[Оглавление]

ИНТУИТИВ

Глава 13. Наивное!

Всë шло, как по маслу, но упрямое время всë никак не желало извлекаться целиком. Картина была уже почти готова, и, как того и следовало бы ожидать, изображëнное мало походило на первоначальный замысел Есении. Холст отсырел, краски перемëрзли, кисти осыпались, но главное - время. Его было более, чем достаточно, пока болел Таль, но теперь... Теперь же оно закапризничало, вероятно, приняв извлечение за удаление, изгнание самого себя. Наивное! Есения была бы просто счастлива, если бы это и на самом деле было так. Но что может предложить взамен ему, вездесущему Времени, наша маленькая художница с видавшим виды этюдником и пригоршней помятых тюбиков с красками? Если бы на еë месте оказался Виталий, то он наверняка бы предпринял какую-нибудь хитроумную операцию и вызволил бы непокорную переменную за скобки уравнения, однако, его снова увлекла некая идея, проверять которую он вновь отважился за околицей их с Есенией временного пристанища. Ещë с утра его унесла нелëгкая, как называла еë Есения, гравитационная постоянная, или пуля со смещëнным центром, как ничуть не колеблясь, охотно назвал бы еë Дастояр. Да это и неважно - удобная адсорбция смыслов примиряет всех и вся. А что же, в таком случае, действительно важно - задаст вопрос наш педантичный читатель? С языка так и норовят сорваться слова одной из заповедей Ладомировой Прави - Созерцайте, ибо в Созерцании высшая добродетель. Вам выдалась редчайшая возможность осуществить еë, так и оставшись бессловесными созерцателями наших литературных причуд. Невелика честь, особенно если принять во внимание прямо-таки клиническую раздробленность излагающих лиц, но не будем спешить. Делать выводы - малоприятное занятие. Травмоопасное.

Картинка не удалась. Теперь это уже очевидно. Очевидно и то, что подобные рисунки тысячами привозят в своих альбомах художники, путешествующие по православным святыням Русского Севера. Этот - не исключение. А уж каких только замыслов постигла незавидная участь оказаться растерянными в умах, истлев в скоропалительной гонке сюжетов, мыслишек и идей! Взять бы, к примеру, этот: Соловецкий Кремль парит в воздухе, вырастая как бы из облака, как айсберг возвышаясь над бурлящим молоком водяного пара, но, как и подобает всякому приличному айсбергу, он имеет и свою скрытую сторону - там, под облаками, обнажено его отражëнное естество - повторяющее очертания небесного, в землю смотрит инфернальное нагромождение проводов, электрических схем, силовых кабелей и канализационных труб. Техногенный ад с проглядывающим через его хитросплетения стальных конструкций Ладомировым лицом. А уж о нëм-то Есения наводила справки. Даже у той же, отчего-то ничему не удивляющейся, Агафьи. И не раз. Батюшка Ладомир! Компромат собран, осталось только лишь грамотно воспользоваться им. "От чего же вы нам сразу ничего не сказали, о том, что Ладомир имеет сан?", - допытывалась она у своей хозяйки. "Вестимо - батюшка, а кто ж ещë?", - почти искренне недоумевала та. "Но вы же говорили нам о мужиках, тех, что пьянь и, как там ещë?.." - "ПОань, милочка, пОгань несусветная!" - "И это вы о священниках?!" - "О них, сладкая, о ком же ещë?". Поговорив в таком духе с не испытывающей и капли смущения, открыто смотрящей ей в лицо, тишайшей старушкой Агафьей Тихоновной ещë минут пять, Есения в очередной раз прокляла всë на свете, и, со свойственной ей импульсивностью, неоднократно поклялась любою ценой исчезнуть отсюда - раствориться, убежать, уплыть, улететь, наконец - благо за лесом заканчивалось строительство взлëтно-посадочной полосы для приëма вельможных делегаций и просто состоятельных туристов, о чëм свидетельствовал непрекращающийся ни днëм ни ночью грохот работающих на расчистке участка бульдозеров. Но это было летом, а теперь - зима, значит... Это ли ваш многообещающий Ирий - электронный рай без хлопот и забот? Как бы не так. На плохо прогрунтованном ввиду отсутствия желания и средств полотне высился всë тот же Кремль, реалистичный до неузнаваемости, схематичный и слабо стилизованный под изображение на купюре. И с красным солнцем, вызывающе алеющим над островерхими куполами.

Наивное!

"Адсорбция - адсорбцией, а поесть бы чего-нибудь не помешало б", - тяжко ухает у Виталия в мозгу, преступно отзываясь кислыми коликами в желудке. Приютившая его Дарна оказалась на редкость посредственной кормилицей. Домой возвращаться категорически неохота. Волшебная контрамарка Нави выписана не на сегодняшний сеанс. Замëрзший глинозëм пренебрежительно негибок, снежный наст буквально прорезает обутые в лëгкие сапоги ступни своими затвердевшими выступами.

"Спокойно. Никакой агрессии. Агрессия - это неумно", - Виталий поворачивает к центру селения, Ладомир может и подождать. У поселковой корчмы наблюдается какое-то оживление. На крыльце - люди. "Странно? А кого же ты ожидал тут увидеть ещë?" - походя, исподлобья рассматривает он их, с виду типичных туристов, но какие быть могут туристы зимой? А вот такие. Первыми обращают внимание на себя двое, радикально отличающиеся друг от друга субъекты: высокий, франтовато, но добротно одетый, в пальто и меховой шапке, несколько грузноватый гражданин средних лет со стильными бородкой и усами; и второй - облачëнный в потрëпанный, явно с чужого плеча тулуп, субчик заметно помельче и поживее, с бегающими глазками и сложной артикуляцией бровей. Видимо, компаньоны в путешествии. Присутствуют и ещë двое, держащиеся особняком - неуклюжий долговязый детина в длинном брезентовом плаще с окладистой рыжей бородой и паклей соломенных волос, торчащих из-под нахлобученной на глаза шапки, и ребëнок - веснушчатый мальчишка лет тринадцати с не по-детски серьëзным выражением лица. Туристы зимой. Приехали любоваться зимними Соловками? Посмотреть есть на что.

- Милейший, - к Виталию издали обращается суетливый человечек, тот, что поменьше, очевидно приняв его за аборигена, что неудивительно - фуфайка и ватные штаны кого угодно введут в заблуждение, - ну хоть вы-то нам можете сказать, как найти Ладомира?

- Ладомира? - "Ладомир, им нужен всего лишь Ладомир! Никакой агрессии! Спокойно".

- Да, Ладомира, - радостно кивает головою тут же оживившийся человечек, - вы знаете Ладомира?

- Мы знаем Ладомира, - монотонно, с расстановкой, подобно сомнамбуле отвечает Виталий. Ему всë равно, что подумают о нëм пришельцы.

"Так. Значит, к нему уже потянулись люди. Великолепно".

- Слава Богу! Да вы нас просто до чрезвычайности обяжете, если возьмëтесь проводить нас к нему! Прошу вас! - принимается без умолку тараторить подметающий полами тулупа землю востроглазый коротышка, как будто бы он уже получил утвердительный ответ, - Вы себе не представляете, как тяжело в этих местах найти хоть одного дееспособного человека! Вы уж не откажите...

- А вы не пробовали спросить о нëм на подворье? - перебивает его Виталий.

- Подворье, каком подворье? - откровенно непонимающе моргает глазами его собеседник.

- Вестимо, монастырском. В храме.

- Храме? Зачем храме?

- Затем, что он - священник. - вставляет своë веское слово высокий импозантный джентльмен, доселе предпочитавший хранить молчание, - Не будем вводить нашего уважаемого собеседника в заблуждение, коллега, - разъясняет он покровительственным тоном и продолжает, обращаясь уже скорее к Виталию, нежели к своему спутнику, - Мы знаем, Ладомир имеет сан священника, но мы также знаем и то, что он, как бы это вернее сказать..., словом, не простой священник, стало быть искать его в храме не целесообразно. Вот почему мы решили обратиться к кому-нибудь из коренных жителей этого замечательного острова. Кстати, разрешите представиться - Автор. Да-да, не удивляйтесь, просто Автор. Так же, как и мой коллега, и, в некотором смысле синоним, - широким жестом указывает он на бровастого коротышку, - Писатель. Можете называть нас так, мы так привыкли, так нам удобнее. В свою очередь, можем ли мы поинтересоваться, с кем я имею честь говорить?

Виталий в раздумьях. Вне всякого сомнения - эти люди осведомлены куда лучше его. Источник? Сеть? Едва ли он сними так уж и разоткровенничался. Тем более, что они - любители хранить инкогнито. Автор, автор... Где-то он уже это слышал. Но где? Есения! Она что-то говорила о некоем авторе, но тогда ему это показалось Навьей выдумкой, продуктом сна или же шуткой Трикстера. Эх, надо бы это у неë уточнить. Они спрашивают его имя. Надо бы им представиться, но как?..

- Инициатор, - брякает Виталий первое пришедшее ему на ум слово.

- Прошу прощения? - весь из себя вопросительно изгибается Писатель, брезентовый верзила нехотя оборачивается, будто бы его принуждают, только лишь Автор реагирует донельзя спокойно, подросток же и вовсе пропускает разговор мимо ушей.

- Инициатор. Я предпочитаю называться так. Мне так удобней.

- Что ж, удобней, так удобней. Мы ничего не имеем против комфорта. Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь в нашем путешествии к Ладомиру?

- Как вам будет угодно. Я сам направляюсь к нему, и если вы не откажетесь составить мне компанию, то через час мы будем греться у его камина. Видели ли вы его камин?

- Спасибо! Вы нас просто выручили, Инициатор! - гомонит Писатель, весь истекающий бездонным оптимизмом. Он явно не осознаëт, что означает часовой переход по заснеженной тропе в толще Соловецкого лесного массива, большого острова поперëк в сгущающихся сумерках.

Они двинулись лишь после того, как Виталий вдоволь насытился в деревенской корчме, заставив себя ожидать своих новых друзей. Впрочем, время нельзя растратить, в том числе и даром - даром в этом мире не даëтся ничего, а если и дастся, то и спросится. И поделом.

