[Оглавление]




ЛИБИДО

Части:  1   2   3   4 



3. 1996-ой (зима)

Макс работал за компьютером и сам себе напоминал веселого каторжника, который, несмотря ни на что, продолжает толкать перед собой тележку, переполненную сексуальными фантазиями.



- Старик, у тебя есть любимый писатель?

- Разумеется.

- Кто именно?

- Перестань. Точно сам не знаешь.

- В смысле?

- В прямом.

- Однако... Хорошо, сформулируем вопрос так: кого из писателей ты перечитываешь?

- Обычно Ивана Бунина.

- Это любопытно. К слову, тебе не кажется странным, что "Темные аллеи" Иван Алексеевич сотворил будучи дряхлым стариком?

- Кажется. Но не это, а то, что ты повторяешь глупости, которые распространяют импотенты.

- Они-то при чем?

- А при том, что факт - никто так не любит ссылаться на возраст, как господа, имеющие проблемы с потенцией.






1987-й (середина лета)

Позвонила жена. Из Москвы. Сказала, что Ивану сделали операцию.

Через пару дней жена вновь позвонила. Брат умер. В полном сознании. Рядом были мать и жена Лида.

Вечером Макс помянул шурина рюмкой водки. Это была обычная жизнь и не обычная смерть. Последние два года шурин находился в Москве. Буквально лежал в очереди на пересадку почки. Свои родные почки отказали напрочь. Сорока не было.

Жена рассказывала, как Иван дни напролет рассматривал в больничное окно прохожих и не скрывал, что при этом до ломоты в висках задавался одним вопросом: "Почему я, а не кто-то другой?!" И никак не мог ответить.

И не ответил.

И уже никогда не ответит.

Для Макса в жизни шурина были еще загадки. Почему тот, когда служил в армии, решился лечь на сложнейшую операцию и даже не посоветовался с родителями? Что за история была в его детстве, на которую все намекали, но никто ничего толком не рассказывал. И после этой истории шурин что-то никак не мог простить собственному отцу. И похоже, так и не простил. Почему Иван, имея уже одну не совсем здоровую почку, предпочитал держаться как абсолютно здоровый мужик - много и тяжко работал, азартно увлекался охотой и рыбалкой, выпивал с другими на равных?

Утром, когда завтракали, дочь сказала, что ночью видела сон. Приехали в Москву. Там уже была тетка Шура. Посоветовались. Зачем Катя поедет на Байкал? - сказала тетка. - Пусть лучше отправится со мной, в Гродно. В Немане будет купаться. Так и решили. Все вместе пошли в морг. Приходят, спрашивают, можно ли попрощаться с Иваном? Нельзя, - отвечает какая-то непонятная старушка. Тогда тетка Шура кладет на стол пять рублей. Бесполезно. Кладет червонец. Старушка мотает головой. Тетка вынимает из кошелька четвертную. Ладно уж, - говорит старушка. - Что с вами поделаешь. Идите. Идут, смотрят, находят гроб с надписью: "Бодунцов Иван Афанасьевич". Открывают гроб, а там пусто. Где Иван? - интересуются с удивлением. Старушка разводит руками: нету-ка. А где же он? Не иначе, как в мойке, - предполагает старушка. Пошли в мойку. Там кругом лежат голые покойники, а их моют бравые молодые парни. Точнее, не моют, а так, поливают из шланга. Смотрят, а Ивана все равно нет. Где Бодунцов? - опять спрашивают. К нам такого не привозили, - отвечают парни. Может, он погулять вышел, - опять предполагает старушка. "Как это погулять?! - уже с возмущением говорит тетка Шура. - Он же мертвый." Тут старушка морщит лицо и недовольно замечает, мол, чего голову морочите. И вообще: "Посторонним вход строго воспрещен". Проваливайте, а то главного врача позову. Ушли. Приходят на следующий день. Уже другая старушка покойников караулит. Приветливая. Услужливая. Помогла выбрать специальные резиновые тапочки. Подвела к гробу. Крышку сама открыла. Ваш? - спрашивает. Наш, - отвечаем. Тогда можете поговорить, - замечает старушка. Только недолго. Тетка Шура вытирает платком щеки и спрашивает: "Ваня, где же ты вчера был?" Дядя Иван открывает глаза и грустно так отвечает: "По Москве гулял. В последний раз..."






1990-й ( начало зимы)

Ей так нравился кофе, приготовленный Максом. Маринка говорила, что никогда такого не пробовала. Все подглядывала, как он готовит. Сколько и чего кладет в джезву. Какую воду использует. Но самое удивительное - как пенка выходит?

- Я все делаю также, - сказала Маринка с выпяченной губой. - Но у меня кофе получается - ни запаха, ни вкуса, ни пенки.

Макс погладил ее бедро.

- Это потому, малышка, что душу вкладывать забываешь.

- Как же ее вкладывать?

- Понятия не имею.

- А кто имеет?

Макс улыбнулся и ткнул пальцем вверх:

- Думаю, кроме Него, никто.

Маринка сузила глаза и шумно поставила на блюдце чашку. И расплескала недопитый кофе. И сказала резко:

- Мистер изволит шутить. - И прибавила: - Зато мне не до шуток.

Макс видел, что не до шуток. Наблюдать и догадываться - одно из самых любимых занятий.

- Если хочешь, запросто могу сказать, чем недовольна.

- Я?! - вскидывая брови.

- Ты, - спокойно.

Маринка глянула на часы.

- Слушаю вас внимательно, - с иронией.

Макс погладил небритую щеку и откинулся на стуле.

- Во-первых, не нравится, что мать здесь. - Пауза. - Во-вторых - ты против моей поездки в Москву.

Маринка не ответила. Опустила глаза в чашку. И вздохнула. И задумалась. Потом хмыкнула и, глядя Максу в глаза, с вызовом:

- Не боишься, что я могу хвостиком вильнуть?

- Нет, не боюсь, - сухо.

- Странно. Мне всегда казалось...

- И напрасно, - перебил. - Ты свободна. Поступай, как знаешь и как тебе лучше. Только при одном условии - не пытайся меня дурачить.

Помолчали.

- Твоей матери сколько лет?

- Под семьдесят. А что?

- Выглядит классно.

- Ничего удивительного. Когда-то с сестрой были в Москве одними из первых красавиц. Мать еще и пела. Специалисты прочили карьеру в Большом.

