[Оглавление]




ЛИБИДО

Санкт-Петербург-1996 г.

Части:  1   2   3   4 



- Не понимаю, чем она тебе нравилась?..
- И никогда не поймешь.
Из случайного разговора  

"Ни у кого нет свободы выбора".
О. Шпенглер "Закат Европы"  

"Писателю все позволено, если только он сумеет заставить читателя поверить ему".
Маркес, Габриель Гарсиа  



1. 1996-й (осень)

Макс сидел за компьютером и с удивлением ребенка наблюдал, как из-под его грубых пальцев, бегающих по клавиатуре, на экране возникают черные буковки и, точно солдатики, шустро выстраиваются в стройные шеренги и колонны.

Творческий метод Макса - писать кусками, кусочками и даже отдельными фразами. Был уверен - из стоящих фрагментов всегда можно смонтировать нечто целое, законченное и любопытное. Причем искусство заключается как в том, чтобы написать куски и кусочки, так и в том, чтобы их смонтировать.



Теперь Макс сидел в гостиной. Развалясь на диване, он смотрел перед собой уставшими от напряжения глазами и чему-то улыбался.

- ...Старина, решительно отказываюсь тебя понимать!

- Разве я настаиваю?

- Только не прикидывайся. Умоляю! Тебе уже сорок семь. Сорок семь! Как? Я тебя спрашиваю - как?!.

- Что "как"?

- Как ты можешь писать об этом?..

- Обыкновенно. Словами. Складываю из них предложения. И вперед. Очень напоминает детство. Игру в кубики.

- Ты серьезно?

- А ты?

- Тогда представь, что все это попадает на глаза твоей внучке...

- Запросто. Внучке только два годика.

- А когда вырастет?

- Не будет дурой - поймет.

- А если не поймет?

- Ее проблема. Хотя это так просто. Ведь я пишу то, что нравится. И никого не принуждаю читать.






1990-й (осень)

Макс тогда прилетел из Ташкента, где проиграл в финале, хотя мог и должен был выиграть.

Дочь была в школе. Выкладывал из дорожной сумки кишмиш и радовался непонятно чему. Тут в комнату заглянула Лена и вежливо:

- Передай своей суке, чтобы не молчала, когда звонит.

Макс не ответил, продолжая чему-то улыбаться. Лена тоже улыбнулась. Поправила под халатом бюстгальтер с выпирающими сочными грудями, хотела сказать еще что-то отрепетированное, но, видимо, подзабыла.

В тот же вечер Макс примчался к Верочке на такси. Взбежал на четвертый этаж, точно подросток. Нажал кнопку звонка. Встал на колени. Так, на коленях, и вошел, размахивая в одной руке цветами, в другой - бутылкой шампанского.

Потом ужинали. Неспешно лакомились цыпленком, запеченным в духовке. В конце концов Верочка заметила, прикрывая ладошкой рот:

- Жаль, конечно, но это наша последняя встреча...

Макс продолжал двигать челюстями, но уже механически.

- Ты что, не понял?

Перестал жевать. Неспешно допил шампанское. Промокнул губы салфеткой. Откинулся на стуле. Попробовал улыбаться.

- Если думала огорчить, то напрасно.

После этой фразы так захотелось водки. Верочка достала из буфета пузатый графин со спиртом, настоянным на лимонных корках. Макс наполнил стакан. Опрокинул. Потом еще. И еще. Затем остатки. Кончилось тем, чем и должно - вырубился и, убей бог, если помнит, как это случилось.

Пришел в себя ранним утром. В прихожей. Лежал в обнимку с женским сапогом, источавшим приторный запах крема и пота. Осознав, кто он и где, перевернулся на живот, встал на карачки и пополз в туалет. Там судорожно обхватил унитаз руками и вывернул наизнанку желудок...

Полегчало. Слегка. Шатаясь, перешел в ванную комнату. Отвернул кран, пропустил воду и сунул голову. Держал под холодной струей, пока туман в мозгу не рассеялся. Затем отправился в кухню. Минут десять простоял у окна, разглядывая сереющее над домами пространство.

Пока не ощутил, что его буквально распирает жалость. К домам. Серому небу. Городу. Стране. Всему человечеству...

Но больше всего - к самому себе.

Тут на пороге кухни появилась Верочка. Удивительным образом напомнила Лену. Те же холодные глаза. И усмешка. И руки в боки. И ножка, выставленная вперед.

- Хочешь сказать, что драма не в мужчине, а потерянном времени? - спросил Макс.

- Нет, - ответила Верочка, улыбаясь, как улыбается ребенок, отрывающий крылья у бабочки или стрекозы. - Все, что я хотела сказать, я сказала вчера.

Она продолжала улыбаться, и Макс заметил, тоже с улыбкой:

- Если похороны состоялись, то почему бы нам не устроить поминки?

- С удовольствием, - ответила она с удовольствием. Окинула чуть потеплевшими глазами стол и добавила: - Не вижу ничего, крепче "Полюстровской"...

- А в морозилке?

- Это мамина.

- Продай.

Верочка пожала остренькими плечами. Макс сходил за бумажником. Вытянул два червонца.

- Хватит?

- Положи на буфет.

Верочка отказывалась от водки, точно он предлагал выпить яду. Пришлось одному. Спустя пару рюмок в кухне возник Димка, младший брат Верочки, все достоинства которого смазывал один-единственный недостаток - возникал, как правило, в самый неподходящий момент.

Пригласил Димку к столу. Тот с энтузиазмом откликнулся. Это тоже было, как правило. Подняли рюмки. Чокнулись.

- Димка, не пей с ним!.. - срывающимся голосом.

- Это еще почему? - удивился младший брат.

Верочка глянула на Макса так, будто он совершил нечто из ряда вон. К примеру, ограбил нищего. Или высморкался в государственный флаг. Или пытался совратить грудного ребенка.

Вера слегка запрокинула голову и произнесла, точно со сцены:

- Представляешь, он полночи звонил жене и кричал, что любит ее!..






1962-й (лето)

Вся страна была завешана лозунгом "Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!". И мало кто сомневался, что это будет именно так.

Максимка тоже верил в недалекое светлое будущее. Но при этом постоянно донимал отца вопросами.

- Всего будет навалом, да? - спрашивал Максимка.

- Не исключено, - отвечал отец.

- В магазинах будут не продавать, а давать так, да?

- Это с точки зрения обыденного сознания.

- А не обыденного?

- Будет действовать великий коммунистический принцип - "от каждого по способностям, каждому по потребностям".

На словах Максимке все было понятно. О потребностях взрослых он мало задумывался, но почему-то был уверен, что с их удовлетворением особых проблем не возникнет.