Они сидели за длинным, грубо сколоченным деревянным столом в холодной, слабо отапливаемой избе, с навязчиво присутствующими в ней элементами материковой цивилизации, как будто бы еë хозяева панически боялись отстать от еë сомнительных достижений и всячески норовили напичкать ими своë жилище, оно же коммерческое предприятие. Из-за постоянно хлопающей двери тепло не надолго удерживалось в огромном неуютном помещении, отчего его озябшие посетители сидели плотно укутавшись в верхнюю одежду и вяло перебирали у себя в тарелках. А впрочем, это справедливо лишь по отношению к нашим дражайшим синонимам - Автору, сидевшему у окна в гордом молчании на торце скамьи в полуоборот и пускавшему дым под закопчëнный потолок; и несмолкающему Писателю, отчаянно жестикулирующему столовыми приборами перед самым носом у Виталия и совершенно позабывшему о содержимом своей тарелки. Брезентовый и мальчик, напротив же, были настолько увлечены этим самым содержимым, что и вовсе не принимали ни какого участия в беседе, казалось, что они никак не относятся к остальным участникам экспедиции - они не были представлены и, вообще, не проронили ни слова за весь вечер, однако везде послушно, с некоторой даже обречëнностью, но ни сколько не принудительно, следовали за демонстративно не обращающими на них ни малейшего внимания своими старшими товарищами. Чувствовалась между ними какая-то негласная связь, нити которой всë так и не давали покоя Виталию, тайком разглядывающему каждого из них. Что-то определëнно знакомое таилось в их согбенных фигурах, отнюдь не лицах, а в общем эмоциональном фоне, создаваемом этой занятной двоицей. Если не четверицей. Виталий тактично молчал, стараясь не влезать в возможно нежелательные расспросы, стремясь как можно тщательнее пережëвывать свой скудный ужин, умудряясь при этом ещë и наслаждаться работой желëз внутренней секреции, что, в данный момент, было для него важнее всего. Чего не сказать о Писателе.

- А вы, Инициатор, - с едва уловимой издëвкой в голосе выговаривает он именование Виталия, - не местный?

- Почти уже местный. Да вы и сами-то знаете. - отбивается Таль от вопросов неуëмного коротышки.

- Не знаем, не знаем, - потирает потные ладошки тот, сверкая своими зубами пугающей белизны, - откуда ж нам знать? Мы можем только придумать, синтезировать, сгенерировать жизнь. А устроит ли она вас, нашего инициатора, и даже, в некотором роде, заказчика, это уже другой вопрос, милейший Инициатор. Совершенно другой.

- Вот и напишите что-нибудь в этом роде, - монументально прожëвывая жилистый кусок, Виталий подстëгивает уже начавшую ему казаться забавной болтовню Писателя, - что-нибудь этакое... - очерчивает он в воздухе вилкой расплывчатую фигуру, в точности повторяя движения своего собеседника.

- Собственно, для этого мы сюда и прибыли, Автор однажды пообещал это своей... - прикусывает язык сболтнувший лишку Писатель, наткнувшись на неодобрительный взгляд Автора.

- Для этого вам и необходим Ладомир?

- Необходим-необходим, ещë как необходим. - на эти слова Писателя реагирует мальчик, он как-то странно отрывает взгляд от тарелки и глядит себе под ноги. Его провожатый заканчивает трапезу и застывает как изваяние. "Нет, скорее как огородное чучело", - приходит Виталию мысль о его очевидном сродстве с этим полезнейшим атрибутом садово-огородного инвентаря.

- И для этого вам запонадобился не то, чтобы священник, но и не то, чтобы мирянин, не мессия, но и не совсем человек? Кто он - сетевой вирус, зачинатель секты - Ladomirity?

- Гм... Гм... - обескуражено тянет Писатель, - так вам известно и о Ladomirity?

- Вашими же стараниями. А ну, смотреть мне в глаза!.. - хватает кулаком по столу Виталий, напрочь забывший о своей установке относительно агрессии. Звякает посуда, к ним оборачиваются остальные немногочисленные посетители харчевни.

- Полегче, милейший, - справляется с оторопью Писатель.

- Не сметь называть меня "милейший"! - с шумом роняет на пол алюминиевую миску с остатками еды Виталий.

- Сир... - подаëт голос верзила, с упоением разглядывающий собственные ручищи.

- Что!?

- Не будем крушить мебель, Виталий. Интуитивным инициаторам не пристало...- с усилием выдавливает он из себя.

- Нам пора, - как ни в чëм не бывало поднимается только что деловито притушивший окурок Автор, на ходу запахивая полы своего пальто из дублëной кожи.

- Да, да, - суетится доедающий последние куски Писатель, - непременно. Вы проводите нас?

- Идëмте. Впереди ещë долгий путь.

Они шли гуськом, проваливаясь по колено в снег, стараясь ступать следы в следы - Виталий, Писатель, Никодим, Автор и Тяготей. Думая каждый о своëм, они помышляли об общем, но и общее также помышляло о них. Как бы нехотя и как бы вскользь, не мыслило, а помышляло. Я был среди них, они - среди меня. Стоило ли так гоношиться? Хоть здесь и не ставят при жизни крестов, но распинают почище всякой Палестины. Сила Нагорной Проповеди вовсе не в том, чтобы следовать ей, а в том, что она нагорная - о, сколько таких проповедей было прочитано здесь, у подножия Секирной горы, ещë задолго до того, как ангел высек неверную жену рыбака! А сколько потом... Я был одним из них, обезумевших от страха, лишëнным своей сущности, пастеризованным страхом (О, Новый Вечный! Упокой же как следует старину Луи!) узником Соловецкого карцера, когда одной из промозглых ночей меня разбудили пинком подкованного сапога и в чëм был, босиком выволокли в туман. Далее, нетрезвый конвой, потешаясь и глумясь, водрузил мне на спину сучковатое, неотëсанное бревно, привязал к нему руки и столкнул с горы вниз... Я был в каждом из них, попадавшихся мне на пути камнях, каждой расселине и каждом лоскутке земли, жадно впитавшем мою чëрную кровь. Было ли мне всë равно, падал ли я с выражением лëгкой задумчивости на лице? Спросите о том всë те же камни, давно обрядившиеся в свежую поросль, было ли им больно под перемалывающей тяжестью сходившего ледника, больно ли зерну в мельничных жерновах, и младенцу при выходе из материнской утробы? Вы не дождëтесь утвердительных ответов, ибо здесь нечего утверждать - сострадание простительно лишь умалишëнным - прочим же противопоказано, уж потрудитесь соблюдать запрет.

Как усилительная частица цементирует амфибрахий, канифоль - пайку, каломель - глаз, Karelian Isthmus - оба моря, так и Муксалминская дамба соединяет Муксалму и Большой остров архипелага, изгибаясь километровой валунной змеëй между двумя столь же различными берегами, что и наши созидательные синонимы, чертыхаясь и поругивая погоду, пробирающиеся по покрывшемуся ледяной коркой снежному настилу рукотворного гидротехнического сооружения. Видать, велика была нужда, побуждавшая немногочисленную братию, смерив гордыню и обуздав самость, ворочать неподъëмные каменья, дожидаться очередного отлива, стоя по пояс в ледяной воде, выкладывать гранитную плотину, перегородившую узкую полоску моря, отделяющую одну сушу от другой. Вынырнув из-под лесного шатра, вплотную подойдя к пустынному, запорошенному снегом пляжу острова, нашим наивным соискателям Дарны открывается новый, поистине лунный пейзаж: возлежащая в свете Луны, бледная извивающаяся римская дорога возвышается над тонкой, обманчивой ледяной коркой моря и, в своей дальней оконечности приобретя черты архетипически тундрового мелколесья, упирается в виднеющийся на горизонте туманный остров с загадочным прозвищем - Муксалма. Это отсюда я - наречëнный Ладомир коринфянин, сын сварожич, еженощно проделываю свой десятикилометровый путь топким лесом к Надвратной обители Соловецкого монастыря; это то место, что дало мне приют и привлекло к себе вас, по-северному обстоятельных и немногословных, нашедших в себе силу проследовать всеми моими сетевыми ссылками - верстовыми столбами острова, не сбиться, не заплутать, не оступиться на неверную тропу, увлекшись лесной морокой и прочими сетевыми памороками души.

Соискание Дарны повинно в бессознательной верификации колюще-режущего сухостоя, игл хвои и лезвий льда, боли от порезов и сладости удушения, сладострастно барахтающихся в эрогенной зоне приятно обжигающего пламени, ласкательно обвивающего мои пальцы и пальцы моих мирян. Интронизован один, но соискателей-то двое. Благословенно соискание!

Наивное!

XXVII "Ото всего и ко всему Тупая жажда тупо рвëтся, Слезою пав на Муксалму, Прах потревожив кроманьонца, Забывшись в суете-мороке, Промокнув насквозь в топляке, Водой истекши в водостоке И испарившись налегке... Круговорот неприкасаем, До неприличия... Знобит. О чëм молчит вчерашний "Times"? Беду накликал ли нефрит? Жестоко, дерзновенно счастлив, Заискивающе любим, Священства странствующий кластер, Подмножеств духа пилигрим, Сам дух, что к плоти безучастен, Магистр, обуздавший сталь, Цевьë крючка рыбацкой снасти Сети вспороло магистраль. ...Что мысль? Эфира слабый ветер Ото всего и ко всему Меня однажды заприметил, Слезою пав на Муксалму..."

На Муксалму! На Муксалму!..

Снова травы, перелески, искривлëнные стволы приполярных берëз, замшелые валуны - всë с трагической тщательностью припорошенное метровым слоем снега. Ветра почти нет, атмосферные духи попритихли, иные же отвлеклись на более перспективные для разработки, с точки зрения ветров, участки мира, ворошить давления воздушных масс, подбадривая розовощëких путников своими хлëсткими ударами, и причëм, исключительно в лицо. Не иначе. Барометр стоически терпелив, и даже как-то непривычно, внесезонно, дружелюбен. Честь ему и хвала, если он справедлив. А впрочем, ему нет смысла лгать - ведь ложь, она так и останется ложью, и нет ничего такого тайного, что только потом станет явным. Оно уже явно, и даже слишком. А это, как минимум, скучно. Вот мы и вынуждены разнообразить свой быт. Затея с гравитацией была не столь уж и плоха. Но, к сожалению, дело зашло настолько далеко, что теперь, пресытившись ею, мы уже не можем еë упразднить. Просто вот так - взять и избавиться от неë. Тоже самое можно сказать и о времени - великолепнейшем подспорье для лгунов. А какая чудная была затея! Везде всë шевелилось и блуждало, дышало и схлопывалось, бурлило и пенилось! Кто бы мог подумать, что теперь всë это может так наскучить! Грязь научилась воспроизводить себя. Конечно, она ведь теперь живая, а вы как думали? Того и гляди превысит критическую массу. Да что там массу - отнимите у неë вес, и она превысит тебя самого, уж можете быть покойны. Кстати, о покое. Еë - грязи - уже до того наработанный эгрегор, что и сам не прочь... кхм... себя воспроизвести, его, покоя, напрочь лишëн. То бишь, натурально - лишëн и всë тут. Отсутствует он у него, покой-то. Беспокойный он у нас, эгрегор грязи. Отчего и страдает. Взгляните, хотя бы, на его лицо - как он уворачивается от ветра, какие гримасы слагает он из своего, не побоюсь этого слова, лица, а ведь он только что переболел - скольких же сил нам стоило сызнова поставить его на ноги! А ему хоть бы хны - он даже не помнит, болел ли он вообще, не ценит и не верит в нас...