- А что сестра?

- Вышла замуж. Удачно. Защитила докторскую, стала профессором. В сорок два.

Маринка вновь глянула на часы.

- Поразительно - вы все какие-то необыкновенные!

- Но заметь, - шутливо, - никто не выпендривается.

Маринка встала из-за стола. Вышла в прихожую. Макс помог надеть плащ. Она чмокнула его в губы. Тут же вытерла с его губ помаду. И уже на ходу:

- Я все равно чувствую себя дворняжкой. Которая случайно попала на выставку.

Спустя час появилась жена. Нарочито вежливо поздоровалась с матерью.

Потом зашла к Максу. Громко хмыкнула. Как хмыкала всегда, когда заставала Макса за пишущей машинкой. Мол, тоже мне Лев Николаевич. И прямо с порога:

- Никто! Слышишь, никто в этом доме не имеет права пользоваться моими вещами.

- А ты забери их, - спокойно заметил Макс, продолжая настукивать по кнопкам. - Лично я не всегда разбираю, какие вещи твои, а какие - нет.

- Чего ради? - удивилась жена. - У меня здесь дочь.

Макс выдернул из каретки лист и повернулся к жене вместе с креслом:

- Может, поговорим без нервов?

- Поговорим.

- Где зимовать собираешься?

Жена поправила волосы и сверкнула глазами:

- Захочу и вернусь. Тебе-то что?

- Как что? Такие перемены...

- Какие такие?

- Стали чужими. - Последнее слово - точно разжевал горошину перца. Всегда мучался - были родными-то? - И в конце концов - может, хватит смешить народ?

Молчали и разглядывали друг друга с любопытством.

- Во-вторых, - сказала жена с ухмылкой, - ты завел подружку. И наказал дочери, чтобы она мне об этом не говорила. - Мелко потрясла головой. - Не понимаю, зачем?

- Тебя расстраивать не хотел.

- Меня?! - Подняла руки вместе с глазами. Вышло почти искренне. - Господи, если бы ты знал, как я обрадовалась! - Было непонятно, к кому обращалась. И уж точно искренне: - Мне же всегда казалось, что я одна такая дура.






1987-й (лето)

Макс приехал в Комарово к ужину. Зашел в гастроном. Взял бутылку "Сабониса", грамм четыреста вареной колбасы и брикет шоколадного мороженого.

Вечер был солнечный, теплый и радостный. По крайней мере для Макса. Хотя бы потому, что с утра никто не испортил настроение. Скорее, наоборот.

Проснулся, как обычно, раным-рано. И что-то так возжелалось. Так возжелалось. Хотя под боком - никого, кроме жены. А жена тихо посапывала. Макс все же решил попытаться. Коснулся плеча. Слегка потормошил. "Чего тебе?" - сквозь сон пробурчала жена. "Чего-чего, - тоже пробурчал Макс. - Хочется - вот чего!".

Жена с тяжким вздохом перевернулась с боку на бок. Глянула на стенные часы. "Господи, - вырвалось, - рань-то какая." Внимательно посмотрела на Макса и сказала, зевая: "С ума можно сойти. Утром... Днем... Вечером... И не как-нибудь, а непременно с причудами." На что Макс вполне серьезно ответил: "Глупая. Счастья своего не понимаешь." После чего задрал у жены одну ногу к потолку.

И пристроился сбоку.

И вставил.

И точно с цепи сорвался.

И в конце концов, будто на мину ступил.

И взорвался.

И было сильно-сильно.

Как никогда.

Выйдя из гастронома, Макс направился к писательским дачам. По дороге нагнал молодых прозаиков Серегу Яшина и Диму Куликова. Не просто были знакомы - дружили. Много лет. Встречались в Доме Писателей. Читали друг друга.

И судили о текстах, как могут судить только друзья - верно и безжалостно.

И пили общую водку.

И отчаянно поносили ту ублюдочную систему, когда печатают непонятно что, а их "гениальные" рассказы и повести, написанные кровью и болью, кажется, обречены на вечное заточение в редакционных шкафах.

И жаловались на жен, уставших ждать обещанной славы и материального благополучия.

И - на детей, которые в итоге занимали сторону матерей.

И - на подруг, которые торопили с разводом и при этом отказывались понимать, что для них все может измениться лишь в худшую сторону. Что разделить судьбу начинающего русского литератора - это разделить нищенский быт, перманентные дружеские возлияния, тоску и отчаяние.

И лишь в редких случаях...

В таких редких, что и говорить не стоит.

- Погодка-то, а?! - воскликнул Серега. - Так и шепчет...

- Уже занял, - откликнулся Макс. - Осталось только выпить.

- Нет, ребятки, - заметил Дима, - проблема глубже. Есть философские категории - необходимого и достаточного. Так вот, предлагаю нынче не выламываться из рамок этих замечательных категорий. Как в прошлый раз.

Вспоминать прошлый раз было жестоко. Серега замахал руками, а Макс почувствовал, хотя и легкий, но такой неприятный спазм желудка. И чуть было не свернул за ближайший куст.

Мэтр их ждал у калитки. Это был высокий седовласый мужчина с тонкими чертами лица и манерами столичного аристократа.

- Наконец-то! - воскликнул Мэтр, улыбаясь и распахивая объятия.

Следом за церемонными приветствиями и расспросами все направились к даче Мэтра, которую до него занимала сама Анна Андреевна Ахматова.

Расположились на веранде. Жена Мэтра, приветливая, гостеприимная и удивительно терпеливая моложавая дама, весело накрыла стол всевозможными закусками. Молодые прозаики выставили между тарелками с разносолами целую батарею емкостей со спиртным.

Когда опустошили первого "Сабониса", Дима Куликов накрыл стакан ладонью и заметил:

- Я начинаю пропускать.

Мэтр окинул его прищуренным взглядом и похлопал по плечу:

- Это хор-рошо! - И бодро уточнил: - Нам больше достанется.

Пили до рассвета. И все это время разговоры, точно мошка вокруг лампочки, кружились вокруг одной темы - "Кто есть кто в питерской литературе". Кажется, перебрали всех здравствующих. Уже лучи восходящего солнца ударили в окна, когда потревожили тень не так давно, но явно безвременно ушедшего классика.