Взять хотя бы отца. Все его помыслы - написать монографию, успешно защитить докторскую и в конце концов стать профессором. Для этого, казалось Максимке, и коммунизм не нужен. Вполне достаточно социализма.

Или мать. Что ее по-настоящему беспокоит? Да ничего особенного. Чтобы все были здоровы и сыты. Чтобы мужу работалось. Чтобы старший сын благополучно вернулся из армии. Чтобы средний сын научился не только просиживать с утра до ночи над любимыми формулами, но и отдыхать. Чтобы Максимка, наоборот, побольше времени уделял учебе и поменьше увлекался игрой в теннис.

C потребностями сверстников было сложнее. Один мечтал при коммунизме питаться исключительно шоколадом. Другой - каждое лето иметь новый мопед. Соседка по парте отличница Лида Резник мечтала о советском обществе без антисемитов.

О своей мечте, которая должна сбыться при коммунизме, Максимка предпочитал как можно меньше болтать и как можно больше тренироваться.

Большой дом с круглыми балконами, где Максимка жил вместе с родителями, стоял по одну сторону парка, а теннисные корты - по другую.

...Максимка возвращался после финала первенства города. Чудом вырвал победу у заклятого соперника Вадика Корецкого. Проигрывал в третьем сете 2/5. Но не отчаялся.

А наоборот, рискнул.

И получилось.

Еще рискнул.

Соперник явно не ожидал.

И попался.

Это расслабиться легко, а вот собраться... В конце концов соперник даже расплакался. От обиды. Зато Максимку потрепал по щеке сам Чемпион. Когда вручал диплом и новенькую ракетку "Эстония" в придачу.

Максимка шел через парк. Было пасмурно. Накрапывало. Гуляющие попадались реже, чем белки. Обычно Максимка не сворачивал с главной аллеи. А тут решил срезать. У пруда напоролся на четверых пацанов - сидели на скамейке под высокой ольхой. Максимка запросто мог повернуть назад. Но не повернул. Только шаги замедлил.

Один пацан был постарше, на вид лет шестнадцать. Сидел в надвинутой на глаза кепочке-шестиклинке. Ссутулившись над гитарой. Довольно ловко перебирал струны и выводил шепелявым голосом: "...У тебя на ресницах серебрились снежинки, взгляд усталый, но нежный говорил о любви-и..."

Навстречу Максимке вышел самый плюгавый. Сплюнул под ноги и сказал:

- Приветик.

Максимка не ответил.

- Чо, совсем оборзел?

Все равно не ответил. Бесполезно. Плюгавый - кукла на ниточках.

- Читать умеешь? - Плюгавый кивнул на газон. Там стоял колышек с надписью "Не ходить! Штраф 5 руб." - Короче, ты, фраер, гони пятеру! - с визгом.

- У меня нет таких денег, - спокойно ответил Максимка.

Плюгавый оглянулся на скамейку. Надвинутая Кепочка перестал бренчать. Переглянулся с дружками - справа был курносый с преданными, как у собаки, глазами, слева - рыжий и толстогубый. Затем обнял их и подтолкнул вперед. Те молча поднялись. Когда подошли к Максимке, Рыжий показал грязным пальцем на диплом:

- Это чо? - спросил с ехидной улыбочкой. Не дожидаясь ответа, вырвал диплом из рук Макса. - Чемпион! Ха-ха... Рыжий передал диплом Плюгавому, а тот в свою очередь - Надвинутой Кепочке.

Тут открыл рот Курносый:

- Карманы сам вывернешь? Или помочь? - нарочито ласковым голосом.

- Помочь, - с вызовом ответил Максимка.

Рыжий и Курносый держали за руки, а Плюгавый обыскивал. Максимке так хотелось пнуть ему между ног, что едва удержался. Плюгавый нашарил складной ножичек с обломанным лезвием, расческу, носовой платок и три двадцатикопеечные монеты.

Добыча явно разочаровала. Максимке завернули руки за спину и подвели к скамейке.

Надвинутая Кепочка продолжал оставаться на скамейке, только в руках теперь была не гитара, а чемпионский диплом.

- Встань на колени, дурак. И кайся! - посоветовал Курносый. - А то хуже будет.

Максимка не послушался. Тогда Курносый и Рыжий поставили его на колени силой. Это было легко, потому что Максимка берег ушибленный на корте локоть.

- Слушаем тебя очень внимательно. - Курносый давнул на больную руку. - Ну!..

Максимка помотал головой. Тогда Надвинутая Кепочка молча разорвал диплом на кусочки. Сложил их на ладонь. Поднес ко рту. И сдунул. После чего кивнул на чехол с ракетками, валявшийся подле лужи. К чехлу наклонился Плюгавый, расстегнул молнию и достал новенькую ракетку.

Надвинутая Кепочка занес ракетку над головой Максимки, будто топор.

- Скажи: я - козел. Извините меня, пожалуйста, - вновь посоветовал Курносый.

Максимка шмыгнул носом и медленно проговорил:

- Ты - козел. Извините его, пожалуйста.

Плюгавый захихикал. Рыжий рассмеялся. Курносый выругался матом. Надвинутая Кепочка поднял свободную руку и сказал:

- Ша, мальчики. Щас этот залупай будет у нас сосать.

Максимка понял, что это не шутка, когда Надвинутая Кепочка суетливо расстегнул ширинку, достал член и начал его поддрачивать.

Обычно в критических ситуациях Максимка испытывал страх до, а когда опасность становилась неотвратимой, успокаивался. И даже смелел.

- Откушу, - спокойно предупредил он. - Вот увидишь.

Тут, словно в кино, из-за кустов акации возникли крупные ребята с нарукавными повязками "ЮДМ" - юный друг милиции...

Как-то Максимка поделился этой историей с отцом.

Тот задумался, потом спросил:

- И что, откусил бы?

Максимка шмыгнул носом и ответил с улыбочкой:

- Не знаю. Но сосать бы точно не стал.






1990-й (осень)

После Верочки Макс чувствовал себя ребенком, у которого отняли любимую игрушку. Хотелось упасть навзничь. И биться в истерике. Пока не вернут.

Ждал. Как наркоман ждет гонца с дозой.

Но Верочка так и не позвонила.

Пришлось самому.

- Ты хоть врубаешься, что я не могу? Не могу!.. - кричал Макс, как кричат "караул" или что-нибудь в этом роде.

- Нет, мой хороший, - спокойно отвечала Верочка. - Можешь. Но не хочешь. А мне тридцать четыре. Как всякой нормальной дуре, мне нужно то, что нужно всякой нормальной дуре.