- Молчать! - ревëт Виталий, когда кто-то над его ухом принимается снова невыносимо нудить и канючить, вот ведь какие мерзостные словечки! Однако, о своëм недовольстве лучше заявить сразу, не откладывая это дело в долгий ящик, иначе может быть поздно. Катастрофически поздно. Чудовищно...

- Ну хватит, - одëргивает его нечто срединное, выплывшее из какой-то неведомой ему подворотни небытия его же чувство меры.

"Так. Превосходно. Чувство есть, а самой меры-то и нету. А чувство есть. Ау! Мера! Где мера? Ну и чëрт с ней... Меры нет, нет меры... Хорошо, хоть чувство-то осталось. Наивное!.." - про себя причитает Виталий, думая о чëм угодно, лишь бы не о предстоящей встрече. Что угодно, но только не о НËМ. Хорошо, пусть о них. Давайте, давайте подискутируем. Смелые есть? Ну же!.. Как странно, и ветер затих так, что теперь столь явственно стали слышны звуки скрипящего снега и загадочно, почти мистериально ухающего тока воды под тонкой пластинкой коварного льда в протоках дамбы. Дамба пройдена, но к ней стоит вернуться, заглянуть под арочный свод, отряхнуть снег со льда, вглядеться в незамысловатый морозный узор и слушать, слушать, слушать... Для тех же, кто предпочитает видеть, предусмотрена своя опция - архиценная нумизматическая коллекция воздушных пузырей, проплывающих подо льдом - тоже, своего рода, бесценный вуайеристический опыт, не сразу достигающий намеченной цели, но приближающий к ней постепенно, гипнотически приковывая взгляд, одаривая восприятием Дарны внетактильным касанием интуитива.

Уходим. Луна высоко.

Взобравшись на белоснежный пригорок, измученные соискатели делают привал, кто стоит прислонившись спиной к дереву, кто повалившись в снег, тяжело дыша, не в силах даже отряхнуться, чего уж и говорить о любовании красотами. А между тем, они уже близко, скоро меж деревьев покажется та самая поляна, где повитуха-Дарна впервые соединила Виталия и Есению на этой земле. Стало быть...

"Я убью его, если он снова скажет:"А я вас ждал"! Хотя... Это очевидно. Да, так и будет. Пусть всë будет так", - мысли Виталия возвращаются к истоку, делать нечего, теперь это нужно и ему самому.

Изба-вселенная Ладомира, его знаменитый скит, почти по самые окна вросший в толщу снегов, саркастически возвышается над белоснежными сугробами, теперь он кажется бережно обжитым и ухоженным, стекла сияют безупречной чистотой, порог обметëн и дорожка протоптана, видимо, не одной парой ног. Их же интересует всего лишь одна, та, ради которой они совершили этот дерзкий переход, сравнимый разве что с Переходом, практикуемым Сообществом. Отличие лишь в том, что тот ещë далëк, а этот осуществлëн уже. А кое-кем и не раз.

Дверь открывается легко, на петлях проступает свежая смазка, затвор срабатывает почти бесшумно, как в хорошо отработанном и налаженном механизме, хозяин которого явно не чужд технике. А вот и хозяин, подумать только - он спит! Да разве ж богам дозволено спать? Непорядок! Не положено!.. Пророкам тоже. И зачинателям сект в том числе. А он спит! И ещë как - совершенно здоровым молодецким сном человека с совестью кристальной чистоты. Либо же и вовсе без неë. Кому как больше по вкусу. Имеем ли мы право вероломно воспользоваться его небытием и как следует осмотреться в его жилище? Что нам по этому поводу скажет мораль, чей натруженный костяк доселе повелевал нами в наших соисканиях? Хотя в некоторых случаях, ей, определëнно, лучше было бы и помолчать. Вот и сейчас, будить Ладомира никто не собирается - кто-то из-за боязни перед внезапной вспышкой его гнева, наблюдать которую ещë не наблюдал никто; кто из-за чрезмерного уважения, кто из лени, а кто и из-за откровенной брезгливости. Всë-таки чужой человек. И у себя дома. Вот тебя бы так.

Народ рассредоточивается, благо в обширной горнице есть куда, и старается не шуметь, ибо воспроизводство шума, на данный момент, не есть самая продуктивная идея. Тяготей с Никодимом, сидят, как всегда не дожидаясь приглашения, уселись на первую попавшуюся скамью, втянув в себя шеи и даже, как это видится со стороны, стараются не дышать, либо же делать это, как минимум, через раз. Неподвижным изваянием застывает у окна Автор, уже повторно за день обнаруживая своë патологическое пристрастие к рассматриванию заоконных пейзажей. Его рука машинально тянется в карман за сигаретой, но вовремя спохватившись, он одëргивает руку, как если бы прикоснулся к раскалëнному углю. Это единственный случай, выказывающий его отношение к хозяину дома. И на самом деле - а вдруг он не курит? Писатель же, как и ожидалось, ведëт себя донельзя активно, всюду суëт свой нос при постоянной огневой поддержке бровей с воздуха. Сенсационных результатов осмотр не обнаруживает, выключенный компьютер со снятой крышкой демонстрирует до обидного ожидаемое своë наполнение, сетевой шнур уходит куда-то под пол. Писатель не скрывает своей досады, Виталий с интересом наблюдает за мимикой спящего человека, пытаясь определить, действительно ли тот спит, или же очень искусно делает вид.

- Писатель, - негромко, но достаточно для того, чтобы разбудить некрепко спящего, Автор обращается к своему коллеге, - а не кажется ли Вам, что в "Интуитиве" слишком много спят?

- Воистину, Автор, воистину. - отвечает ему тот, продолжая своими глазками методично скользить по содержимому Ладомирова скита, - Вы что-то предлагаете?

- Предлагаю. - роняет себе в усы скупую усмешку Автор, - Разбудить спящего. Вы готовы?

- Одну минутку, Автор. - Писатель оборачивается к Виталию, - Инициатор, ваше мнение?

- Думаю, Норд на нас не слишком обидится, если мы позволим себе эту пустячную вольность. - отвечает Виталий, уловивший иронию в словах Автора, - Начинайте.

- Ладомир, проснитесь! - довольно настойчиво и вместе с тем корректно проговаривает Автор, склонившись над спящим.

И Ладомир просыпается.

И я просыпаюсь.

И вы просыпаетесь во мне.

А знаете ли вы, что происходит, когда просыпается человек? Нет, не с самим человеком, а с его сном? Не нужно быть особым провидцем, чтобы предположить - сну приходиться туго. Иногда просто невыносимо. Сон, сон... Несчастный!.. Как я сочувствую тебе, обречëнному на бодрствование, в сравнении с которым и самый захудалый из снов полон замечательных преимуществ, самое элементарное из которых: во сне нельзя проснуться, вопреки многочисленным уверениям в реальности снов наяву. Благоразумие же диктует свои условия и просыпаться приходится, хотя бы для того, чтобы заснуть снова. Заплутав в глубинах антиматерии, попытаться примерить на себя и антидух, однако, кому нужны все эти бесконечные бессовестные анти-? Увы, но и бодрствование ещë не есть антисон. (Я вижу, оскаблился Трикстер, уж он-то понимает, о чëм идëт речь).

XXVIII "Кротовых нор картонный ход, Сном разукрашенная фреска, С зашитым ртом карманный бог - Гортанный баловень гротеска, Интронизированным эго Потомственного "иногда" Соль половецкого набега Разбавил раз и навсегда... ...Земля, ты покрывалом мантий Не скроешься от оплеух, Что проклятых материй анти- Венчает Велес антидух. Харизмой сотенных гарантий, В веках что брезжила подспудно, В Лодейном Поле свято судно, И горд мастеровой Силантий Нескладный парус приручать, С Сиверко синеглазым спорить, В сердцах поругивая мать И Палестинское нагорье... ...Метафоры плюют на "ять", Пресны до отвращенья темы - Так не пристало ж нам паять Души обугленные клеммы."

- Велес опростоволосился. - совершенно спокойно, и даже как-то по особенному обыденно произносит Ладомир, ещë лежа, едва открыв свои ясные глаза и не делая ни малейших попыток подняться. - Экая незадача!..

- Прошу прощения? - к нему тут же подлетает встрепенувшийся Писатель и выжидательно глядит ему в лицо.

- Значит ли это, что вы отрицаете непогрешимость собственных богов? У вас они тоже могут ошибаться? - моментально находится Автор, задавая вопросы тоном только что прерванной беседы.

Судя по тому, что никто из них не делает и попытки поздороваться, приветствие у них тоже отменено. И давно. Виталий продолжает наблюдение с видом стороннего наблюдателя, коим, по сути, он и является. Даром, что инициатор. Инициатива нынче наказуема.

- Как вы сказали? Непогрешимость? Поразительно точно сказано! - начинает разыгрывать свою обычную самовлюблëнность высокомерный Ладомир, - Ведь верно, Денница? - вытаскивает он из-под одеяла своего непременного любимца, маленького лесного хищника, млекопитающего отряда грызунов.

Виталию кажется, что стрелки часов переведены на несколько месяцев назад, и что он снова становится зрителем спектакля под названием "Бог. Руководство для пользователя", или же, как он сам его для себя озаглавил, "Поучения мессии с профессорским лицом". Но он ошибается. И немудрено - ведь он же не Велес. Да и тот опростоволосился. Тоже мне божество.

Наивное!

- Ну что ж, продолжим? - Ладомир сухо прокашливается, привстав на лавке, снова обращается как будто в никуда, почти без интонаций и видимого акцента, - Я не Франкенштейн, как вы уже наверное успели заметить, и к своим создателям отношусь в высшей степени корректно. Я, да будет вам известно, Ладомир. Да, пожалуй, это так, - добавляет он без тени напускного сомнения.

Теням здесь не место. Ночь обратилась в день, в окно режет яркая полоса солнечного света, чëтко отделяя границы освещëнности. Присутствующие, как бы ни были утомлены подзатянувшейся прогулкой, заворожено следят за движением губ, начисто отвергающего импровизацию оратора. А некоторые даже силятся ухватить смысл. Их усердие будет вознаграждено не менее полно, чем прочих. Да минует их ироническая тирания (тираническая ирония, в самом наилучшем трикстерском варианте)!

- Если вы здесь, то вы на верном пути. Раз уж это не просто охота к перемене мест. Навестить своего сотворенца - верх учтивости. Даже если он сам вас об этом просил. Однако конструкцию не возьмешь под уздцы, не будучи в силах ей управлять, будь то конструкция сплоченных треугольников, будь то поверхность вероятности, либо же просто интуитивная упряжь безлошадного механизма с простым и лаконичным названием "мозг". Так и ваш роман, вы уж простите, подобен такому мозгу. А посему, я предлагаю вам сделку, но прежде я должен удостовериться в том, приемлема ли вам такая форма сотрудничества в принципе, или нет. А уж в моëм опыте заключения подобных сделок вы не извольте сомневаться - это, в некотором роде, даже моë хобби - заключать и расторгать сделки с богами, ведь верно, Денница?