- Насчет Феди, мальчики, никаких иллюзий, - заметил Мэтр, шевеля ухоженным пальцем из стороны в сторону и органично переходя на сленг, выдававший в нем воспитанника колонии для несовершеннолетних преступников. - Да, это был чистокровный русак, но мужик-то - говнистый. Жлоб, каких поискать. Да и выпендривался, как никто. В писательский дом ходить пехом считал за падло - ездил исключительно на черной "Волге" с казенным водилой.

Макса столь необычная трактовка уже канонизированного образа явно смутила, и он заплетающимся языком произнес:

- Хотите сказать, что он никому из писателей не помог?

Мэтр опрокинул недопитую водку, крякнул и помотал головой:

- Если по большому счету, то никому.






1991-й (весна)

Дня три Макс переживал состояние близкое к прострации. Десять лет упорных литературных занятий. Четыре написанных книги. Ни одной изданной. И вот сработан первый роман. Двести с небольшим страниц машинописного текста. Перечитал вдоль и поперек. И с ужасом признался самому себе - нет романа.

Что есть? Нечто, которое напоминает разноцветные лоскуты материи, сшитые как попало.

Из которых очень возможно.

Но совсем не обязательно.

В конце концов Макс заставил себя взять в руки ножницы.

И распорол текст.

И разложил куски и кусочки по всему кабинету.

И постоял, окидывая глазами.

И почувствовал себя неудачливым генералом на поле брани, усеянном трупами.

И так захотелось пустить пулю в лоб. Согласно кодексу офицерской чести.

Так захотелось.

В конце концов собрал остатки творческой воли, как генерал собирает остатки разбитой армии.

И тут буквально осенило.

И понял - как надо!

И начал пробовать.

И увлекся.

Точно ребенок.

Позвонила Маринка и сказала, что купила билеты в Большой драматический.

- Только не сегодня, - сухо ответил Макс.

- Почему?

- Хотя бы потому, что не могу отменить занятие.

Маринка пробурчала в ответ что-то резкое и бросила трубку.

Спустя пару часов позвонила вновь. Максу это не понравилось. Прямо сказал: уроки тенниса - это деньги на жизнь. И эти деньги приходят сами. А могут пройти мимо. К другому тренеру. Выходит, надо дорожить. Особенно такими учениками, как Игорь Кравцов.

- Он что, тоже у тебя занимается?

- Тоже.

- И сколько же твой Кравцов платит?

- Четвертную.

- В месяц?

- В час.

Маринка зарабатывала на фабрике полторы сотни с небольшим. Двадцать пять рублей в час, видимо, произвели впечатление. Ей тут же захотелось увидеть собственными глазами, как это происходит.

С октября по май Макс арендовал зимний корт на Аптекарском.

Маринка пришла и устроилась на балконе вместе с пакетом крупных желтых яблок.

Макс стоял у сетки и подкидывал Игорю Кравцову удобные мячи. Тот, размахивая на задней линии двухсотдолларовым "Принцем", отвечал вполне приличными драйвами и слайсами. Что значит бывший спортсмен. И не важно, что держит в руках не гриф штанги, как раньше, а ракетку. Если тренер должен уметь учить, то ученик - учиться. Да, Макс любил и знал это дело. Хороший тренер - тот, который может научить тому, чего сам не умеет. Недаром замечено: лучшие специалисты - из бывших неудачников. И это понятно - мечты давно умерли, амбиции остались. Пожалуй, если бы не занятия литературой...

Потом они играли на счет. Макс дал фору, которая позволяла ученику играть без оглядки. Кравцов мужик заводной. Выиграл пару геймов и раздухарился. Предложил сыграть на деньги. Как обычно, с форой 30:0. На подаче. И на приеме. Если Макс выиграет сет 6/0 или 6/1 получит за урок в тройном размере. Это сто пятьдесят. Не выиграет - Кравцов был великодушен - значит, просто не выиграет.

- Старина, пролетишь, - равнодушно предупредил Макс.

- Посмотрим-посмотрим, - запальчиво ответил Игорь. Повернулся к балкону и громко спросил: - Мариночка, вы на кого ставите?

- На победителя!

Макс выбрал два мяча. Сунул один в карман шорт. Подошел к задней линии. "Она что, сомневается?" - подумал и ухмыльнулся. И глянул на Игоря - готов ли? И ударил мячом об пол. Легкое возбуждение - это то, что надо. Сосредоточился и начал подавать. И как подавать! Три подачи на вылет. Кряду.

Но тут Игорю удалось не только принять подачу, но и ответить сильным (наотмашь) ударом по линии. Макс не дернулся, хотя мог. Просто не ожидал. В конце концов Макс выиграл первый гейм.

И второй-третий тоже выиграл.

В четвертом гейме подавал Игорь. Макс "киксанул" на приеме. Ничего страшного, если не рисковать. Кравцов это раскусил. Сильно подал и тут же кинулся к сетке. Максу, чтобы не проиграть, пришлось не двигаться по корту, а летать.

И летал. Точно сбросил лет двадцать. И показал то, что не показывал тоже лет двадцать.

Когда все было кончено, Маринка сбежала вниз, выскочила на площадку и бросилась Максу на шею.

- Да!.. - развел руками Кравцов, - С такой болельщицей немудрено выиграть.

Шли к автобусу. У Макса ныла ключица. Так увлекся, что все позабыл. И похоже, разбередил старую травму. Разумеется, сто пятьдесят - хорошие деньги, - подумал. Но возраст есть возраст. И не стоит рвать задницу, если ты даже не член профсоюза.

- Макс, это было так здорово! - восклицала Маринка, обнимая его за талию. - Я тоже хочу научиться.

- Теннис - удовольствие недешевое, - предупредил Макс.

Маринка восприняла буквально.

- С меня сколько возьмешь?

Макс заулыбался и успокоил:

- Будешь расплачиваться любовью.

- И только-то?!






1991-й ( весна)

В спальне было тепло и уютно. Лампа стояла на полу и освещала пространство мягким возбуждающим светом. Кот лежал на столе и подремывал.

Макс лежал на Маринке и двигал задом в ритме старомодного танго.

Маринка испытывала под Максом что-то непонятное.

- Что-нибудь чувствуешь? - поинтересовался Макс, останавливаясь.

- Ничего, кроме презерватива.

Макс, точно окаменел.

Потом шмыгнул носом, как обиженный подросток.

И вздохнул.

И покинул лоно резким движением.