- Но ты, - перебивая, - так часто говорила, что любишь меня...

- А я всегда говорю мужчинам, с которыми сплю, то, что им нравится. Впрочем, ничего другого они не слышат. И слышать не хотят.

Все равно продолжал цепляться. Хотя чувствовал себя щенком, которого тычут в дерьмо.

- Я же ни с какой другой... Даже в мыслях...

- Успокойся. Это инерция. Скоро пройдет. Были женщины до, будут и после. А желания тебе не занимать.

- Но ты была лучшей. Из лучших.

- Ты был тоже неплох. К сожалению, отношения мужчины и женщины не ограничиваются постелью.

Разговор мог продолжаться без конца, если бы Верочка не сказала:

- Все. Точка. Я и так потеряла слишком много времени.

И бросила трубку.

Ночью Максу так хотелось заснуть, что был готов умереть.

Не заснул.

И не умер.






1990-й (осень)

Утром позвонил сосед. Почти друг. Почти единственный. Дружили семьями. Делились последним червонцем. Знали друг о друге... Сосед помолчал. Затем проговорил, точно о ком-то постороннем:

- Макс, ты даже не подозреваешь, какая я сволочь...

Тут бы соседу заткнуться той самой трубкой, в которую говорил. Не заткнулся. "Впрочем, я сам виноват", - подумал Макс и сказал:

- Поздравляю, - с иронией. - И не могу не заметить, что твои дурацкие шуточки, как всегда, вовремя.

- Это не "шуточки", Макс. Это серьезно. Очень серьезно, - настаивал сосед. Похоже, страстное желание раскаяться лишило его здравомыслия. - Скажи, только прямо - ты догадывался, что мне нравится Лена?

- Нет, не догадывался, - почти искренне. - Разве ты не знаешь, что я слепоглухонемой.

Не иначе как сосед решил, что если Макса не покинуло чувство юмора, то можно и дальше.

- В последнее время мне стало казаться, что и Лена...

Тут сердце Макса с привычной рысцы перешло на галоп.

- Ну-ка, ну-ка, - начал подбадривать он. - Выходит, пока я в Ташкенте...

Сосед, точно набрал в легкие побольше воздуха:

- Волнуют подробности? - спросил.

- Теперь - да.

Подробности оказались банальными. Позвонил, выяснил, что дочь в гостях у одноклассницы. И нагрянул. Как водится, с цветами, конфетами и бутылкой.

- Я сказал Лене, что без ума и готов на все.

От этой фразы Макса едва не стошнило. Точнее, наверняка стошнило бы, если бы сосед не умолк.

И все же профессиональное любопытство оказалось сильнее.

- Дальше, - сказал Макс.

- Что "дальше"?

- Это я спрашиваю - что?

Сосед пробормотал в трубку что-то невнятное.

- Скажи прямо - дала?

- Макс, разве это так важно? - философски.

- Разумеется, не так важно, - почти с издевкой. - Но по старой-то дружбе, а?

- Даже не знаю, как ответить.

- Как есть.

- Понимаешь, Макс, - осевшим голосом, - я... я не смог.

- Как это "не смог"? - глупо, конечно, но вырвалось.

- Обыкновенно. С тобой что, не бывало?..

Макс посчитал, что отвечать на этот вопрос - будет слишком. Аккуратно положил трубку на рычажки.

И подумал.

И улыбнулся.

И поискал глазами что-нибудь деревянное.

И постучал костяшками левой руки по столешнице.






1971-й (лето)

Макс благополучно окончил спортивный факультет. Направление получил в глушь. Тренером. Кому-то из местных партийных боссов захотелось дать собственным чадам благородное воспитание. Кроме всего прочего, решили создать в райцентровской ДЮСШ отделение большого тенниса, хотя в радиусе пятисот километров не было ни одного корта. "Ничего страшного, - успокаивал Макса декан. - Ты у нас парень шустрый, с головой, и руки растут откуда положено. Вперед и действуй."

В поезде какой-то балагуристый лысоватый отставник предложил Максу составить компанию. Когда выпили запасы отставника, Макс сбегал в ресторанный буфет за добавкой. После еще раз. И еще.

Утром проводница, моложавая тетя с широкими плечами и узким задом, остановила Макса в проходе.

- Ну ты, студент, и даешь! - качая головой и чуть ли не басом.

- Не понял, - сказал Макс.

- В рубашке, говорю, родился. Выхожу ночью в тамбур - батюшки, двери распахнуты, поезд на полном ходу, а ты... Опоздай я чуток, и наверняка костей не собрать.

С поезда Макс сошел рано утром. В залитом мочой вокзальном туалете к нему подошел тип в мятой фетровой шляпе, несвежей белой рубашке и галстуке с небрежно завязанным узлом.

- Михаил Радецкий, - жеманно представился тип. - Бывший солист кордебалета Мариинки.

Макс усмехнулся и, глядя на протянутую для пожатия руку, заметил:

- Сам нуждаюсь.

- И я об этом, - тип оживился. - Хотите заработать? - И уточнил, поправляя волосы, как это делают манерные женщины: - Червончик!

- Догадываюсь, каким образом. - Макс сплюнул под ноги и разъяснил: - Я, конечно, могу трахнуть мужчину, но только по голове.

Местная гостиница, невзрачная трехэтажная коробка из серых бетонных панелей, располагалась напротив вокзала. Макс устроился в одноместном "люксе" с удобствами в конце длинного коридора. Толкнул под кровать дорожный баул. Спустился в гостиничный ресторанчик. Туда наудачу завезли свежее пиво. С удовольствием опустошил пару бутылок "Жигулевского" и вышел прогуляться.

Было пасмурно, но тепло. Городок сразу понравился - небольшой, уютный, старинный. В краеведческом музее тощая безгрудая дамочка с напудренным личиком и крамольными настроениями погрузила одинокого посетителя в тайны давней и новейшей истории городка. Мол, когда-то, его посетила сама Государыня-Императрица! И народ встретил Государыню со слезами радости и сердечным ликованием! И местные дворяне в ее честь устроили торжественный обед. И потчевали стерляжьей ухой, о которой Государыня обмолвилась, что слаще этой ухи ничего в жизни не пробовала. И пообещала дать денег на восстановление крепости, разрушенной некогда тевтонами. И в правду дала. И простояла красавица-крепость аж до самой последней войны.

А вот ныне на развалинах той самой крепости придумали строить химкомбинат. Разумеется, самый-самый не только в Европе, но и во всей вселенной. И нет бы что-нибудь путное... "Коммунисты, одним словом", - шепотом и с оглядкой.