- Верно ли я вас понял, Ладомир, - в разговор снова вступает Автор, в то время как его собеседник увлечëнно возится с хорьком, как если бы он обращался именно к нему, а никого вокруг более не существовало, - что вы почитаете нас, фактически, за богов - ваших творцов?

- Вот именно, фактически, - живо реагирует Ладомир, - но мне претит прямо-таки ослиная упрямость всего того, что вы называете фактами. Против них не попрëшь, а они таковы, что я, как бы это покорректней сказать, вышел из-под вашего пера...

- Прошу прошения! - тут же взъерепенился Писатель, - Моего пера, моего! И впредь попрошу вас это не забывать!..

- ...и всë ещë продолжаю выходить из-под него. А вот как выйду... - Ладомир бросает уничтожающий взгляд на осëкшегося Писателя, нимало не обращая внимания на его импульсивный выпад, - Я почитаю вас, как и дoлжно литературному персонажу. Не менее, но и не более того. Тем паче, что это - элементарная модуляция посещения стоящим на перепутье писателем, не знающим каким образом распорядится в дальнейшем своими персонажами и в какую сторону поворотить произведение в целом, своего духовника, наставника, пастыря на всамделишную реальность, говоря привычным языком, из Нави в Явь. Только в данном случае Навь представляете вы сами, и что с того, что ваш духовник и ваш же персонаж есть одно лицо? Уж не мните ли вы себе, будто бы герой не может наставлять своего автора, равно как и само творение развивать и направлять своего творца? Но разве не в этом ли смысл вашего? А разве не ведаете ли вы, что вселенная и была сотворена Богом-стажëром, Богом-младенцем, каждое мгновение своего бытия впитывающего мудрость у своих подопечных? И что сами эти подопечные и есть, в конечном итоге, его творцы?

- Всë это напоминает мне, в свою очередь, спор о курице и яйце, - напористо вклинивается Писатель, очевидно, стремясь нахрапом сломить монолит Ладомировой речи, - тем не менее, тут мы столкнулись с любопытным явлением, я бы назвал его "Франкенштейн-наоборот", то бишь творение не только не причиняющее вреда своему создателю, но и ещë берущее на себя его развитие и созидание! Это невероятно! Вы нас разыгрываете, Ладомир?

- Отнюдь. За сим пожалуйте к Трикстеру.

- Великолепно!.. Я давно желал с ним подружиться, но, судя по всему, ваш друг предпочитает избегать знакомств, он, наверное, мизантроп...

- Не беспокойтесь. У вас ещë выпадет прекрасная возможность возместить этот нечаянный пробел в своëм повествовании. Повествуйте, уважаемый, вам дОлжно повествовать! А то ведь содержательная часть совсем никудышная, как я посмотрю.

- Коллеги, коллеги, не будем ссориться из-за пустяков! - вписывает новую строчку в заждавшийся его контекст, совсем позабывший о своëм существовании Автор, - Я предлагаю вернуться к сделке, на заключении которой настаивал Ладомир. Мы принимаем ваши условия.

- A priori?

- A priori.

- Мост.

Глава 14. Мост

А доводилось ли вам задумываться над звучанием слов? А слышать его? Странный вопрос, скажете вы и будете тысячу раз правы. Звучание слов не подлежит обсуждению, оно дано нам как подлежащее и сказуемое, его не выбирают, как не выбирают родителей, место и время рождения, а так же и саму возможность, либо невозможность жизни. Была б моя воля, такой выбор был бы уже давно учреждëн. Судите сами - как выяснилось, мы есть воспитатели бога, его отцы-наставники (Спасибо Новому Вечному, что не матери-кормилицы!) и, стало быть, такой выбор просто необходим ещë и для того, чтобы в полной мере реализовать свою ответственность перед своим воспитанником. Но он способный ученик, иначе я не ручаюсь за то, что у нас вообще была бы речь. Очень даже может быть, что немота есть врождëнное его свойство, подобно тому, как парадоксальность есть врождëнный изъян (?) интуитива. Поэтому не будем списывать всë на звуковые аномалии, когда нам кажется, что некоторые слова звучат не так, как нам бы того хотелось. Он очень старался. Поверьте, очень.

XXIX "Оберегла, не обрекла На боль, страдания и голод Старухи цепкая клюка И ведьм справедливый молот. Забавно: зла инструментарий Растит цветения побеги, Прочь от духовных семинарий В языческой объятья неги. Обкраден немощью старатель, Намывши разум, а не дух, Едва не сгинув в топкой гати - Румяной плоти повитух Веротерпимости развратной, Принесшей наспех в подоле - Дверями хлопаю парадной: "Гарсон, солянку и суфле!" Обрыдло... Смолкли горлохваты, В артериях застыла ртуть, Желудок жалит едкий натрий, Парами фтора дышит грудь, И жизнь в сплошном автоматизме, Но не таков упрямец-мозг - В хроническом метаболизме Интуитивный строит мост Над тучной завязью аксонов, Природы не в обход, но вброд - Мне ночью мыслилось бессонной, В который раз, который год..."

Сиюминутное порицание себя одинокими порциями протискивалось в архитактильный склеп собственных ощущений, настырно проникало под кожу, почти приятно щекотало луковицы волос, походя усредняя привычную спесь безотчетной, но так-таки неприкасаемой гордыни, и подспудную шероховатость камня рассудка, пополняя и без того до отказа забитую несносными отпрысками чужого неблагополучия иерархию машино-людей и человеко-машин. Я ни в коей мере не мог винить себя в том, что все эти недоразумения когда-то могли считаться живыми, и даже человек-минерал был не более мëртв, чем человек-растение, воспоминания о котором всë ещë так живы в моих волосах, таящих в себе истоки того сокровенного родства. Я не мог быть недоволен, но даже самый грубый анализ свидетельствовал об обратном - если человек превращается в растение, растение становится животным, животное - человеком, человек - духом, то обязан ли последний всенепременно стать Богом? Навлекши на себя кармическую немилость, я опротестовал последний пункт кабаллической формулы, взяв на себя смелость утвердиться в своей особой, не требующей особого понимания и какого бы то ни было миропомазания, а также самозабвения - человек становится машиной. Симпатично, не правда ли , Новый Вечный (если не сказать "симптоматично")? Да избави меня от таких симпатий! Мне некого винить, но и с благодарностью лучше повременить. Позже. Я отблагодарю тебя позже, плотоядный конструктор головной боли, не ранее чем медицина изучит все возможности излечения от анаэробных инфекций, вплоть до математически безупречно выверенных последовательностей эргономично сложëнных машинных кодов, столь же беспощадных, сколь и беспомощных, беззащитных перед угрозой простого прекращения подачи энергии. Включительно. Он очень старался, очень, пусть в этом его высшая награда, что старания эти всë-таки пропадут даром. Ибо кто он такой, чтобы восторгаться деяниями рук своих, спустя ночи и дни благополучного забвения и покоя? Поздно. Они уже не твои. Я не завидую им - машино-людям, вторгшимся на неподготовленную почву застарелых предрассудков, непредумышленно сторонящихся формообразующих принципов, изложенных в тамошнем "Руководстве". Я следую своим, не переставая порицать себя за то, что был малодушно терпим к преступному инакомыслию прочих, так и не научившихся порицать себя.

Утопист проливает сердце семиструйным ручьëм неуклюжих клише, свет крошится ниц, вырвавшись из чистоты, насаждая себя решительно везде, ибо в мире нет такого места, что подверглось бы осквернению больше, нежели другие. Иное дело с местностями. И в этом повинен не только свет - пусть бы себе крошился и далее, ведь он, говорят нам, лишь следствие никому не ведомой причины, между тем, причинность он оставляет при себе, ибо как одно может существовать без другого? И так ли уж глупо кичиться собственным происхождением?

- ...всë очень просто, всë, до безумия, до неприличия, ВСË. До последней мозговой впадины и пяди мысли, Начиная с Него, чья беспечная суетливость породила иную, в результате чего - мы здесь. Ну ради чего, скажите на милость, вы пожаловали ко мне? - взгляд Ладомира прочен и упруг, отнюдь не хрупок, отнюдь. Излучательная способность глаза вполне достаточна для принудительной вивисекции сознания читателя, однако, предоставим же слово и персонажам и даже творцам, утопившим в пресноватой сингулярности мыслительный субстрат, а без него никуда - не верьте ушлым пророкам.

- Я... - запинается Писатель.

- Мы... - подхватывает было Автор.

Остальные молчат. Как и прежде, они - отработанный материал, ну что вы прикажете с ними делать? Вот и приходится всюду таскать за собой этого флегматичного гравитатора и безусого пажа, чьë латентное состояние нисколько не вредит текстуре слов, не будучи исчерпанным до конца. Инициатор также бравирует молчанием - это у него в крови, да и недомолчать всë же лучше, чем не договорить. А посему, будемте добросовестны в передаче коллективного мыслефона, каждую патологию скрупулëзно фиксируя в пишущийся вами анамнез, шелестящие страницы которого так мало вам скажут о себе. Но не таков Ладомир, ох не таков.

- Всë просто, не слишком, а в меру, ей-богу не слишком, - он снова в своëм амплуа, демонстрируя поминутное приращение мышечной активности, успевает облачиться в свой домашний наряд, расположившись с максимальным удобством для самого себя, - Скажите мне, Автор (Теперь я ещë и донельзя конкретен!), доводилось ли вам лицезреть хромого безродного ангела с отсыревшим крылом и издëрганным глазом, опирающегося на мощного смертного, одолеваемого истерией смеха? Нет? Он перед вами. Смертный. И скажу более - с удовольствием смертный! Мы не исследовали смерть, а между тем, она того стоит, дорогие мои господа.

- Вы предлагаете нам умереть? В этом и состоит ваше предложение? - озвучивает собственное разочарование Писатель.

- Неплохо бы, но вряд ли вас это устроит, - живо ответствует Ладомир.

- М-да... вы знаете, нас это нисколько не устроит, а очень даже наоборот, - веско подтверждает Автор.

- Ну что ж, и меня тоже, - не скрывает своего юродства Ладомир.

- Простите, - снова встревает Писатель, - вы имеете в виду смерть тела?

- Обязательно, а вы знаете какую-то ещë?

- И это говорите нам вы - Ладомир?

- Да, Ладомир - вот моë имя... - вновь пускается в старательное изображение собственного аутизма Ладомир.