Встал на колени и, глядя перед собой, раздраженно заметил:

- У меня фантазии не хватает. Уже все известные способы перепробовал. Сдаюсь, короче.

Маринка на эти слова откликнулась неожиданно спокойно. И не без чувства юмора.

- А кто говорит, что нет бездарных учеников, а есть... не очень талантливые наставники?

Да, это Макс говорит. Причем часто. Пожалуй, даже слишком. Звучит убедительно. Впрочем, не для всех. И в первую очередь для самого Макса. Потому что бездарных учеников не просто много, а большинство. Именно это большинство и кормит наставников. И тешить самолюбие тех, кто кормит, профессиональная обязанность тех, кто кормится.

Странно, но именно об этом размышлял Макс, точно забыл, что он не один в постели, что минуту-другую назад произошло то, что произошло.

Маринка прижалась к нему сбоку. Положила руку на грудь. Пошевелила редкие волосы на груди. Потом добралась до сосков. Тоже пошевелила. Все молча.

- Может, в ротик возьмешь? - неожиданно спросил Макс, поворачивая голову. Причем неожиданно не только для Маринки, но и для себя.

- Не хочу, - ответила. При этом ее щеки слегка вспыхнули, а в глазах появился необычный блеск.

- Ведь придется, - заметил Макс, поворачиваясь всем телом. - Рано или поздно.

- Все равно не хочу.

Какое-то время лежали, рассматривая друг друга. Точно чего-то недопонимали. Причем важного. Может быть, даже ключевого.

- Ты о чем думаешь?

Макс облизал подсохшие губы и сказал с легкой иронией:

- Хочешь сказать, что не догадываешься, о чем думает мужчина, когда рядом молодая, красивая и голая, а его буквально распирает желание?

Маринка тоже облизала губы:

- Тебя действительно распирает?

Макс не ответил. Взял ее руку и сунул себе между ног.

Маринка трогала, точно в ее руках был не мужской детородный орган, а нечто вроде гранаты.

- А посмелее?

Посмелее у нее выходило еще хуже, но Макс делал вид, что блаженствует.

Точнее, пытался делать вид.

Или ему только казалось, что он пытается.

Вдруг Маринка откинула край одеяла. Рывком села. Помотала головой и обхватила ее руками.

- Макс, это все. Понимаешь, все!.. - со слезами в голосе. Пауза, и чуть ли не зло: - Не умею - и не надо. Не хочу и - не буду. И не приду больше. Никогда.

Утром встала пораньше. Перемыла посуду. Приготовила завтрак. Накормила кота. Зашла в спальню, поправила на Максе одеяло.

И ушла.

Вечером несколько раз звонила и молчала в трубку.

И Макс тоже молчал. Пока не надоело, и он не заметил ровным голосом:

- Малышка, самое лучшее - забыть друг о друге. Хотя бы на пару недель.






1987-й (август)

Утром Макс зашел в гостиную с чашкой кофе в руках и сел за большой обеденный стол. Собравшись с духом, необычно вежливым тоном предложил жене обсудить то, что происходит.

Жена лежала на диване и следила за Максом одними глазами. Поправив на больших и аппетитных грудях одеяло, сухо заметила:

- Надоело. Все надоело. Не могу больше. И не хочу, - глядя в потолок.

Макс допил кофе и попытался все тем же вежливым тоном выяснить, что именно "надоело", что именно "не могу" и что именно "не хочу".

- Все, - резко. - И ничего.

В конце концов Максу удалось вызвать жену на откровенный разговор, и она сбивчиво, неуверенно, но при этом не без внутреннего торжества сказала Максу то, о чем он всегда догадывался, но о чем они никогда прямо не говорили. Жена недвусмысленно призналась, что никогда не понимала увлечение Макса занятиями литературой. Что она даже не может взять в толк, что это такое - творчество, и как можно вставать раным-рано, многими часами напряженно работать за письменным столом и при этом напрочь забывать практически обо всем на свете. О жене. О дочери. О доме. О деньгах. Иными словами, забывать о реальном существовании.

- Понимаешь, - уже едва сдерживаясь, - есть два понятия - быт и бытие. И мне хотелось бы...

- А мне нет, - перебила жена. - Потому что никакие понятия меня не волнуют, если я не могу жить так, как хочу.

- Я что ли могу?! - вскрикнул Макс. - Мои родители могут? Братья? Друзья? И никто не может. Потому что только со стороны... И только кажется.

- Нет, не кажется, - возразила жена. - Возьми хотя бы своего школьного дружка. Почему у него есть все, а у тебя нет даже необходимого?! - тоже вскрикнула. - Почему?

- Я не знаю, почему у Игоря есть все, - совсем тихо произнес Макс. - Мне это не интересно. Но я знаю, почему нет у меня. Потому что материальное благополучие не может быть целью.

- А что - цель? - с иронией.

- Исполнять назначение.

На красных губах жены заиграла презрительная усмешка. Она открыла рот, чтобы сказать, что теперь Максу ничего не останется, как исполнять свое назначение без ее участия, но раздался стук в двери.

Это была соседка. С приторной улыбкой она предупредила Макса, что скоро придет электрик и надо быть дома.

"Ох, и сука же! - подумал Макс, закрывая дверь перед вечно вынюхивающим носом соседки. - Точно я не понимаю зачем придет электрик."

Макс хотел вернуться в гостиную, но там жена разговаривала по телефону с тещей, и он остался стоять под дверями.

Как обычно, была плохая слышимость, и жена кричала в трубку, что она твердо решила уйти от Макса. Что ей надоели оскорбления. Что ей нужен совсем другой человек. Что дочка боится собственного отца.

Все это Макс уже слышал, поэтому спустился вниз, надел рабочую одежду и занялся перекидыванием шести тонн угля из кучи на улице в бункер для хранения. Тяжкое и грязное, между прочим, занятие. И для Макса непривычное - вырос и долго жил в прекрасных квартирах со всеми удобствами. И все же отважился перебраться в загородное жилье. И стойко терпел все испытания. Включая посещение туалета, находящегося в углу сада. Особенно морозными зимними утрами. Когда на лету застывают плевки и птицы.

Впрочем, Макс никогда не жалел. Скорее, наоборот. Потому что инстинктивно ощущал, как загородная жизнь аккумулирует в нем творческую, сексуальную и прочие энергии. Как более или менее длительное пребывание в городе опустошает эти энергетические запасы, как опустошает хлебные закрома голодная стая мышей.