Знакомство с достопримечательностями Макс продолжил в городском парке, раскинувшемся на пологом берегу неожиданно чистой, спокойной и живописной реки. В конце одной из старательно выметенных аллей Макс наткнулся на танцплощадку. Вокруг было на удивление густо нагажено. Тут и там валялись штакетины от забора с торчащими ржавыми гвоздями. Макс легко и весело представил, как здесь проходят танцевальные вечера молодых строителей коммунизма.

Неожиданно за спиной Макса раздался не очень вежливый девичий голос:

- Эй, ты, спичками не богат?

Макс оглянулся. На скамеечке, возле гипсовой урны и под желтеющим кленом, сидела девчонка лет пятнадцати. Выглядела она так себе, но глазища - точно две изумрудные капли. Как у котенка. И невинные. Тоже, как у котенка. Из пухлогубого рта торчала длинная "Театральная" папироска.

Макс подошел и щелкнул зажигалкой. Затем ни слова не говоря уселся рядом. Разговорились. Девчонка представилась Женей, хотя ее звали Саша. Впрочем, это выяснилось чуть позже, когда у дверей гастронома ее окликнул паренек в красном берете и с поцарапанной щекой. На что Макс сделал вид, что ему совершенно до лампочки, как зовут - Женя, Дина, Мария Магдалина хотя бы потому, что от этого глазища его новой знакомой не станут меньше, а ноги, оказавшиеся замечательно длинными и стройными, - короче.

Еще в парке Саша объяснила потухшее настроение утренней разборкой с домашними.

- Понимаешь, это не мамаша, а самая настоящая уродка. Всего-то разок напялила ее вонючее платье, так она загнала меня в ванную и только чудом не утопила.

- А где был отец? - спросил Макс.

- Как это где - в большой комнате. Спокойненько халкал водяру, да еще с песнями.

- Что, прямо с утра?

- Да какая ему разница, - равнодушно. - Главное, выжрал целую бутылку и даже не вспомнил, что куплена она была на деньги единственного ребенка.

Макс неспешно докурил сигарету, аккуратно загасил ее о подошву ботинка и отправил в урну. После чего спросил с участием:

- А ребенку что, тоже хочется?

- Что хочется?

- Водочки.

Саша глянула Максу в глаза и шмыгнула носом.

- Еще бы, - с выпяченной губой, как это делают маленькие дети. - Ребенок-то, чай, живой - не из полена выструган.

В ближайшем гастрономе их ждал выбор между "Экстрой" и дешевым портвейном.

- Я бы с удовольствием выпила беленькой, - мечтательно заметила Саша и прибавила еще мечтательней: - А запила красненьким.

Макс без лишних слов направился к кассе и выбил, кроме водки, аж две поллитровки "Солнцедара". На закуску - парочку городских саек, полкило "Докторской" колбасы и плитку шоколада "Ванильный".

Покидали гастроном. Саша предупредила, что родичей сейчас дома нет, и она, разумеется, очень рада пригласить Макса, но слишком рискованно: у папули с мамулей - собачий нюх на спиртное. Верняк, что заявятся, причем в самый неподходящий момент. И весь кайф поломают.

Макса этот вариант тем более не устраивал. Успел размечтаться. Предчувствовал - Саша может удивить. Для мужчины это важно в любом возрасте, но особенно - когда тебе двадцать один.

И хочется постоянно.

И плавки буквально по швам трещат.

От одной только мысли.

Или намека.

Не говоря уж...

А тут...

- Нет вопроса, - заметил Макс. - У меня апартаменты в "Хилтоне".

- Где-где?

- В гостинице.

Дежурная на этаже хотела возникнуть и встать грудью на защиту моральных устоев, но тут же раздумала, едва в руках Макса показалась трешка. Мало того, дала ключ от ванной комнаты, двери которой украшала табличка "Ремонт", и еще одно махровое полотенце.

Когда стол был накрыт, а водка разлита, Саша длинно посмотрела на Макса и спросила с улыбочкой:

- Ты, никак, потрахаться хочешь?

Грубые слова из женских уст всегда резали Максу ухо, но тут, словно не заметил. Прозвучало на удивление естественно и непринужденно.

- Что, очень заметно? - ответил Макс, тоже с улыбочкой.

- Да нет, не очень, - продолжая улыбаться.

Макс достал сигарету, размял старательно, затем прикурил и откинулся на спинку кровати.

- Если ты не против, то я - с большим удовольствием.

Саша оказалась не против, но с оговоркой, которая озадачила.

- Думай что хочешь, но я даю только в попу. - Хмыкнула и прибавила: - За щечку - тоже могу.

Макс сделал пару-тройку глубоких затяжек. Выпуская дым тонкой струйкой и глядя на Сашу слегка прищуренными глазами, задался вопросом: девчонка-то, случайно, не чокнутая? И тут же: а если и чокнутая, то что?

- Извини, конечно, но сразу как-то не въехать, - чисто из любопытства.

- И никогда не въедешь, - очень спокойно.

- Это почему же.

- Потому что тебе замуж не выходить и в первую брачную ночь под мужем ответа не держать.

Тема была закрыта, но у Макса вырвалось:

- Так значит?..

- Да, целочка! На все сто. - Кажется, впервые голос Саши вибрировал. Причем обе фразы были произнесены с гордостью и достоинством если не воспитанницы Смольного института, то что-нибудь очень близкое.

Макс проникся торжественностью момента и поднял граненый стакан с водкой и со словами:

- За что и выпьем!

Но Саша продолжала удивлять.

- Нет, - сухо заметила она. И пояснила: - Кувыркаться под одеялом я предпочитаю с трезвым мужчиной.

Теперь любые слова были не к месту. У Макса перехватило дыхание. Засуетился. Хотел помочь Саше раздеться, но так неуклюже рванул застежку на юбке, что вырвал с мясом. Дальше Саша освобождалась от тряпок сама. И Макс - тоже сам. Пока стягивал брюки, чуть поостыл и тут же подумал о том, о чем сразу не догадался.

- А туда и сюда можно? - поинтересовался.

- Сюда и туда, - поправила Саша.

Вечер был длинный, и они занимались любовью, пока у Саши не свело челюсти и не возникли боли в промежности, а у Макса не порвалась на члене уздечка...

Саша ласковыми руками обмотала кровившую головку свежим носовым платком и запрятала ее в плавках Макса.

И только после этого начали пить. Странно, но Саша лишь пригубляла, зато Макс - точно костер заливал. Ощущение было такое, что может выгореть. Точно дупло. Буквально физическое ощущение.