Не всегда удачное и редко искреннее. Позвольте, но ведь это не исповедь, и даже не проповедь - к чему здесь милые откровения отчаявшихся провидцев? Мы продвигаемся вперëд по шатким подмосткам неуклюжего замысла, то и дело норовящим выскользнуть из-под ног Есении, уже ступившей своим не по погоде лëгким бархатистым башмачком на тонкий перешеек суши, и осторожно пробирающейся к нам на огонëк. О, где тот замысел, что толст и вкусен, коим напитана твердыня моих слов; где та истончëнная вечно голодным воришкой Трикстером струя смысла, самую сочную сердцевину которой он едва не слизал своим шершавым непомерной длины языком? Где те покрасневшие от полопавшихся сосудов невыспавшиеся глаза сказителя, сиюминутно готовые выстроить мост над такой притягательной бездной ленивого хаоса и беспечной тьмы? Где тот конструктор, что сочтëт наличие интуитивных перекрытий, опор и балок, поддерживающих нескладную громаду уже сказанного с запасом прочности на ещë лишь только замышленное?

- Ладомир, - нарочито борясь с далеко не показной усталостью, выдыхает Автор, - мы вас выслушали - выслушайте же и вы нас. Мы пожаловали к вам, как вы, наверное, и сами полагаете, с далеко не праздной целью. Мы - люди Слова, но не в том старомодном рыцарско-гусарском смысле, а в буквальном и самом прямом понимании - слово, в некотором роде, наш хлеб. Да, пожалуй, хлеб, ибо сказать - воздух - было бы слишком высокопарно и не соответствовало бы нашему духу. Однажды, нами была задумана такая последовательность слов, не скрою - не без некоторого посредничества нашей клиентки, которая так или иначе, привела бы нас к вам. И вот - она, собственно, и привела. Выстроив нечто, отдалëнно напоминающее сентиментальный роман и философскую притчу, мы очутились на распутье и, подобно кабинетным... э-э... кухонным учëным, не изобрели ничего лучше, как самим воочию ознакомиться с предметом своего исследования - вами и вашими, уж не знаю как вы их кличете, апологетами, одним словом - Ladomirity. Мы собираем материал о вашей...

- Секте? - подчëркнуто дружелюбным тоном Ладомир перебивает своего покрывшегося испариной собеседника.

- Как вам будет угодно. А впрочем, не знаю как мой коллега, но полагаю, что и ему тоже, но мне уже давно было интересно описать какую-нибудь организацию из тех, что сейчас именуются тоталитарными сектами, их быт и нравы, становление доктрин и воцарение лидеров. Мы готовы даже компенсировать ваше время и затраченное интеллектуальное напряжение...

- А это уже любопытно... - заинтересованно произносит Ладомир, - И много ли я, по-вашему, могу выручить из всей этой затеи?

- Учитывая наш гонорар от издания полюс комиссионные за клиентку, да при грамотной постановке дела...

- Иными словами, вы предлагаете мне участие в коммерческом предприятии?

- Именно! - восклицает оживившийся снова Писатель, дотоле мирно дремавший и пропустивший мимо ушей длительную тираду Автора, - И притом, заметьте, вы - не на последних ролях! Ведь это же не противоречит вашим принципам, Ладомир - по вашим уверениям - вы и с богами заключаете сделки, а, вы простите, какие уж из нас-то боги! Мы предлагаем вам стать, как там это у вас, жрецом, менеджером, приказчиком - оператором бога! Любого, по вашему усмотрению.

"Экая стремительная эволюция! - промышляет Виталий, ëрзая у огня, - От послушной паствы и невинных литературных чинуш до торговцев богами! Не хватили ли вы лишку, господа служители еë величества Словесности?"

- Совершенно верно, коллега. - возвращает себе инициативу Автор и продолжает, совершенно заслонив своею внушительной фигурой вскочившего со своего места коротышку, - Мы вовсе не подбиваем вас учредить некую новую универсальную традицию или веру, упаси нас Бог - уж сколько таковых перевидал мир! Нам, да и вам, наверное, тоже, это вовсе не нужно, так же как и лицезрение привлечëнных вами душ, ютящихся по баракам в болотах вокруг вашего скита, снующих тут и сям в корпоративно предписанном Ladomirity Co. унынии. Вы - адепт новой технологии, позволяющей инициировать индивидуального, личного бога, религию под заказ, веру под ключ! Без различения в деталях и догмах, создавая уникальный продукт для конечного потребителя - пользователя бога. Такова ситуация, сложившаяся нынче на рынке религий и вер - всем подавай эксклюзив, никто не желает молиться общим богам. Религия, она как общественная уборная - испражняются в неë все, а убирает один, да и то - какой-нибудь опустившийся субъект. Только крикни - я создал универсальный и всеобщий вселенский принцип добра - как тебя тут же объявят очередным сумасшедшим, в лучшем случае - обойдут стороной. И правильно сделают.

Мы создаëм, да - литературный лубок для неоперившихся интеллектов. Нас мало интересуют детали в поверхностном изображении действительности, мы вовлечены вовнутрь, нам важен процесс, а не отстранëнное наблюдение кажущейся видимости, не голословное упражнение в язвительности в разоблачении Майи, а сама Майя в еë принципиальных аспектах отличия и противоречия с истинной природой. Наши субъекты - субъекты нашего литературного изыска, наши персонажи и главные бездействующие лица - суть идеи, убережëнные от зубоскальства и высокомерного остракизма современной эпохи. Мы изо всех сил стараемся избежать порочной персонификации и антропоморфизма своих идей, апеллируя, по возможности, к их высшему принципу, как наименее подверженному инертности низших эмоций, калечащих всякое чистое устремление. Наш персонаж - это мысль, взятая сама по себе, безразлично, у камня, растения или машины - каждая имеет свою жизнь в своëм собственном масштабе бытия. Привязки к материи могут быть любопытны, но не более того - мы не отрицаем исторической логики, либо отсутствия таковой - нами движет лишь первобытное любопытство в познании душ организмов и, как продукта их сознательного акта - механизмов. Очевидно, такова наша кармическая привязанность к завязыванию и последующему разрубанию гордиевых узлов нынешней цивилизации.

Вы - один из таковых. Вы не поверите - насколько удобно нам было бы осознавать себя высокомерными наблюдателями из иных миров или времëн, освоившими хитроумный способ сообщения с этим технологически жадным миром, но - увы! Мы и сами есть его произведения, написанные ломаным истерическим языком выжившего из ума философа - ведь вы обратите внимание - ну кто сейчас так говорит? И если этот текст вам покажется искусственно синтезированным монологом одного лица, раздарившего в произвольном порядке свою речь столь же искусственным персонажам - значит своей цели мы добились! И перед вами окажется тот продукт, который мы и хотели вернуть в заскорузлое всяческими пост- и прочими модернизмами поле идей. Мы пишем вязко и тяжело, наматывая слова на упругую непослушную конструкцию из эмоций, которым придëтся пережить наши тела, даже если мы и не собираемся ограничивать себя самоубийством - инертность желаний всë ещë велика, и просто так от неë не избавиться и после пробуждения, а что есть наша жизнь, как не сон с нескончаемыми сновидениями, преследующими нас каждый миг, подстëгиваемые своим погонщиком - временем; а смерть - не долгожданное ли пробуждение от постылого сна? Но и бодрствование не длится вечно - всë зависит от того, сумеем ли мы преодолеть инертность плоти, или нет; будем ли мы проживать это снова, терзаемы смутными догадками и вкрадчивой интуицией, льстиво нашëптывающей тщеславию послания по сию сторону Майи.

Мы обращаемся к вам, Ладомир, столь смело трактующему явления, э-э ..., вернее отблески Нави, мы - уставшие провоцировать Явь, впрочем, легко поддающуюся на провокации, с требованием организации тотального заговора против оной. Вы - наш единственный мост - нас не устраивают "игольные ушки" - взгляните хотя бы на мою комплекцию!

- Что ж, вы - удивительные господа, - Ладомир протягивает чашку с питьëм тяжело опустившемуся на стул Автору, - вы предупредили моë предложение и было бы странным, если бы вы этого не сделали - вы инициировали его, - глаза Ладомира скользят по втянувшему голову в плечи Талю, - я отпускаю вам ваши грехи, - одна его рука очерчивает в воздухе крест - другая проводит некие манипуляции с клавиатурой, - "Интуитив" - будет ваша индульгенция за непринуждение и бездействие. Теперь идите с миром!

И господа молча встают, кланяются и выходят прочь. Их ожидает реальность, та самая реальность, в глазах которой, как в глазах голодной самки запечатлен немой вопрос: "И это всë?". А как же? Их уже, поди, заждались потëртые тренировочные штаны, кухня, казëнные кабинеты с массивными пресс-папье. Служебная командировка ещë долго будет им напоминать о себе промоченными ногами и хроническим насморком - таковы последствия неосторожной теургии в отдалëнных от цивилизации местах. А ведь требовалась всего-то инспекция по соблюдению договорëнностей, с таким трудом достигнутых - уж очень привередливая досталась клиентка! Но всë-таки служба есть служба, и по прошествии пары недель в недрах машины Ладомира появится тот любопытный документ, своего рода, изнанка "Интуитива", вынужденное прикрытие в целях глубокой конспирации, чего требует затеянный заговор по разоблачению Яви - если уж выстроен мост, то необходимы и его перила.

"АКТ
проверки состояния духа витальности у клиентки ... ,
помещëнной в реальность интуитивно-логического типа, порядковый № ... .

1. В ходе осмотра результата синтеза было установлено:

а) Местность - островная, северных широт, изолированная от материка слоем холодной воды с повышенным содержанием соли и информативно поляризованного флюида классов "тайна", "религиозный восторг" и "умиление верой" с редкими, но весьма взрывоопасными примесями йода, а так же "страсти", "желания" и "оцепенения", как показал усреднëнный анализ взятых проб. Преобладание вышеупомянутых классов прослеживается и на суше, представляющей собой стационарный субстрат для синтеза и развития означенного флюида, бесконтрольная выработка которого способствует процветанию религиозного культа, о чëм свидетельствует наличие монументального храмового сооружения и останков архаических святилищ языческих времëн.

б) Население - делится на так называемых "служителей культа" и всех остальных: жителей посëлка, паломников и туристов, различающихся единственно по способу восприятия флюида.

2. Состояние клиентки:

а) Статус - плавное смещение от туриста в сторону паломника и местного жителя. Не исключен и вариант служителя культа, но маловероятен, ввиду враждебного настроения к оным еë спутника, пострадавшего от чрезмерного увлечения одним из видов флюида.

б) Витальность - подавлена в силу вышеупомянутых причин с прибавлением ещë одного фактора, изложенного ниже.

3. Особые дополнения: наличие на острове так называемого реактора по переработке синтетического флюида "скорбей молящихся" в то, что его учредитель - пришлый служитель культа называет "Ladomirity". В связи с чем, высокая комиссия имеет сообщить следующее: поскольку контакт с вышеозначенным лицом всецело является инициативой самой клиентки, и даже основным условием еë синтеза, считать синтез условно успешным. Но в силу наличия источника подавления еë витальности, а также тяжелого эмоционального фона возникшего между этим самым источником "Ladomirity" и еë спутником, рекомендовать ограничение контактов с неблагоприятным фактором, вплоть до полного его устранения. В случае возникновения какого-либо противодействия со стороны последнего, для разрешения сложившегося противоречия обеспечить возврат клиентки к исходным условиям, со всеми вытекающими из него последствиями, с полным перечнем которых клиентка ознакомлена, о чëм имеется соответствующая запись в еë анамнезе."