Макс вернулся в дом. Теперь жена разговаривала по телефону с теткой. Макс вновь стоял под дверями, как старый и опытный разведчик. Голос жены был почти задорный. Тетка - не мать, поддерживала жену всегда и во всем. Особенно, как считал Макс, в глупостях. Наверное, потому, что обе поклонялись одним и тем же идолам. Жена сказала тетке, что последняя капля - это отношение Макса к ее подругам - все суки и бляди, а на уме - одни модные шмотки да крутые ебари. И еще жена сказала тетке, что Макс подал хорошую идею насчет сына нового теткина "друга". Если она ему глянется, то почему нет?

Когда жена закончила разговаривать, Макс вошел в гостиную и сказал, что все слышал.

- Мне теперь все равно, - ответила жена, задрав юбку и подтягивая колготки.






1991-й (весна)

Макс сидел в кухне и со стороны напоминал алхимика. В банке из-под компота смешивал дешевый портвейн с малиновым сиропом. Затем выжал туда сок из апельсина. Увлекся этим занятием так, что не услыхал знакомых шагов по коридору.

Маринка стояла в дверях, точно в раме. И не смотрела на Макса, а наблюдала. И похоже, не знала, что сказать. Хотя наверняка репетировала.

- Не ждал? - спросила.

- Но чувствовал, - ответил.

Ужинали в гостиной.

- Ничего вкуснее этого не пила, - сказала Маринка, вытаскивая из пустого фужера дольку лимона.

В постели она между прочим заметила, что с ней после телефонного разговора была истерика. Что она все эти дни ходила сама не своя. Что она плохо понимает, что происходит. Что никогда подобного не переживала. Точнее переживала, но не так больно и пронзительно.

- А как ты без меня? - спросила Маринка, прижимаясь к его плечу.

- Только что не застрелился, - трагическим голосом произнес Макс. - Даже не знаю, что удержало.

- Да ну тебя, Макс. Все шуточки, а я серьезно.

- Серьезно, малышка, это когда у таких взрослых дяденек, как я, возникают трудности с эрекцией.

- Ты-то откуда знаешь? - с улыбкой.

- Догадываюсь. Пока что.

Следом за этой фразой Макс повернулся на бок. И обнял Маринку. И начал ласкать ее, точно не ласкал ни одной женщины до. Точно хотел освободиться от нежности без остатка. Точно хотел совершить нечто необыкновенное.

И она тоже ласкала его.

- Хочу без презерватива, - сказала она шепотом.

- У меня есть шикарные, - тоже шепотом. - "Люкс".

- Все равно без...

Он действовал на Маринке, словно на минном поле. Осторожно. Но уверенно. И старался осознать, что она переживает. Судя по реакции. Или по ее отсутствию. И пытался отвлечься, чтобы подольше...

И отвлекся. Хотя и не совсем удачно. Точнее, совсем неудачно. Так неудачно, что кончил даже быстрее, чем обычно.

Макс лежал на спине с закрытыми глазами.

Маринка нежно вытерла его лоб теплой ладошкой и нервно заметила:

- Макс, я чувствую! Чувствую... Но что-то все равно не так.

Минут через десять она с азартом сказала:

- Хочу!

И попыталась его завести, как неумелый ребенок пытается заводить сложную механическую игрушку. И Макс, как игрушка, позволял делать с собой все, что она делала. Но при этом был почти уверен, что это закончится ничем.

В конце концов Маринка удивленно спросила:

- Ты что, больше не можешь?

- Ничего удивительного, - равнодушно сказал Макс. - Трудно переключиться. Психологически. Боюсь за тебя.

- А я не боюсь. - И объяснила: - Если что, сделаю аборт.

- Это всегда просто только на словах.

Маринка заулыбалась:

- Ты-то откуда знаешь? - хихикнула.

Между тем Макс продолжал тоном серьезного, опытного и положительного человека:

- Малышка, со мной ясно - пожил. Это тебе всего-ничего.

- Прекрати, а? Пожалуйста, - весело сказала Маринка.

И забралась на Макса верхом.

И начала ласково целовать его лоб, глаза, нос, подбородок.

Потом - шею.

Потом - грудь.

Потом залезла кончиком языка в пупок.

Потом обхватила его член крепкими пальцами.

И...

Макс дернулся, точно его подсоединили к оголенному электрическому проводу.

Он хотел выразить свои ощущения каким-нибудь словом, но перехватило дыхание.

И лишь высокий и тонкий стон...

Напоминающий звук струны...

Когда рвется...

Потом Макс, оставаясь на спине, почувствовал себя в шкуре взрослого скакуна, на которого забралась юная и дерзкая наездница.

И она, точно воткнула в его бока острые шпоры...

И он, точно взвился на дыбы и заржал...

И уже оба, точно поскакали...

И точно туда, не зная куда...

...Макс уже не скакал, а едва волочился, причем по инерции.

В конце концов Макс остановился.

И она тоже.

Помолчали, разглядывая друг друга круглыми глазами.

- Малышка, - сказал он, поднимаясь и целуя ее груди, - такое впечатление, что у тебя скоро начнет получаться.

Она мягко улыбнулась и пожала плечами:

- Не знаю. Все просто замечательно. Но быстро.

Макс начал объяснять, что уже отвык без презерватива. Что она возбуждает его, как никто. Что ощущения слишком остры. Что в конце концов он перестает себя контролировать. Что все это мелочи. Что главное быть уверенной. И тогда рано или поздно. Лучше, конечно, рано.

- Макс, я тебя очень-очень люблю, - тычась ему в подмышку.

Толком не расслышал.

- Ты чего шепчешь?

Вместо ответа начала длинно и сумбурно говорить, что боится. Буквально животный страх. Что за время, которое они не виделись, успела всякое передумать. Что не дай бог, Макс ее бросит. Или еще одну заведет.

- Двойная игра - не мой стиль, - зевая. - И менять, как перчатки - тоже не мой.

Утром они продолжили занятия любовью.

Завтракали в полдень. Маринка осторожно поддела вилкой толстую говяжью сардельку, внимательно ее рассмотрела и начала крутить перед носом.

- Что-нибудь напоминает? - спросил Макс с улыбкой.

- Еще как, - ответила. Помолчала и неожиданно: - Макс, я хочу знать о женщине, которая была до меня.