... Открыл глаза. В номере никого. За окнами - серо, будто занавешено мундирным сукном. Голова напоминала чугунок с кипящими мозгами.

Потом Макс с трудом, но все же кое-что вспомнил. Как чуть не подрался с мордастым кавказцем из соседнего номера. Ублюдок, зашел за спичками, остался, составил компанию, а в конце концов предложил сотенную и завалиться в постель втроем. Как Макс бегал к дежурной еще за одной бутылкой. Как Саша раздевала его и укладывала. Как гладила его лоб и щеки и чуть ли не колыбельную напевала. Как все под ним закачалось, и он будто выпал из лодки. И начал тонуть в густой черной жиже. И в конце концов утонул.

В окно брызнул луч солнца. Макс вылез из постели, как вылезают глубокие старики и безнадежные пьяницы. На столе, между остатками колбасы и пепельницей, лежал раскрытый бумажник и записка, выведенная старательным круглым почерком: "Только не дуйся, что сама себе заплатила. Обычно я беру больше. Раза в два. Вот и все. Пока." И ниже, еще более круглыми и старательными буквами: "Целую твой кончик нежно-нежно и очень жалею, что это наша первая и последняя встреча. Нет, правда..."

И ведь действительно не встречались.

В тот же день Макс стоял у раскрытого окна в проходе купированного вагона. Наконец поезд тронулся. Пару минут вглядывался в окно, точно глазам не верил. Затем смачно плюнул в сторону выгоревших на солнце домишек, ухоженных огородов и высоких и крепких заборов.

И никогда больше в этот городок ногой не ступал.






1971-й (лето)

Макс тогда вернулся и уже через пару дней устроился в бригаду халтурщиков - заливали битумом крышу овощехранилища. Рванул за пару недель шесть сотен - целое состояние по тем временам. Вполне хватило, чтобы слетать в Адлер и хорошенько расслабиться.

Из Адлера прилетел с кофейным загаром, расправленными плечами, белозубой улыбкой и трогательными воспоминаниями о длинноногой москвичке Аллочке, которая предпочитала заниматься любовными упражнениями исключительно в прибрежной волне...

И о скуластой и крутобедрой сибирячке Ниночке, которая предпочитала не столько заниматься сексом, сколько фантазировать...

И о блондинке из Риги Илоночке, которая в постели руководствовалась скорее гигиеническими соображениями, нежели нравственными...

Но самые блаженные воспоминания были об Алине Сергеевне, доценте Киевского университета. Породистая, ухоженная и неприступная на вид дамочка приютила Макса в двухкомнатных апартаментах. С видом на золотую кромку пляжа. И далекий турецкий берег, возникавший на горизонте, точно мираж.

И если порог гостиницы Макс переступил бодрым энергичным шагом молодого самца, то через пару ночей уходил вон, напоминая вырвавшегося на свободу узника концентрационного лагеря. Доцентша буквально высосала из Макса остатки жизненных соков. И при этом наглядно продемонстрировала на какие мыслимые и немыслимые чудеса способна похоть сорокалетней преподавательницы математического анализа. Особенно впечатляли нежные уговоры Алины Сергеевны не посещать туалет по малой нужде, а мочиться прямо на ее обнаженное, благоухающее цветочными ароматами и извивающееся при всем этом тело. Поначалу сфинктер Макса в мочеиспускательном канале отказывался слушаться. Зато чуть погодя... Макс даже не подозревал, что в конце концов может обоссать живого человека не без удовольствия.

Было позднее утро. Солнечный зайчик успел спрыгнуть со стены на пол, а Макс и не думал вылезать из-под толстого одеяла. Смаковал одну сигарету за другой, лениво прокручивал в памяти диск с адлерскими похождениями и мечтал о новых. Он залез в плавки рукой и почесывал лобок, когда в комнату вошла мать.

- Мы же договаривались, что ты не будешь курить на голодный желудок, - сказала мать недовольным голосом. - Хоть бы яблоко съел.

Макс перестал чесаться и незаметно вытянул руку из плавок.

- Какое еще яблоко? Да я целого жареного поросенка слопал, - серьезным тоном. - Правда, во сне.

Мать подошла к окну и раздернула шторы.

- Бездельничать не устал? - спросила.

- Разве от этого устают? - ответил.

- Перестань. - Было видно, что матери не до шуток. - Скажи лучше, думаешь устраиваться на работу и когда?

Макс сладко потянулся и сквозь зевоту:

- Уже.

- Что "уже"?

- Уже, говорю, устроился.

- И куда, если не секрет? - продолжая оставаться у окна и источать резкий запах простеньких духов.

- Куда-куда - в обком партии.

Мать не поняла, что сынок продолжает шутить.

- По специальности, надеюсь.

- Нет, к сожалению.

- Кем же?

- Директором Советского Союза.

Мать шумно вздохнула и со слезой в голосе:

- Макс, как ты можешь? Я же тебе мать, а не чужая тетя.

Макс поднялся, натянул тренировочные брюки и подошел к матери.

- Мамочка, - обнимая за плечи, - ты все время забываешь, что я давно не ребенок. Мне двадцать один. Институт за плечами!

Мать шмыгнула носом, убрала у Макса челку со лба:

- Советую тебе наконец-то перестать валять дурака.

- А я советую мне не советовать.






1990-й (осень)

В тот же вечер Макс устроил жене скандал, какой не припомнить. Размахивал перед носом Лены указательным пальцем и орал, что ожидал с кем угодно, но только не с соседом. При этом вместе со слюной брызгал такими оскорблениями, какие может позволить себе только искренне любящий муж.

- Блядина!.. - кричал Макс всякий раз, когда Лена пыталась открыть рот и хоть что-то сказать.

В конце концов он сорвал глотку и закашлялся. Лена тут же воспользовалась моментом. Схватила из вазы пук засохших гвоздик и начала хлестать Макса, будто розгами. Бросила в лицо то, что осталось от гвоздик, и заявила, что Макс давным-давно никакой не муж, и она не потерпит.

- Буду трахаться хоть с паровозом, и никто, слышишь, никто!.. - Лена вновь замахнулась, но уже пустой ладонью.

Макс поймал женину ладонь у самого носа. И грубым движением заломил руку за спину. И повалил Лену на диван.

То, что произошло следом...

...Жена поднялась с дивана, как поднимаются с колен.

- Прости, - сказал Макс, застегивая молнию на джинсах.

Жена смотрела, как смотрит на хозяина побитая им же собака.

Вскоре появилась дочь.

Макс находился у себя в комнате, а жена с дочерью шумно разговаривали в гостиной.