Об этом свидетельствуют скупая буква казëнного протокола - мы же остаëмся в неведении относительно этих таинственных "вытекающих условий". Расплывчатая угроза ненадолго повисает в воздухе, странная изометрия причин и следствий воцаряется, как призрак грядущего синтеза, впрочем, призрак дружелюбный, как и сама кропотливая работа по синтезу условий для необходимого результата.

"И этого достаточно!" - отвечаем мы самке волка Фенрира всë с теми же голодными глазами, так и не удовлетворившейся многозначительными посулами рваной суеты.

Этого вполне достаточно, но бесконфликтного заговора не бывает, что как нельзя лучше понимает Тяготей, всë-таки устроивший побег ученика Никодима из-под носа у самого Подспорья. Теперь им пора обратно. Их ожидают семьи, одного школа, другого - рыболовецкая артель; выходит и Виталий - там, в посëлке его ждëт Есения, уже собравшая вещи и готовая покинуть навсегда домик Агафьи. Уходят все, и я остаюсь один, я - поп Ладомир, системный администратор проштрафившейся Ladomirity. Пора бы и умереть, но выстроенные мостки накрепко держат безутешную Явь, отвергая некоторые и весьма деликатные посягательства смерти на осторожную Навь. Пора бы и умереть, пролить скупую слезу умиления у монастырской кладки стен, растопить гранит - он более эмоционален, чем бесстрастные иноческие лики - видел ли кто-нибудь их плачущими? И только редкие мироточащие иконы заспанных богоматерей в состоянии составить слабую конкуренцию в разоблачении Яви гранитным бастионам гладко пригнанных валунов, обрамляющих Соловецкое подворье. Ничто не может лишить их совершенного сна, заставив пробуждением испытать совершенную боль. Но смерть не желает принять меня, как я не желаю принять еë скорбь - молящихся мне будет вполне достаточно.

Лес шумит, и Майя вовсе не намерена обнажаться перед первым встречным, снимая свои драгоценные покровы., в разоблачении которых так поднаторел Трикстер - очевидно, есть чего стыдиться. Камни насупились, всем свои видом говоря: "И в чей же это недалëкий умишко взбрело провозгласить нас низшим элементом бытия?". А замурованный в них профиль Трикстера с соседней кладки и отвечает: "Сражайтесь, господа! Недовольные - шаг вперëд!". Недовольных нет, а если и есть, то кто ж сознается - коллективное бессознательное, извольте видеть!

Дознание движется своим чередом, следственные органы полны решимости отыскать надëжные доказательства вины Майи в подтасовке действительности, как вдруг, не то чтобы очень ожидаемо, но и не вполне неожиданно, Явь выступает с демонстрацией своего стопроцентного алиби, и всë обвинение рушится как карточный домик: я подружился с жизнью, но пора бы и умереть - крайне не хотелось бы казаться назойливым, и обременять еë своим нежелательным присутствием. Однако, не мне решать, а? Ну чего ты молчишь, всë ещë Новый, но уже какой-то не слишком и Вечный... Портянки вечности мне жмут, я не выполнил требы и не истребовал сам, всë стесняясь хоть на миг укоротить еë - жизнь, чтобы никто и не вздумал обвинить меня в заносчивости и своеволии, а ведь это так естественно - не пожить хотя бы с минутку... Вот и не пожил. И вот ещë что - Явь, она хоть и известная модница, но в моменты непосредственной близости, я бы даже сказал, интима, обнажается с редким сладострастием, как та дЕвица, что надевает ажурное нижнее бельë в первое свидание, не смотря на все свои принципы. Сумей расположить еë к себе, и она отдаст тебе то, о чëм ты даже и не подозреваешь. По крайней мере, у меня было так, господа. Ведь я же не заговорщик и не насильник какой-нибудь, я всего лишь поп - справьтесь о том у моей матушки попадьи. Да-с, уговором-то - оно завсегда лучше, нежели насилием. Поговорите с ней, возьмите ласково за руку, проведите невзначай по волосам - мне ли вас учить? А то - ишь чего удумали - разоблачение! Заговор! Не будучи в достаточной мере сведущим как в юридической практике, так и в теории, я не возьмусь выступить адвокатом у этой изысканно стервозной дамочки, но и с прокурорством тоже воздержусь. Рано вы меня записали в обвинители, господа, ох, рано! Она ведь не за себя хлопочет, что, впрочем, нисколько не умаляет значимости проступка, а за вас, горемычные, всë вам старается угодить, а вы еë так! Не надо еë разоблачать, не по-божески это. Да и не по-людски. Любить тоже никто не заставляет. Равно как и ненавидеть Навь. Но считаться придëтся - Правь-то ведь ещë никто не отменял. Конечно, легче всего обвинить еë в подтасовке событий, шифровке подтекста истории, ведении двойной бухгалтерии жизни и тому подобных миленьких мелочах, мало помалу подрывающих экономику того скупердяя, что дрожит за каждую мельчайшую вибрацию эманируемого им эфира; несравнимо труднее предположить, что это - лишь та самая иллюзия, разоблачать которую вы все с таким рвением было принялись, а в действительности, настоящей действительности порядка №0, всë случается безупречно честно, с самьй честью, возведëнной в принцип. "А как же Трикстер?" - спросите вы. Да так и поживает, грабя себе до нитки всякого сомневающегося даже в факте собственного сомнения. Попустительство - страшная вещь. "Не удержала в черном теле узда сумасбродную голь"1 - вот ведь как случается. И не иначе. А вы тут ко мне со всяким "модернизмом"...

Так ведь ещë и смерть туда же! Обрядилась, понимаешь, мне тут разной болью и страхом, схоронилась во ржи, ну что ты прикажешь с ней делать! Уж не разоблачать, точно. Мостов понастроено достаточно - не сгинем. А не сгинем - ну и чëрт с ней - надоть, так надоть!

XXX "...Мы перепрыгнем через смерть Сквозь почести, покой и злато, Земную потревожив твердь Небесным именем крылатым, На росстани сермяжных правд Нас вульна одолеет кривда, Покорно вздрогнет миокард И мускульный взорвëтся привод, Румянец вспыхнет вполщеки - Вполистины условно лживой, Мы - времени гробовщики В секундах, безусловно, живы. ...Паноптикум эфирных тварей: Реторта сил что миска щей - Бульон намеренья заварен И нет похлëбки той сытней; И сноп готов для потрясаний, ПрелОмлен хлеб на радостях, И в истерической осанне С лукавым породнился маг Родства не помнящий, порожний, Древа охаявший друид. ...Мы расстаëмся у подножья Венца симпатий и обид; Мы мыслим мелко, односложно - Сынам зачатья нечета, Монады номер каталожный Упрятав в толстую тетрадь..."

- Ибо истинно, говорю тебе, Ник, - пробираясь обратно к поселению рука об руку со своим подопечным, Тяготей с трудом осваивает новую для себя риторику, - молчи и жди - и тебе воздастся, и камень животворящ, и убийца благосклонен.

Неслышная оттепель ограждает их от морозных происков ледяного безветрия, скудоумная проплешина печали не волнует более огорошенного борзописца, в который раз возвращающегося к начальной точке разграничения всего, отчаянно затевающего всë заново, панически переживая неизбежность конца. Капель и несносная грязевая жижа под ногами с лихвой компенсируется гипнотически яркой синевой неба, проталинами во льду, сырым, забористым кислородом, невесть откуда возникшим в этом чëрном, ещë не лишившемся зимнего оцепенения лесу.

Принятие новой жизни - дело многохлопотное. Даже если это - весна, и воздушная парфюмерия гложет вас пуще всякой, будь она трижды литературной, идеологической интервенции, когда сама самка Фенрира ощерилась и потекла - не время для выкупа прошлогодних индульгенций. А каково раздолье для всякого рода страдающих натур, брезгующих поживиться этой восхитительной нечистотой - ох уж мне эти ребята "отказавшиеся творить"²! Предоставьте нам самим копошиться в непорочной клоаке органической жизни - будьте покойны, мы ещë поквитаемся после, по выходе из злачного притона "грядущего", что всë никак не нагрянет. А силушка - вот она, брезжит в упрямые, отказывающиеся видеть очи спокойствием моря и тишиной воды; пугает, трогает холодными железными клещами трепещущую душонку безлюдьем горизонта, сторонясь пришлых и не вступая в бессмысленное противоборство с угрюмыми формализмами умных материковых книг.

Он проводит рукой - своей грязной мохнатой клешнëй с толстыми землистыми пальцами - по еë лоснящемуся загривку, рыбарь-Тяготей, гнусавый гравитатор Подспорья, дух-элементал Майи, новоявленный божок Яви. Очеловеченный Трикстер, косноязычный, испитый забулдыга-артельщик, подпирающий небо своею растрëпанной головой - он один умудрился хоть как-то приручить еë, по-собачьи преданную внимательному хозяину.

Глава 15. Огненное духовенство,
или человек с безупречной кармой

XXXI "Над цепью вер, трезубцем роз Оправив суетные будни, Я умер нб спор, на вопрос Ответив каверзный, паскудный: "Паломник в Мекку плотной жизни, Тебе ли не наскучил хадж? Тебя ли не изъели слизни, Тебя ли не подвëл кураж?" Я отвечаю по порядку: Я умер - стало быть я жил, Прилежно вписывал в тетрадку Этюды о смятеньи жил, Туманно мыслил без боязни Стать падшим - падальщиком сил, Напрасный вам устроив праздник, До срока выбившись из сил. Особых я не звал напраслин, Металлов скаредных и бронз, В святые не осилив кастинг е рвался в стадо мудрых бонз. ...Над цепью вер, блудницей дум Рутине морщась повседневной, Я размышлял о посевной, Сменив обыденный костюм На разум облачëнный пневмой, Стихов пристойный перегной Я ворошил предвзятый, гневный; Я погибал не на войне Всë так же трудно понимаем Средь символических манер И символов оживших тайн; Пахтаньем я ощерил море, Бытийность уложив в гранит, В вагину канул я историй, Устав от сонных панихид..."

- Любовь оплачивается. Сторицей, Ник. - он что-то понял, чего-то - нет, не это суть важно - вознаграждение за любовь - удел либо святых, либо окончательно падших, что, в сущности, одно и тоже. Явь проплачена, Навь распродана с молотка, долгополый хитон по-античному элегантен и смотрелся бы на нëм, как кощунство или чей-то недобрый юмор, но нет - всë пристойно и как положено возвышенно - Тяготей подобен скале, куда уж тут утончëнной субтильности Виталия или скандинавской выправке Ладомира. Интерьер занятен тоже - лето подарило ему роскошную арену - землица щедрая жизнью выгнала травы и озеленила леса - возможно ли желать большего для крепкого верою храма? Община Новых Живых, Огненное Духовенство или камнепоклонники, сгрудились вокруг своего гуру, восседающего в центре каменного лабиринта на каменистой косе, неглубоко вонзившейся в меланхолически белое море.