- Чего вдруг?

- Почему-то жутко интересно.

Макс поднялся из-за стола. Подошел к кухонному шкафу. Достал кофемолку и насыпал зерен. Перемолол. Затем насухо протер чайную ложечку и аккуратно переложил смолотый кофе в джезву. Добавил сахарного песку. Встряхнул как следует. Налил из термоса кипятку. И поставил на раскаленный тен. Все молча.

- Мне казалось, что ты ревнива, - заметил Макс, разливая ароматно пахнущий кофе по чашкам.

- Правильно казалось. Только все равно жутко интересно.






1991-й (весна)

Сидели в кухне и допивали вино с шоколадными конфетами. Макс настоятельно попросил, чтобы Маринка покупала из продуктов все, что ей хочется и без ограничений.

- Я не зарабатываю так много, - сказала она.

- Не о тебе речь, - ухмыльнулся Макс.

И рассказал, как прошлой весной ему захотелось жареного гуся. Как он полез на чердак и собрал пустые бутылки, накопленные годами. Как перемыл их на колонке и на глазах любопытных соседей. Как отправился в приемный пункт, а на дверях висела табличка "Нет тары". Как битые полчаса уговаривал небритого похмельного дядечку оказать ему честь, но дядечка стоял на своем, пока Макс не согласился на полцены. Как выбирал в магазине гуся, самого большого и жирного. Из самых больших и жирных. Как вернулся домой и никак не мог принять стратегическое решение - жарить гуся целиком или половинкой? Как решил - все-таки целиком. Как старательно натирал гуся солью, перчиком, чесночком, точно какая-нибудь доисторическая служанка натирала какого-нибудь доисторического фараона душистыми маслами перед любовным свиданием. Как устроил гуся в жаровне и поставил в раскаленную духовку.

Как прилег в гостиной на диване, булькая желудочным соком.

Как начал читать какую-то бредятину в журнале "Аврора".

Как нечаянно задремал, а потом и вовсе заснул.

Как проснулся от запаха едкого дыма.

Как вскочил с дивана и метнулся в кухню.

Как обнаружил в духовке вместо жареного гуся его черную и дурно пахнущую мумию.

- Представляю, что с тобой было, - заметила Маринка сочувственно.

- Нет, не представляешь, - равнодушно произнес Макс.

- Неужели расплакался?

- Хуже, малышка. Вернулся на диван и, глядя на висевшую перед глазами икону, начал богохульствовать. Мол, Господи, как Ты посмел этакое допустить?! Точно Ему других забот не хватает. Точно Он обязан следить за всякими мудаками, которые хотят наслаждаться жареными гусями, но при этом не хотят бодрствовать, пока гуси находятся в раскаленных духовках.

В постели Макс действовал напористо, но ласково.

- Все хорошо, - сказала она, обнимая Макса за шею, - но будет лучше, если подольше.

- Это понятно, - ответил он, слегка морща лоб.

И начал рассуждать вслух об относительности понятий быстро и долго. Что сложность, видимо, не в том, что мужчине порой невозможно разгадать конкретную женщину, а в том, что конкретная женщина прежде должна сама себя разгадать. Каким образом - это другой вопрос.

- Ничего не поняла, - честно призналась Маринка.

- Думаешь, я во всем разобрался? - вздыхая. - Если бы.

- Но ты же опытный.

- Еще какой опытный, - с иронией. - Только одна проблема - чем больше опыта, тем больше сомнений в его полезности.

Маринка начала гладить его живот.

- Что же нам делать, Макс?

- Есть только один метод, - ответил.

- Какой?

- Надо пробовать.

У него был не самый легкий день. Макс закрыл глаза и начал считать баранов, прыгающих через канаву. Это чтобы побыстрее заснуть. И почти заснул, когда в левом ухе раздался голос Маринки:

- Хочу, чтобы ты меня поласкал.

И Макс начал ласкать. Поначалу лениво и неохотно, но постепенно завелся. Нежно покусывая соски, вставил член в лоно, будто заткнул тугой пробкой.

И пошел-поехал.

И почувствовал себя скалолазом на отвесной стене.

И чем выше карабкался, тем острее испытывал ощущения.

И не желая сорваться, зацепился непонятно за что.

И казалось, что сможет без конца.

И не только казалось.

И все же сорвался.

И падал, точно впервые.

И улыбался, как улыбаются маленькие дети и взрослые идиоты.

Макс стоял на коленях, вытирал член салфеткой и выглядел триумфатором.

- Теперь долго? - спросил.

Маринка лежала и выглядела так, будто побывала под танком.

- Отчего это зависит?

- Важно не это, а то, что ты чувствуешь.

- Мне хорошо. Потом совсем хорошо. Потом еще лучше. И еще. А потом... опять все равно.

Макс наклонился, чмокнул Маринку в пупок и бодро заметил:

- Малышка, это уже кое-что!






1991-й (весна)

Пришли жена и дочь и безо всякой дипломатии заявили, что те деньги, которые дает Макс - не деньги, а насмешка. Что дочь уже взрослая и нуждается в достойной финансовой поддержке со стороны отца.

- Я тоже нуждаюсь кое в чем со стороны дочери, - заметил Макс. - Но помалкиваю.

Макс пообещал, что если ему удастся разбогатеть, то он непременно поделится. А если не удастся - придется обходиться тем, чем придется. И ничем иным. Потому что Макс зарабатывает только то, что зарабатывает. Что он не умеет красть и главное - не желает этому учиться.

Дочь вышла первая. Жена задержалась, чтобы сказать Максу:

- Знаешь, чем занимаются девчонки, которые хотят иметь красивые вещи, но не могут? - сквозь зубы.

- Догадываюсь, - ответил Макс. - Только далеко не все девчонки, - тоже сквозь зубы. - Хотя бы потому, что по моему глубокому убеждению, - продажными девками не становятся, а рождаются.

Минут через двадцать зашла Маринка. Она встретила жену и дочь у платформы и обошла стороной. На всякий случай. И это, похоже, сказалось на настроении.

К тому же Маринка случайно обнаружила на этажерке в гостиной повестку в суд. И промолчала.