Дочь распахнула двери ногой. Стоя на пороге с блестящими от слез глазами, объявила приговор:

- Мама мне все рассказала. Жить с тобой после этого в одной квартире мы не будем. Если ты еще раз... - глотая слезы, - я тебя... Так и знай.

Макс заулыбался.

- А улыбаться будешь в гробу.

После этих слов дочь так хлопнула дверью, что с наличника сорвалась подкова, некогда прибитая Максом на счастье.






1971-й (начало осени)

Макс в те поры был на все сто уверен, что родители живут как-то не так. И нечего их особенно слушать. А слушать надо себя. Верное дело. Хотя бы потому, что когда прокалываешься - не на кого пенять.

Жизнь складывалась, как складывалась. Мечты о блестящей спортивной карьере так и остались мечтами. Причины известные и банальные - не было уверенности в таланте и желания идти к цели во что бы то ни стало.

С трудоустройством решилось так. Знакомый организатор спорта предложил, пока то да се, заняться индивидуальными уроками тенниса с детками из обеспеченных семей. Хлопотно, но выгодно. Час - пятерка. Вполне приличные деньги, если бутылка водки стоила три шестьдесят две, а банка килек в томате аж тридцать копеек. Может, поэтому редкий день, проведенный на корте, не оканчивался застольем. Пили в тренерской. Когда и с девчонками, которых вокруг теннисных площадок всегда хватало.

По средам и пятницам Макс подкидывал Сергею Сергеевичу. Это был молодящийся пожилой джентльмен, отличавшийся упорством и бежевой "Волгой" последнего выпуска.

Как-то после тренировки сидели в бане, ели бутерброды с твердой колбасой и запивали их минералкой. Сергей Сергеевич поковырял спичкой в зубах и спросил с иронией:

- Никак в армию собираешься?

- Куда денешься - выбора нет, - спокойно ответил Макс.

- Так уж и нет? Скажи, что тебе все равно.

Максу было не все равно, и он сухо заметил:

- Поговорим лучше о погоде.

Сергей Сергеевич вытер лицо краем большого махрового полотенца.

- Френсис Бэкон как-то сказал: "Даже хромой, идущий по дороге, опередит того, кто бежит наугад".

Макс слышал эту фразу впервые. И оценил. И спросил:

- Я что, произвожу впечатление человека, бегущего наугад?

- Как и всякий, не имеющий цели.

Макс скривил губы.

- Забавно. Хотя лично у меня цель имеется.

- Поделись.

- Буду играть словами.

- Ого! - заулыбался Сергей Сергеевич. - Хотя, если честно - довольно трудно представить, как ты сидишь за письменным столом и пыхтишь над бумагой. - Тщательно протер уши краем махрового полотенца и спросил: - Что-нибудь получается?

Макс задумался.

- По крайней мере есть люди, которые говорят, что с этого можно начинать.

- И не скучно?

- Что не скучно?

- Писать о девочке, которую тискал в заплеванном подъезде. И уламывал под лестницей. И никак не мог уломать. Или как спер из отцовского бумажника трешку и какие при этом испытывал нравственные муки.

- Что - об этом нельзя? - удивился.

- Можно о чем угодно. Только не бывает настоящего литератора без судьбы.

Максу надоело, что Сергей Сергеевич не говорит, а нравоучает.

- Впечатление такое, что вы хотите принять участие, - сказал он. - Извините, но чего ради?

Сергей Сергеевич положил руку Максу на колено.

- Не скрою - ты мне симпатичен.

Макс убрал колено из-под чужой руки и спросил:

- Сергей Сергеевич, вы, случайно не "голубой"?..

- Голубой...






1990-й (поздняя осень)

Жена и дочь перебрались к тетке Макса, у которой был отдельный дом и с которой жену связывала не совсем понятная дружба. Точнее, совсем непонятная. Еще точнее, Максу было наплевать на то, что их связывало.

Так Макс остался сам по себе.

Какое-то время жизнь не покидала берегов обычного. По утрам он надевал тренировочный костюм, брал в руки мяч и ракетку и отправлялся на теннисный корт. Там с упорством дятла молотил в тренировочную стенку размашистыми форхендами и бекхендами, пока со лба и носа не начинали срываться капельки пота. Когда возвращался, растирал тело холодным мокрым полотенцем. Заваривал чашку кофе. После чего усаживался за письменный стол.

Но иногда так хотелось поплакаться в чужую жилетку.

Или призанять денег.

Или выпить и закусить.

Или все вместе.

Тогда Макс отправлялся в гости к Мэтру. Даже не сомневался - примет. Выручит. И нальет. Но Мэтр был интересен не только этим. Разбирался, как не разбирался никто. Мог запросто объяснить, что в тебе есть такого. И чего нет. И уже никогда не будет. И значит не стоит... Ни при каких... Хотя бы потому, что самое простое в этой жизни - угодить в задницу, а самое трудное - выкарабкаться оттуда. И при этом не отказаться от самого себя. Что удается лишь избранным. Они, похоже, и счастливы.

Впрочем, это теория.

В ту ночь Макс возвращался сытеньким, пьяненьким и с деньгами, взятыми до "отдашь, когда будут".

В электричке он сел напротив молоденькой особы в короткой юбке. Читала "Раковый корпус" Солженицына. При этом ее коленки, затянутые в темные чулки, были слегка разомкнуты.

Особа глянула на Макса так, как может глянуть только провинциалка. С любопытной подозрительностью. Или подозрительным любопытством.

Особа продолжила чтение. Макс же не мог оторвать глаз от коленок. Даже показалось, что коленки начинают разъезжаться в стороны. И так захотелось коснуться. И погладить. И ощутить легкое сопротивление. И трепет. Особенно, когда пальцы скользят по внутренней стороне бедра. И в конце концов... точно обжигаются...

Коленки сомкнулись неожиданно. Но вовремя. Макс уже начал испытывать... Впрочем, какая разница, что он начал испытывать. Точнее, было бы странно, если бы Макс ничего не испытывал, глядя на открытые коленки молодой привлекательной женщины.

Фантазии точно испарились. Хмыкнув, он сунул руки под мышки. Голова сама наклонилась вбок. Веки стали непомерно тяжелыми. И Макс задремал.

И сон увидел. Будто идет по Невскому, а у входных дверей в "Лавку писателей" стоит нахального вида дядечка и с лотка торгует его романом. Задуманным. Выношенным. И почти написанным.

