - не выпуская изо рта мундштука сбила настрой Готическая. "Я тебе, чулок штопаный, два раза повторять буду!?" - сотрясала маузером Хохломская. "А-а... Ну, это... Право собственности?..." - закатила роковые глаза Готическая. "Вот! Можешь! Именно, право собственности!!!" - гавкнула Хохломская.

"...Обчитались кодексов, барышни?.... Это же не прогрессивно, серости..." - затренькала на десятки голосов Абстракция и замигала лампочками, и задрожала хвостиками.

"Р-р-ровняйсь! Смир-р-рно!!! Назовёмся!" - зычно рыкнула Хохломская. - "Начнём с меня! Ревность здоровая, нормальная! В партии состою с 1917 года до нашей эры! Мой метод - топором по хребту, в крайнем случае, дубиной по шеяке! Действую быстро! Нахрапом! Результат - рецидив невозможен! Аргумент - "только попробуй ещё раз!" Дальше!..."

"...Ой...." - делая одолжение продышала Готическая. - "В партии состою с первого интеллигента."

"Кто такой! В каком году!" - проверила Хохломская.

"...Господи... Извольте. Адам Бесфамильный, житель Рая, первый мужчина..."

"Это неважно, чей он первый мужчина!" - Хохломская рассердилась.

"Кхм... Первый интеллигентный поступок в истории цивилизации - Адам уступил Еве первой откусить яблоко. ...Не начинайте только опять ваше "отравы боялся!"..."

"Значит, червяков!" - отрезала Хохломская.

"...Ревность интеллигентная, скрытая. Мой метод - никаких проявлений, никакой агрессии. Только тонкие, навязчивые намёки, отказ в контакте, отрешённость, демонстративное чтение загробной литературы, и общая святость, непогрешимость, лишающая всякого права на ответный упрёк. Результат - муки совести, раздавленное самолюбие, рабское чувство ответственности и вины. Аргумент - если ударили по одной щеке..."

"А если по обеим сразу и ещё по ушам, то что!" - не убедилась Хохломская.

"...А если по ушам, то отрезаю ушибленные уши и отправляю по почте в конверте. Вы довольны?..." - лазерно и кислотно улыбнулась Готическая. - "Дальше, любезная..."

Абстракция ответила не сразу. Она вырабатывала диагональную походку и кормила голубей шурупами всё это время. Но на знакомое "а по шеяке!" Хохломской, быстро отреагировала: "Алё, дамы! Ваш рейтинг - полный "zero"! Вы умозрительны, тверды, как сухой хрящ... Дорогу мне!"

"Кончай гнать, растение!" - наставила Хохломская, а Готическая добавила: "Блефует... Сказать то нечего...".

"Мне? Да уж... Прямо не в бровь, а в таз!... Да пожалуйста. Ревность эры милениума, многоспектровая, асимметричная. Мой метод - неадекватность. Главное, сбить объект с толку неформальностью реакций. Иду от обратного. Реакция на измену - восторг, поощрение, призыв к продолжению в том же духе. Советы. Пожелания. Поиск достойных партнёрш и партнёров объекту. Сама в это время ненавязчиво увлекаюсь чем-то таким, что значительно превосходит по уровню интеллект объекта. Результат - объект покупается, вращается, затем тупеет и пресыщается, и разумеется возвращается. А так как, такой тупой он мне, заоблачной, уже не нужен, он долгое время развивается, обучается. Тем самым его либидо сокращается и перевоплощается... Я вообще считаю, что сублимация - самый продуктивный вид трансформации сексуальной энергии..."

"Закончили! Смир-рно!! Р-р-равнение на знамя!" - патриотично прослезилась Хохломская, целуя пыльный край знамени с изображением... А изображения то и не было?... Только наспех вырезанная тупыми ножницами дыра...

"Кто... Кто!!!!! Я спрашиваю!!! Какая гнида вандализмом занимается!!!" - надулась Хохломская, и пуговицы на её блузке поотлетали и долго рикошетили по помещению.

"...Позвольте? Но, там ведь был... портрет?... Я точно помню. Вчера был..." - болезненно протянула Готическая.

"Уж прямо там! Портрет!... Так! Каракуля дешёвая..." - ковырялась Абстракция в горле голубя, подавившегося шурупом.

"Вы?..." - с восхищённой ненавистью обратилась к ней Готическая.

"Совсем что ли! Нет, конечно!". ...Готическая разочарованно задумалась, наблюдая за Хохломской, которая ползала вокруг знамени, чертыхаясь, бранясь, плюясь, чихая, плача, икая и спотыкаясь о собственную грудь.

"Убийцы! Палачи! Это надо же!..." - орала Хохломская, катаясь по полу. - "Жизнь отняли! Святое отняли! Душегубы-ы-ы!!!...".

"Вы так не переживайте, пожалуйста..." - попыталась Готическая.

"А как...БЛЯ! Мне...БЛЯ! Переживать...БЛЯ!?" - заходилась Хохломская в истерике.

"Тётки, боже мой!... Что вы тут устроили, старорежимные консервы!... Ну, дырка! Что такого?! Дырки не видели никогда?!" - уже стучала харкающего голубя по спине Абстракция, любуясь вылетевшим из него шурупом.

"Зелень! Озимь! Ты не понимаешь, что с этой дыркой, мы сами теперь - пустое место!" - причитала Хохломская не по комсомольски. - "Объект украли! На кого изливаться будешь теперь, дура фельдипёрстовая!".

"Надо срочно искать новый объект. Иначе, мы, действительно, равны вакууму, дамы..." - сдержанно произнесла Готическая.

"Ой! Да где! Где ты его найдёшь! Конкуренция то вон какая!... Ой! Горе то мне!... Если только, святошу какого... А что, бабаньки?... Непогрешимого, с принципами, верного, целеустремлённого, богом поцелованного....".

"Ну, и что мы с таким делать будем? Не наш ведь клиент!" - включилась Абстракция.

...Готическая красиво сплюнула мундштук, поправила корсет, налепила мушку и выходя за порог, обернулась: "Так... Теперь, очередь моя, кажется... Значит, правильный, верный, одарённый, с царём в голове и пожизненным уважением к женщине... Нахожу. Интригую. Провоцирую. Обижаю. Снова, провоцирую... И он наш."

"Как загрешит, сразу звони на мобильный! Мы подтянемся!" - горячо поддержала Хохломская. "Только убедись, что и в душу грех пустил!" - добавила Абстракция.

Готическая уверенно улыбнулась: "Хм!... Через час! Ждите.", и вышла.



...Похоже на жизнь, а? Интересно, что же такое "ревность" по своей глубинной природе? Составляющая нашей гармонии? Выплеск эмоций? Контраст? И зачем мы сами провоцируем своих избранников, как бы "неосознанно" направляя их "налево", и получаем долгожданный повод для этого сомнительного оттяга... - ревности человечьей. Вообще, по библии, это грех. Грех-матрёшка. В нём сидит грех поменьше, а сверху его маскирует грех побольше.

С другой стороны, рассуждения о природе греха - лишь занудство, делающее нас бесполыми идиотами. Ведь в библии не зря обозначен жирным шрифтом сей "запретный плод". И, быть может, тот, кто писал библию, писал этот фрагмент под диктовку змея - искусителя?... Вот где грешник то! А мы с вами тут ни при чём!...




© Наталья Шапошникова, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]