Когда улеглись спать, Макс ни с того ни с сего начал вспоминать семидесятые годы. Вот было времечко. Прилавки магазинов обеих столиц ломились от деликатесов и разнообразия спиртных напитков. Пьянствовали все, начиная от старшеклассников и кончая генсеком. Жизнь была не только веселая, но главное - беззаботная. Никто не думал не только о завтрашнем дне, но и послезавтрашнем. Телевидение, радио, газеты довольно ловко и убедительно доказывали, что дела в стране идут лучше некуда. Нефть качается. Уголь добывается. Космос обживается. Дружба народов укрепляется. И вообще, стране ничего не грозит, кроме "светлого будущего".

- Больше ничего не хочешь сказать? - заметила Маринка сухо и с высоко поднятыми бровями.

Макс рассмеялся.

- Ты что, про повестку?

- Про нее самую, - сквозь поджатые губы.

Макс повернулся на бок, сунул руку под одеяло и коснулся ладонью живота. Затем начал скользить пальцами вниз. Маринка схватила его за руку, точно карманного вора. И убрала с живота. И резко отвернулась к стене.

- Глупо, малышка, - заметил Макс. - Обо всем не скажешь. Одно знание всегда тянет за другое. Иначе может быть не понятно. И так без конца.

- А если я жутко любопытная?

- А я, по-твоему, нелюбопытный? Но при этом...

- Ой, только не надо, - перебила. - Да, ты не спрашиваешь! А зачем? Я же, дурочка, сама все рассказываю.

- Не все, - сказал Макс, испытывая неудобства от сильного желания, которое выражалось в рвущемся из плотно облегающих трикотажных трусов детородном органе.

Маринка, точно угадав, что происходит с Максом, повернулась, достала из трусов его член и, трогая осторожными ласковыми пальцами, сказала:

- Хорошо, не будем об этом.

И все же они вернулись к этому разговору. Хотя и утром. В кухне. За завтраком.

- После жены у тебя были женщины? - намазывая булку сливочным маргарином. - Кроме меня, разумеется.

- Были.

- А что будет, если она не явится в суд?

- Разведут без нее.

- Вещи уже поделили?

- Какие вещи?

- Разные.

- Разные поделили.

- Без скандала?

- Как можно? - с иронией. - Даже слегка подрались.

- Я же серьезно.

- И я.

Маринка окинула глазами кухню с выцветшими дешевенькими обоями. Покрутила в руке алюминиевую чайную ложку. Затем медленно помешала ей кофе в толстом граненом стакане. Поморщила носик. Легонько вздохнула. И спросила:

- Вы сколько лет были вместе?

- Пятнадцать.

- Тем более не понимаю.






1987-й (август)

Утром позвонил отец. Сказал, что даже обрадовался за Макса. Что теперь у Макса появился отличный шанс задуматься всерьез над проблемой отношений. Что начать лучше всего с критического взгляда на самого себя. Что по крайней мере один недостаток, который требует постоянного внимания и работы, очевиден - невыдержанность.

- В нашей породе, к сожалению, это передается генетически. И все родственники делятся на тех, кто борется с эти недостатком успешно, и на всех остальных.

Потом трубку взяла мать. Ее рассуждения были практичнее. Мол, глупо отчаиваться. Не одни вы так живете. Куда ни глянь - все одно и то же. Лидером в семье надо не казаться, а быть.

- Нельзя обвинять женщину только за то, что она устала терпеть хамство.

- Мама, а я, по-твоему, не устал?

- А ты, сынок, - мужчина.

Ближе к обеду позвонил средний брат.

- Макс, - сказал он, - со стороны, твои отношения с женой легче описать дифференциальными уравнениями, чем словами. Если бы ты смог быть поласковее, посамокритичнее и не таким подозрительным.

Эдику Меликяну, популярному юмористу, Макс позвонил сам.

- Это Эдуард Семенович? - спросил упавшим голосом.

- Нет, - ответил юморист еще более упавшим голосом, - он умер...

- Когда?

- Пять минут назад.

После такого вступления Макс уже не мог говорить о своих новостях в прежней тональности. Невольно сам перешел на шутливый тон и, когда поведал, что его бросила жена, тот жизнерадостно воскликнул:

- Старик, тебе можно только позавидовать! - И скороговоркой: - Быстро садись за письменный стол и кропай повесть, пока жена не раздумала. Вернется - опять будет мешать!

Потом они долго говорили об общем знакомом писателе-сатирике, который заработал кучу денег в эстраде, а теперь пишет серьезную прозу. Куча денег быстро растаяла. Жена однажды ушла навестить институтского друга и не вернулась. Из отдельной квартиры пришлось переехать в коммуналку. Прежние друзья туда дороги не знают. Новых что-то не заводится. А он все пишет и пишет. Хотя эту прозу, кроме него, никто не читает. И читать не собирается. А тем более - печатать. Но он все равно пишет. Потому что - писатель. Потому что писатель, который не пишет, это не писатель, а хрен знает что.

Когда пришла дочь, Макс работал за столом, пытаясь жонглировать словами, которые его плохо слушались и никак не вставали на место.

- Как ты? - спросила дочь, заглядывая Максу в глаза и усаживаясь на подлокотник рабочего кресла.

- А ты?

Вместо прямого ответа дочь начала вспоминать, как прошлым летом они были в Москве. Как застревали мамины шпильки в расплавленном от жары асфальте. Как они втроем отправились на какой-то пруд, чтобы загорать и купаться. Как этот пруд был облеплен людьми, точно мухами. Как она не спросилась и пошла в воду. Как прыгнула с небольшого обрыва и думала, что там очень мелко. А там оказалось такая глубина, что она тут же испытала ужас, какого никогда не испытывала. И даже успела подумать, что, наверное, это и есть последние мгновения ее жизни.

- Как хорошо, что ты следил за мной и вовремя оказался рядом. - Дочь прижалась к нему, как к магниту. - Так будет всегда?

Макс обнял дочь и спросил:

- Ты что, сомневаешься?

Дочь отстранилась, поморгала ресницами и шмыгнула носом:

- Даже не знаю, папочка.

Потом они отправились в город, на Петроградскую сторону. На Большом проспекте, в "Олимпийце", купили дочери хлопчатобумажные спортивные брюки, а Максу - белые полукеды.

Вернулись в поселок. Остановились у овощного киоска, чтобы купить винограда и яблок. Откуда-то сбоку подошла жена. Макс повернул голову. Их взгляды встретились. Макс поздоровался. Жена ответила что-то невнятное, и он сказал:

- Здороваться будем, или как?