Поначалу Макса берет оторопь - быть такого не может. Хотя напрасно - все же родное: заглавие, имя, портрет на обложке. Берет книгу с лотка, любуется обложкой, затем неспешно начинает просматривать. Тут откуда-то сбоку подходит долговязый милиционер и начинает трясти Макса за плечо. Он, понятно, хочет возмутиться и во всеуслышание заявить об элементарных правах человека, но раздается настойчивый женский голос:

- Да проснитесь же вы наконец!

Макс открыл глаза. Над ним стояла молоденькая особа и улыбалась. Тоже улыбнулся в ответ. Повернулся к окну. Узнал очертания старого особняка с башенкой и горящим окном в мезонине.

И вскочил.

Это была последняя электричка. Они стояли на платформе и молча разглядывали друг друга. Кроме - мелкий, точно сквозь чайное ситечко, дождь. И запах догорающих сырых листьев. И пчелиное гудение моторов на Приморском шоссе. И ленивое ворчание пса, охраняющего булочную. И ночь - загородная, серая, пугающая.

- Искренне благодарствую, - сказал Макс. - Если бы не вы... Не сочтите за дерзость и разрешите пригласить на чашечку сухого винца.

Задумалась.

- Вы, конечно, уверены, что откажусь, - голос вибрировал. - Только, чур, никакого вина.

Дом Макса в ста шагах от платформы. Поднялись на второй этаж. Шли по узкому коридору, держась за руки и на цыпочках.

За их спинами по-мышиному пискнула дверь. Означало, что застуканы соседкой, которую, похоже, уже ничто так не волнует, как моральный облик "писа-ателя".

В своей комнате Макс усадил гостью на тахту. Угощать особенно было нечем. Принес кофе, бутерброды с вареной колбасой. Выставил бутылку "Мукузани", которую берег до случая.

Гостья лишь пригубила вино. Он же после второго бокала заговорил о том, о чем обыкновенно заговаривает с незнакомыми молодыми женщинами, с которыми не прочь переспать. Импровизация на тему случайного и необходимого.

А выпить в тот день захотелось чуть ли не в постели. Случайность? Определенно. Потому что желание пропустить обычно совпадало с часом открытия "казенки" - это в два пополудни. Что-то вроде условного рефлекса.

Но желание желанием, а завезут в "казенку" спиртное или не завезут? - почти гамлетовский вопрос. В последние две недели - ни капли, а тут пригнали целую фуру "Пшеничной". Очередь, правда, оказалась на два часа, зато какая удача!

Не успел приготовить закуску, как на пороге возник Сеня Боклер, давний ученик и лучший специалист районного кож-вен-диспансера. Неделя, как вернулся из Штатов. Принес шикарную теннисную ракетку "Вилсон", купленную на распродаже. Исключительно из уважения и признательности был готов уступить за "штуку". Макс покрутил ракетку перед глазами и сказал, что испытывает похожие чувства, но купить может лишь за восемьсот. Торговаться не стали. Макс пообещал раздобыть деньги к следующему дню. Покупку, как водится, тут же обмыли.

После этого он набрал номер Мэтра. "Разумеется, выручу, - сказал Мэтр и прибавил шепотом: "Захвати "маленькую", если сможешь". Смог. И не "маленькую", хотя пришлось отстоять в очереди еще полтора часа.

Возвращаясь от Мэтра, Макс должен был успеть к электричке в 0.32. Опоздал на какие-то секунды.

И это еще не вся цепочка случайностей. Мог бы сказать и о том, что обычно садится в последний вагон, а не предпоследний. И вообще предпочитает иные обстоятельства для знакомства с молодыми и красивыми.

И все же самое поразительное не в этом. Всегда казалось, что в поселке все привлекательные женские лица ему хорошо знакомы. И память вроде бы цепкая.

- Выходит, не такая уж и цепкая, - с усмешкой заметила гостья. Помолчала и добавила, что уверена - его-то лицо в поселке не узнают только слепые. Что редкое утро, когда она не наблюдает его из окна электрички, ползущей мимо теннисных кортов. Что она всегда удивляется, с какой легкостью и азартом он машет ракеткой и бьет по мячу. И совсем неожиданно: - У меня тоже не самый обычный день в жизни. - Пауза. - Два часа назад один молодой человек предложил руку и сердце.

Макс заглянул гостье в глаза - нет, не похоже, что лукавит.

- Неужели отказали? - спросил.

- Напрочь.

- Это надо отметить, - бодро заметил он и наполнил бокал остатками сухого.

Когда выпил, рывком пересел на тахту и молча, но уверенно полез одной рукой под кофточку, а другой - под юбку. Решительные действия Макса обескуражили гостью, но, видимо, не настолько, чтобы пресечь - лишь вскинула брови да уперлась руками в грудь.

- Что это с вами?..

- Ничего.

- А руки?

- Руки - это от переполненности, - объяснил Макс. И с придыханием: - Если вы способны на отчаянные поступки, знайте - именно это мне нравится в женщинах больше всего.

Потом он с чувством целовал ее небольшие груди с набухшими, точно почки, сосками. Потом предложил заняться любовью, как предлагают сходить в театр или кафе-мороженое.

- Так сразу? - искренне удивилась она. - Нет, не могу.

- Не можешь или не хочешь? - перешел на ты.

Не ответила. Резким движением поднялась с тахты. Поправила лифчик и кофточку. Начала объяснять:

- Завтра я еду в Таллин. Уже поздно...

Волна желания как-то схлынула, и Макс не стал возражать и настаивать. Помог надеть куртку. Проводил до общежития. У крыльца она погладила его щеку и спросила:

- Вы не очень обиделись?..






1973-й ( поздняя весна)

Деятельность Макса на кинематографическом поприще, куда он попал благодаря Сергею Сергеевичу, до службы в армии - это отдельная история.

Служба в СА - тоже отдельная.

Демобилизовался.

И вновь появился на киностудии. Встретили, точно вернулся из небытия. Рассказы об армейских буднях воспринимались грубой антисоветчиной. Макс выглядел героем и диссидентом одновременно. Как остро нуждающийся в отдыхе душой и телом, Макс был включен в киноэкспедицию, что отправлялась к Черному морю. На все три летних месяца. На съемки очень художественной ленты о вечной любви и не менее вечной дружбе. Попутно - все южные прелести для членов съемочной группы и их близких. Обычная была практика.



Уже билет до Одессы лежал в кармане, когда Макса вызвал начальник производства. Этот человек славился как большой любитель сюрпризов. Начал с того, что предложил рюмку коньяку. Верный знак - будет предлагать то, от чего другие уже отказались.

И Макс не ошибся.

- У нас группа в Бурятии, - сказал начальник, разгоняя дым над столом. - Снимают часовой фильм. - Пауза. - Мужа директрисы хватил инфаркт.