Он мог бы попросту молчать, серые купола, виднеющиеся над плотной стеной леса сказали бы им сами - если бы Бог был по-прежнему жив, то он непременно поселился бы здесь. Нелепая мысль, она до странности въедлива и нарочита, при всей своей кажущейся абсурдности живуча, как сама жизнь и нетривиальна, как смерть.

Всë кончено - поколение озабоченных духом может рыдать - Огненное духовенство свершилось! Духовенство - деятельное состояние духа, духовное делание или огненное состояние рассудка свершается здесь с завидным постоянством ежедневно, но, по большей части, еженощно, когда вновь воссозданный эгрегор гаснет в огне предзакатного солнца, когда никто из собравшихся не дерзнëт войти в приютившее его море, озабоченные единственно лишь пахтанием собственной крови в не слишком ритмично пульсирующих вслед за ним сердцах. Когда никто не утруждает себя воспроизводством крестных и иных знамений, когда причинность получает свой очередной апперкот и удаляется восвояси, сопровождаемая нечеловеческим гиканьем под звон шутовских бубенцов и ритуальное равнодушие, исходящее ото всех остальных - тогда гравитатор утирает слëзы и, пользуясь всеобщим молчанием, растекается мыслью по высвободившимся емкостям пламенеющих душ. Произнесение речей нисколько не тяготит его - даром, что Тяготей - теперь он сам не часто снисходит до этого, всецело доверяя Подспорью в обработке привходящих кармических искажений и прочих волевых протуберанцев. Агрессия и насилие, искупаемые страданием и покаянием, более никого не тревожат - система автоматического отслеживания и зачистки кармических нарушений, а это, конечно же, одна из прямых обязанностей Подспорья, работает отменно - интуитивный речитатив более не маскируется под внутренний голос - он уверенно и самодостаточно звучит морем и ветром, целлюлозой и известью, гранитом и святостью, слежавшимися за миллиардолетия из крошечных элементов жизни - моллюсков и беспозвоночных в ракушечник и, переворошенный ледником - в валунный монумент первоединому усилию.

Люди (А это точно они - факт!) всë так же таращатся по сторонам, несмотря на многочисленные "теперь" - теперь это одна из многих религиозных общин, или разобщений - кому как угодно - устроила что-то типа выездного собрания с элементами коллективной молитвы и духовно попрошайничества во главе со своим лидером, выцыганившем себе у Подспорья такую привилегию. И всë бы хорошо - Соловки, природа, близость к ортодоксу опять же - ан нет, им подавай нечто исконное, аутентичное, "архетипическое" донельзя, словом, что-нибудь этакое, да позаковыристей. Вернее троим из них. Вольным слушателям, примкнувшим лишь на вечернюю мессу.

- Как-то не хочется, чтобы Любовь оплачивалась. Тем более ещë какой-то Сторицей, - печëтся о своей неплатëжеспособности девушка, буквально оттащившая своих спутников от надолго расположившегося сборища "пламенеющих духом". Пусть себе пламенеют, но только без нас.

- Ну, как же, - отвечает ей молодой человек, поддерживающий еë под руку, легкомысленно шагающую по круглым, отполированным суеверием, камням лабиринта, - а кармические спайки удалять за тебя кто будет? "Незамутнëнная вечность"? Или интуитивная скорбь?

Он смотрит на неë искоса с нескрываемым обожанием и весëлыми искорками в глазах, по-мальчишески заигрывая и слегка паясничая, с преувеличенной предупредительностью ступая рядом с ней по ритуальной спирали. Как там его - "Дастоярова перста"?

И лëгкой иронии достаточно для перевода Подспорья в режим предложения - теперь оно, как некогда антивирус, сканируя карму на предмет обнаружения отягощающих еë последствий, непременно поинтересуется, обнаружив таковое, исправлять его или нет, выдав целый букет предсказаний и инструкций по устранению оного; а вовсе не самовольно примется исцелять подозрительные участки причинно-следственной цепи. И правильно. А вдруг - это я сам намеренно устроил себе такой аттракцион со всей приличествующей ему свистопляской, ну захотелось мне пострадать, к примеру, или того паче - погреховодничать? Конечно, я оплачу, я за всë отвечу - я пока что ещë отличаю принцип вселенского возмездия от банальной мести (А отличаешь ли, Новый Вечный, ты?) - ну так дайте мне такую возможность! Подспорье обновлено, в его последнюю версию добавлена соответствующая опция - достаточно лишь поставить в определëнном месте крыжик. Вот это технология, господа "отказавшиеся творить" - вам и не снилось!

- С лëгкой иронией пора кончать, - откликается третий, - и со всякой иной тоже. Здесь вам не театр эстрады, а Место. Причëм святое, несмотря на этих, - небрежно указывает он через плечо на группу товарищей, оставшихся позади.

Святость необсуждаема. Она до тошноты очевидна, проглядывает сквозь каждый элемент чистоты и славы, коих здесь водится во множестве. Природа, как целый легион римских весталок, агрессивно беспорочна и умиротворëнно свежа, как и должно быть той, кто горит, излучая звук. Они пришли сюда именно за ним. С языка слетает: "их привела сюда Дарна", но это далеко не так, и даже если бы это было и так, то она, Дарна, ни в коем разе не посмела бы приблизить их к этой бесноватой толпе неосвятош. Их благоразумие таково, что ради опыта не стоит брезговать ничем, а уж тут-то этого опыта!..

Они никто и ничто, между ними нет никаких уз, кроме обоюдного расположения и ни каких идей, кроме всеобщей благодарности за бытие. Они новы, как вечность и открыты, как дети. Зашоренность - не о них. "Я - человек с безупречной кармой", - может сказать о себе каждый из них. Он и говорит:

"Я - человек с безупречной кармой. Мне стыдно в этом признаться, но это так. Я стесняюсь говорить об этом и даже думаю шëпотом, хотя моими мыслями впору орошать поля и латать озоновые дыры, чтобы хоть как-то оправдать отпущенный мне аванс. Я же предпочитаю пить пиво, с безучастным видом валяясь на диване - божественная мимикрия спасает меня и в этом, избавляя от досадной необходимости делать вид. Я пунктуально спотыкаюсь при ходьбе, ставлю свечи за здравие обокравших меня, посвящаю стихи бросившим меня женщинам и никогда не подаю попрошайкам. А сейчас у меня на ноге кровит прошлогодняя рана, и я благословляю час возникновения сей вдохновенной стигматы любви. Моя карма искуплена на несколько поколений вперëд и мне нет нужды вступать в товарно-денежные отношения с создателем. Впрочем, и от денег я отказываюсь с той же бестолковой лëгкостью, что и вступаю в сентиментально-бытовые споры о своей исключительности, на сто процентов уверенный в собственной неправоте Я читаю символы в позывах кишечника и ловлю гармонию комариных тирад. Утратив последний стыд, я покрываюсь мурашками от очередного тщетного сосредоточения воли с целью выдавить из себя хоть каплю гордыни, как тут же моë эго выбрасывает полотенце на ринг, останавливая кровопролитный поединок причины и следствия, и, как обычно, на самом интересном месте. Я умëн, но ненаблюдателен, завистлив, но непротиворечив; горд, но не строг.

Я решил, это - патология, безупречную карму следует преодолеть. Отправился добывать прегрешения. Авось. Горд, но не строг. И карма живëт по принципу резонанса. Быть может... Первым задрожал череп, упрятанный в металлический шлем, тяжëлые латы возлегли на плечи, пузатый панцирь неестественно выпятил грудь, в руках оказалась остро заточенная палка, почему-то вся в зазубринах. Пахло чем-то несвежим. Иные запахи отсутствовали. Среди цветов преобладал серый с лëгким подозрением на стальной. Мясо наползало на мясо, разило, корчилось - вершился бой. С лëгким подозрением на возмездие, при полной и безоговорочной капитуляцией смерти. Звук вспучился, мне подумалось - ведь и музыка есть ни что иное, как кармическое нездоровье тишины, попытка замолить ещë не содеянное и даже тщательно избегаемое. Это болезнь, которую не следует лечить - болезней вообще не существует, думалось мне о лукавстве языка, позабывшего простое и аскетичное - кара. События разили друг друга, карая и расплачиваясь, покупая и продавая, сочетаясь и распадаясь. Экзальтация улетучилась с первым звяканьем мечей, враг деловито уничтожал врага. Верил ли я в тактический манëвр, в спасительную мудрость полководца? Не более, чем в долг и спасение души. Моë пренебрежение смертью покоилось на чëтко расставленных акцентах - спасителен звук!

Музыка!

Мир вдруг накренился, дрогнул, и я очутился у Инструмента. Он был почти совершенен и непротиворечив как я, но это было уже слишком - его прелестные звуки прельстили бы разве что какого-нибудь иеромонаха такой-то пустыни, да и то не слишком усердного в борьбе с бесовской прелестью. Мне противопоказано совершенство. У меня нет никаких иллюзий на этот счëт, и я никогда не достигну его, чего бы то мне ни стоило. Мой звук будет рыдать, когда всë вокруг будет смеяться; и ликовать, когда природа изойдëтся плачем. Моя музыка будет не исцелять, а нарабатывать карму, вопреки всем этим чинушам со всеми их сакральными принципами. Она будет завораживать и умиротворять, что кто-то непременно сочтëт кармическим вывихом и очертя голову бросится еë лечить... И потом, я не гонюсь за здоровьем. Только так я сумею уберечь его. Я должен быть в нëм - моëм звуке, мне необходимо личное присутствие. Я допущу в него и вас, если вы того пожелаете и будете следовать его тенденциями, путями и тропами."

XXXII "Я проклял всякий инструмент, Что в красоте иной виновен, Чем звук, струящийся из вен Взамен девичьи глупой крови. Градуировкой тишины Мой занят чудный скрытый сенсор, Под запах звëзд и плачь Луны Огня усилив духовенство, Земли, рыдавшей глинобитно, Едва не сгинув в полымя, Подавшей Богу челобитню В чертоги девственней себя; У ног сказителя ласкаясь Отвагу помнит талисман - Подспорье для снискавших славу, Эгрегор влаги для семян. Уныньем прирастëт поверье - Саднящих слов амфитеатр, Не всяку птицу красят перья, Но всякий разум суть пожар. Огонь не может быть культурным, Огонь - поганец, дым - дикарь, И скорбный труд - заполненные урны, И прах по ветру... Клирос, пономарь... Мы пребываем вечно созерцая Порядок звуков - музыкальных нот, Что украшенье мантий горностая, Градаций что мерило и пустот."