- Я поздоровалась. Не кричать же на весь поселок.

Макс остался у киоска. Дочь с женой пошли в сторону теткиного дома.

Он смотрел на удаляющуюся медленными шагами жену, пытаясь в движениях угадать ее истинное состояние. "Нет, не так ходит человек, довольный случившимся. Не так, - решил он. - А как?"

И тут же поймал себя на мысли, что когда они смотрели друг другу в глаза, ему так хотелось сказать жене, что она изменилась. Что сеточки морщинок в уголках рта стали резче. Что не тот уже блеск в глазах. Что цвет и кожа лица... Или прямо хотел сказать, что жена постарела. И сказал бы, если бы был уверен, что не поймет превратно. И задумается, что к чему. Или хотя бы попытается задуматься. И перестанет делать шаги, которые делает. Или хотя бы попытается перестать.

" А ты сам-то решителен в правоте? - подумал Макс, глядя в собственное отражение на стекле киоска. - И не упрям в ошибках? "

Не смог дать однозначного ответа, но прежде чем отойти в сторону, еще раз посмотрел на себя в стекло.

"Парень, и ты не становишься моложе..."






1991-й (весна)

Зашел сосед. Принес с собой недопитую бутылку дешевого портвейна. Максу не хотелось пить, но также не хотелось и отказывать составить компанию. Тем более, что сосед пообещал одолжить пару сотен.

Выпили. Закусили яичницей с колбасой. Поворчали на то, что пятый год идет болтовня о свободе, о демократии, о частной собственности. Но как ничего этого не было, так и нет. Простой пример. Оба хотят построить дома. И деньжат бы насобирали. Но о выделении участков даже не слушают. Стройматериалов - днем с огнем не сыскать. Хотя по-прежнему - избранным все можно на деле, остальным - только на словах.

Когда пришла Маринка, он смотрел по телевизору новости. Показывали Михаила Сергеевича с Раисой Максимовной. Они производили впечатление парочки, у которой нет никаких проблем, даже сексуальных. В отличие от страны, над которой они ставили эксперимент и которая напоминала медведя, потревоженного в берлоге, причем в разгар зимней спячки.

Поужинали и легли спать.

Маринка пыталась удовлетворить его похоть рукой, и в конце концов это удалось.

- Я тебе делаю, - заметила Маринка, вытирая ладонь платком, - а у самой зубы стиснуты.

Макс, лежа с полузакрытыми глазами, слегка поморщился и равнодушно ответил:

- Это потому, что не умеешь ловить кайф от того, что кому-то от твоих манипуляций становится хорошо.

Он уже задремал, когда Маринка спросила:

- Макс, ты когда начнешь дарить мне цветы? И вообще.

Макс повернул голову:

- Лучше бы ты сразу все высказала.

- Нет уж, лучше потом.

Помолчали.

- Почему ты ничего не говоришь о чувствах ко мне?

- А зачем? Разве так не ясно?

- Мне нет.

И начала объяснять, что ее не покидает страх. Что каждое утро она просыпается с одной и той же тревогой - вот уж сегодня точно позвонит и опять скажет: давай, отдохнем друг от друга.

Макс нежно поцеловал сосок ее правой груди.

- Малышка, ты это зря. Бояться просто нечего. Потому что я воспринимаю тебя такой, какая ты есть. Потому что знаю - другой ты не будешь, пока сама этого очень не захочешь. И даже если очень захочешь, то это еще не значит, что сможешь.

Продолжали не спать. С улицы послышались какие-то странные звуки. Было непонятно - то ли где-то далеко пели, то ли - плакали. И вдруг четкий, ясный и пьяный мужской голос: "Да я сам себя терпеть не могу!"

- Похоже, сосед, - сказала Маринка.

- Похоже, - ответил Макс.

Маринка перевернулась с боку на бок, положила теплую ладонь Максу на живот и спросила:

- Ты о чем думаешь?

- Всегда есть о чем. - Макс накрыл ее руку своей и потянул вниз. - Что бы еще такое написать? Если начинать строить дом, то какой? Где раздобыть денег, чтобы дочь не нуждалась в самом необходимом?

Маринка вновь повернулась к стенке.

- Жаль, что ты ни о чем другом не думаешь и не хочешь.

- И мне тоже жаль, что ты говоришь все, что говоришь.

- Не понимаю. Если мне что-то не нравится, почему я должна молчать?

- И мне не все нравится. Но ты же видишь, я не завожу разговоров, если наперед знаю, что ничем, кроме ссоры, это не закончится.

Тут он хотел спросить, зачем он вообще нужен Маринке, но не спросил. Что-то удержало. Или понимал, зачем, но не был уверен. Точнее, догадывался. Еще точнее, догадывался о том, о чем Маринка сама не знала, не понимала и не догадывалась.

- Малышка, тебе как больше нравится - когда бросают тебя или когда - ты?

- Когда я, разумеется.

И разулыбалась. И похоже, сообразила, что Максу - все одинаково. И удивилась. И обратилась с просьбой, которую он не ожидал:

- Макс, я хочу знать побольше о психологии мужчин. И женщин, конечно, тоже.

Улыбка появилась и на губах Макса. И он заметил, что это похвальный интерес. Что все не так просто, но жутко занимательно. Что есть чужие знания и есть собственные. Если с чужими все ясно, то собственные надо добывать. Что цепочка выглядит приблизительно так - наблюдения, анализ и выводы. Что сложность первого очевидна, потому что необходимо одновременно быть в ситуации и наблюдать. Понятно, что как за другими, так и за собой. Нужна постоянная тренировка. В конце концов это превращается в игру. И начинает доставлять удовольствие. Последнее - самый верный признак мастерства.

- Думаешь, я хоть что-нибудь поняла? - сказала Маринка с тяжким вздохом.

- Хоть что-нибудь, думаю, поняла, - ответил Макс. Помолчал и добавил. - Не знаю, как на Западе, но психология наших женщин в девяти случаях из десяти - это психология старухи из пушкинской сказки о рыбаке и рыбке. Для начала я бы выучил эту сказку наизусть.

- Выучу, - твердо заверила Маринка. - А мужчины?

- С ними еще проще. Настоящие лишь прикидываются, что им все это небезразлично. И предпочитают делать свое дело несмотря ни на что. И терпеть не могут, когда им мешают.





Окончание
Оглавление



© Вячеслав Шориков, 1997-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]