- Что с администратором? - спросил Макс.

- Запил.

- Сергей Исаевич!.. - взмолился Макс. - Да я же только из тех краев. Целых двенадцать месяцев. Хуже, чем в тюрьме. Едва ноги унес. Что, больше некого?

Начальник помотал головой. Налил еще коньяку.

- Выручай, Макс. Надо выручить. - И с улыбочкой, сквозь щель в желтых зубах: - За мной, сам знаешь, не пропадет.

- Я подумаю. Подумаю, - раздраженно. Опрокинул коньяк. - Но не обещаю.

Дома поделился новостью с отцом. Тот высказался неожиданно:

- Глупо, Макс. Твое Черное море - большая лужа дерьма. А там - озеро Байкал! - с подъемом. - Чудо природы.






1990-й (осень)

Договорились, что Маринка непременно позвонит, когда вернется из Таллина.

Когда позвонила, Макс едва ли не позабыл, что она вообще существует.

- Это я, - робким голосом. - Узнали?

- Еще бы! - хотя догадался кто, но никак не мог вспомнить имени.

- Да вы хоть?..

- Что значит "хоть", - перебил. - Обижаете. Все дни только о вас и думаю. От телефона дальше трех шагов... Можно сказать, покоя лишился.

Хохотнула.

- Шутите, да?

Отмолчался. Она - тоже ни слова. Потом:

- А я звонить не хотела, - кокетливо.

Тут хохотнул Макс. Ему всегда нравились женщины, которые или неумны, или умны настолько, что сразу не врубиться, когда они искренни, а когда притворяются, что искренни.

Он мог пригласить Маринку в театр. Или в кино. Или просто погулять по берегу Финского залива. Но завелись кое-какие деньжата, и Макс пригласил в мотель-кемпинг.

Обычно он наведывался в это заведение после ссоры с женой. Садился в бар под лестницей (позже там был "найт бар оунли карнси"), заказывал бутылку "Рябины на коньяке", бастурму, пепси и кофе. Обходилась вся эта роскошь в полтора червонца. Деньги и по тем временам небольшие.

Возвращался далеко заполночь. Пьяненький. Сытенький. В наилучшем расположении. Мог помириться хоть с дьяволом.

В отличие от жены, которая ни слова не говоря хватала свою подушку и переселялась в гостиную. Утром же сквозь зубы предупреждала, что с этой минуты Макс сам себе должен готовить пищу, стирать и ублажать низменные инстинкты.

Автономное существование надоедало дня через три-четыре. Чтобы вернуть жену в привычную колею, Макс улучал момент, сгребал жену в охапку и нес на супружескую тахту. И заваливал. И имел, преодолевая шумное, но явно формальное сопротивление. После чего в семье воцарялся мир, правда, хрупкий и ненадежный. До очередной ссоры, которая возникала с неожиданностью волны в безветренную погоду и которая подтачивала и размывала едва ли не самое ценное в отношениях мужчины и женщины - любовные эмоции.

- Мы отправимся в кемпинг прямо сегодня? - с нетерпением спросила Маринка.

- Я бы с удовольствием, - ответил Макс, - да раньше субботы никак.






1973-й (начало лета)

Прилетели в Бурятию днем.

Было солнечно.

Жарко.

Город лежал на высоком берегу Селенги, точно на сковородке. Вокруг плавились в мареве кучерявые, заросшие лесом, невысокие горы и холмы. Напоминало Северный Кавказ. Один к одному.

На стоянке Макс подошел к таксисту.

- Куда? - спросил тот, прикрывая зевающий рот, полный золота.

- В таксопарк.

- Не понял.

- Хочу машину нанять, - объяснил Макс. - Месяца на два.

- Деловой, что ли? - Таксист заулыбался и услужливо распахнул переднюю дверцу.

- Киношник, - ответил Макс, падая на сидение.

Чем-то Ильич (полное имя Илья Ильич), так звали таксиста, сразу понравился Максу, и в пути до города они сговорились.

В кабинете начальника таксопарка Макс оставил бутылку коньяка и обещание пристроить в киногруппу начальникова племяша. Точнее, оформить с племяшом трудовое соглашение. Потому что работать племяш не будет, а будет лишь расписываться в платежной ведомости да получать зарплату сторожа. В бухгалтерии таксопарка Макс оставил коробку шоколадных конфет и чек с авансом.

В гостинице "Одон", где остановилась киногруппа, администратор, узнав кто Макс и что, начала жаловаться. Пришлось вежливо уточнить:

- Извините, Маргарита Иосифовна, но я не воспитатель детского садика. У меня другая профессия.

Знакомство с коллегами Макс решил начать с главного режиссера. Постучал в одноместный люкс. Пару минут из-за дверей слышалась какая-то возня и негромкая ругань. Наконец в дверях появился коренастый мужчина лет сорока пяти. Полуобнаженный. Небритый. В мятых пижамных брюках. И босиком. И весь в наколках. Не грудь, а Третьяковская галерея. Максу показалось, что он ошибся даже не дверьми, а зданиями. Не хватало лишь контролера со связкой ключей.

- Геральд Ипатович? - спросил Макс.

- Он самый, - почесывая на груди "Илью Муромца". - Чем обязан? - грубовато.

Макс ответил, чем. Главный заулыбался, обнажив желтые крупные резцы. Шагнул с порога. И обнял. И расчувствовался, похлопывая спину:

- Наконец-то!

В номер не пригласил - там, за дверным стеклом, маячила женская фигурка с обвислыми грудями и тощим задом. Прошли в холл, точнее, закуток с двумя засаленными креслами, журнальным столиком и пыльным фикусом у окна.

Главный развалился в кресле, закинул нога на ногу.

- Деньги привез? - спросил.

- Какие деньги? - удивился Макс.

Последовала немая сцена. Главный смотрел так, будто не мог сообразить - или Макс на самом деле кретин, или умело прикидывается?

- Люди голодны и злы, как собаки. Разорвут на пайки. Это я тебе говорю, понял?

Макс тоже закинул нога за ногу:

- Кроме суточных, не получат ни гроша. Пойдет метраж - будет зарплата, не пойдет - очень сомневаюсь.

- А мне? - играя желваками.

- Могу дать рублей триста, не больше.

Главный встрепенулся, точно кот, почуявший валерьянку.

- Живем, братан! - сжимая в руке хрустящие червонцы.

Это были едва ли не последние трезвые слова, услышанные Максом от главного режиссера во все два месяца экспедиции.





Продолжение
Оглавление



© Вячеслав Шориков, 1997-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]