- Энергичнее, ребята! А не то, я смотрю, вы уже совсем осоловели, - подтрунивает над своими спутниками юноша, экипированный по всем правилам экстремального туризма, впрочем, как и вся троица - видно, они успели тщательно подготовиться к десанту на заповедные острова. Их здравому отношению к непререкаемой святыне остаëтся только позавидовать - она нисколько не перестанет быть таковой вне всякой зависимости от того, какая обувь будет еë топтать - изношенный ли до неприличия паломничий сапог, или удобный походный ботинок, словно потешающийся образцовой чистотой над своим нерадивым собратом.

И они ещë долго будут бродить по вечно священным островам, не меньше недели, это точно. Земля примет их, как некогда... Как никогда ещë не принимала своих детей, хотя и рождëнных где-то не здесь, но всë же родных и своих до мелочей. Их взгляду будет всë пристойно и ново, и воспринято легко, как и следует молодости. Здоровой молодости со всевозможными поношениями себя, и даже весьма полезными в столь нежном возрасте декадансом и жертвенностью ради заведомо исконной и чистой идеи. Идеи, которая разовьëтся сама по себе, свободно и независимо от встреченных на своëм пути толков и ортодоксов, наваждений и ментальных сумятиц. Ведь это - всего лишь люди, уж будьте в этом покойны, а вовсе не какие-нибудь инопланетяне с принципиально иной логикой и образом мысли. Люди - и даже всë ещë во плоти, ну нет иной возможности быть людьми!

И всë же они - другие. Хотя бы потому, что они знают, чего хотят. Нет, они не бесплодные искатели извечно антропоморфного духа своих предшественников, из них никудышные маги - они из тех, для кого элементалы и прочая нечисть исправно трудятся на электростанциях, вольно или невольно посвящая свои шабаши благородной цели энергопотребления, ядерной ли, или тепловой, или какой-нибудь ещë - по вкусу. А особо поднаторевшие в этом деле ребята умудряются и информацию прибрать к рукам, примостившись в узлах соответствующих сетей. Ничего не поделаешь - таково время. И если когда-то шаман ценой едва ли не собственной жизни заставлял возгореться кусок просоленной древесины, то теперь этому бедолаге можно только посочувствовать. Правда, он ещë и лечил... Но кого это сейчас волнует? И если магия - есть искусство достигать своей цели, то не есть ли технология высшая ступень этого искусства?

Ребята - знатоки технологий. Их посещение есть целый волевой церемониал. Им незачем устраивать коллективные камлания и воздевать к небу руки, им просто не до него. Безупречная карма, инициированная вездесущим информационным подспорьем, сделала интуицию настоящим универсальным инструментарием в достижении своих целей. Всë что от них требуется - это сплочение усилий, а этого им не занимать. Озаглавьте это "единение духом". Нет? Тогда за вас я это сделаю сам - ну что, вот вам и первая индивидуальная идея/религия/мания под ключ! С почином! Эксклюзив! Камнепоклонники - так, побочный эффект, а это - настоящее! Настоящий "Интуитив" во всей его красе. Только не пытайтесь справляться об этом у ребят - они и сами ничего не слыхали о подобном.

Пусть огонь и пусть звук. Слово и цвет присовокупим после. Тонкая холодная, безотчëтно расчëтливая северная красота. Один творец звука, другая - голоса, третий - цвета. Каждый - творец, и каждый всего лишь ретранслятор Единого. Душевая скорби в море света. Свет, легитимность которого не вызывает ни капли сомнений, да и какая легитимность может быть у света?

- ... а он всë знай себе светить!.. - разгорячëнная рассказом Ольга на минуту смолкает и долгим победным взглядом смотрит на собеседников, как бы оценивая произведëнный эффект, в действительности же, скорее от самой себя, чем от своего повествования.

- А ты и правда считаешь себя человеком с безупречной кармой, Ник? - наконец, она задаëт вопрос самому суровому и молчаливому из молодых людей, опекающих еë в этом путешествии.

- А разве ты - нет? Разве ты себя таковой не считаешь? У тебя есть основания усомниться в причине себя?

- Не знаю... - неуверенно выговаривает она, - Наверное, нет.

- Ну, вы как знаете, а у меня этих причин полно! - задиристо реагирует Олег на всякое малейшее согласие между Никодимом и Ольгой, и сам до конца не доверяя своим словам, подчас, удивляясь им более всего на свете, но, в массе своей - не успевая даже и удивиться. Болтающийся не шее у него фотоаппарат - свидетель многих подобных эскапад. Вот уж у кого есть причины в чëм-нибудь усомниться, так это у него! Но фотоаппаратам не принято сомневаться, а только лишь молчаливо фиксировать моментальные прихоти своего хозяина.

- Вы бы ещë подольше посидели у спирали, послушали, глядишь - и меня бы выправили! - не перестаëт гоношиться Олег, видя заговорщицкие улыбки своих друзей.

- А правда, Ник - ведь ты знаешь этого человека? Ну, того, в глупом византийском хитоне, что обращался к тебе? Он знает тебя по имени! - продолжает демонстрировать свою наблюдательность Ольга.

"Так... Значит, всë-таки в глупом... Эх, дядя Тяготей!", - замечает про себя Никодим.

- И не только по имени. Тяготей - мой давний... знакомый, - без тени хвастовства сообщает им Ник, - Только, ребята - это долгая история, в которой, поверьте мне, не так много приятного, поэтому я бы попросил вас...

- Как скажете, сир! - дружеское подтрунивание Олега производит на Никодима явно не то впечатление, на которое оно было нацелено.

- Тяготей... Странное имя... - задумчиво и почти не слышно тянет Ольга.

- Да уж, куда страннее, - отзывается Ник, - а если б вы ещë слышали и его звание...

- Поручик! - восклицает не унимающийся Олег.

- Хуже - гравитатор.

- Кто-о-о?

- Гравитатор.

- Ну, хорошо, что не растаман! "Нам, растаманам, не пристало...", и так далее по тексту... - не упускает возможности съязвить Олег.

- Не трожь святое! - в пику ему парирует Никодим, заливаясь неожиданно заразительным смехом, - Клянусь нашей духовной общностью!

- Так кто же такой - гравитатор? - торопливо произносит Ольга, едва успевают стихнуть голоса мужчин над негромким Соловецким прибоем, - Он что - тоже с безупречной кармой?

- Как раз напротив... - по-прежнему серьëзен Никодим, - Боюсь, ему и вовсе не знакомо, что это есть такое - карма.

- Думаю, в этом - мы все можем ему позавидовать... - на этот раз неожиданную серьëзность приобретает Олег.

- Пожалуй что так. Мне действительно очень хотелось бы взглянуть на человека, которому некому завидовать. Или же нечему... - признаëтся Ник. Он мечтательно закрывает глаза, пытаясь смоделировать то, как звучит зависть. Оказывается, она ни как не звучит. Вернее, музыкальным этот звук точно не назовëшь при всëм старании. Что ж, откладываем еë в копилку других бесполезностей, таких же как глупость и скорбь, тушим предупреждение бдительного Подспорья об опасном приближении к болевой черте...

- Что касается гравитатора, - продолжает Никодим, уже сам не рад затронутой теме, - Для не имеющих Подспорья, он - самое то. Гравитационный элементал. Тяготей для гравитаторов - всë равно, что Христос для христиан. Мессия. Но только для них. Элемент природного тяготения с лëгкой претензией на всеобщность. Вот он и старается воцарить Правь...

- Посредством Слави? Из поручиков - прямиком в генералы? - находится тут же Олег.

- Что самое интересное - ты не так уж далëк от истины. Он и правда был чем-то вроде поручика-растамана. Прапорщик в армии, бригадир в рыболовецкой артели, гравитатор у... - "инициатора" - застревает в глотке Никодима. Им незачем знать события уже почти пятилетней давности, в реальности которых он никогда не будет уверен до конца, ставших чем-то вроде детского мифа, по малости лет успевшего плотно отпечататься в памяти ребëнка. Было б что хорошего - а то ведь их и событиями-то не назовëшь. Эх, дядя Тяготей!

- У кого, Ник? - как всегда пытается протиснуться поближе к сути любознательная Ольга.

- Ну я же просил, ребята... - в этот раз Никодим на редкость неубедителен.

- Да брось ты, Оль, ты же знаешь - теперь из него ничего не вытянешь, закрылась наша ракушечка! - от души паясничает Олег, - Подождëм до дому - уж в студии он себя покажет, наверняка уже припас чего-нибудь вкусненького, а, Ник? Дай мне такую возможность - я бы тут всë записал! Каждый шорох! Часами бы слушал что нам тут пытается втолковать море, о чëм гудит ветер, с кем спорит лес... А вы ещë что-то сочиняете! Стережëте какие-то силы, подслушиваете чьи-то голоса... Ну и я, грешным делом, целюсь в фотообъектив, щëлкаю закатики, пытаюсь на брюхе проползти через лабиринт в поисках наиболее выгодного ракурса - как будто бы у Природы бывают невыгодные!.. Ха! Элементалы! Вон они, ваши элементалы, развесили уши по островам! Нет их здесь и никогда не было - разбрелись себе по подстанциям и жируют, а здесь не было ничего, кроме боли и страха - вот вам и плоды соответствующие. И какие плоды!

Не знаю как вы, но я вижу наш будущий альбом. Натурально. Глазами. И то, что я вижу - для меня важнее всего. Я ведь человек, всего лишь маленький человечишко со своими крохотными целями и задумками. И мне страшно здесь, подле такого величия... По правде сказать, я здесь только потому, что так нужно. Этого требует технология. Я даже восхищаюсь технологично. Визуализация невиданного другими - цель достаточная для меня. Странно, но это Место напрочь отбивает охоту что-то творить, и вовсе не потому, что всë уже сотворено - куда там! Даже наше пребывание тут дико, по отношению к хрупкому равновесию этой гениальной незавершëнности. Причëм не только физическое присутствие, а нам ведомо только оно, но и сама мысль боязливо крадëтся и так надëжно скрытыми тропами, вместо того, чтобы лениво растекаться (благо, тут есть куда течь).

- А как же Обманщик? - Ольга, наконец, дождалась своего череда.

- Лично я не имею к нему ни малейших претензий. Парень на своëм месте. И карма у него - будь здоров! Фактор Трикстера ещë никому не вредил. Хотя и помощником я бы его называть не спешил...

- Это кому как, - вспомнил о своëм существовании Никодим, - Ты был прав, Олег, когда говорил о технологии. Но раз уж и интуиция поставлена на поток, то ей надо хотя бы воспользоваться. Мы не луддиты, и мы уже почти у цели. С десяток мелодий у меня уже есть, дело за малым - выяснить как их воспримет Подспорье, отсеять избыточные и развить насущные - с роскошью всегда нужно обращаться осторожно.

Умненький мальчишечка - Никодим! Кому-кому, а уж ему-то уроки точно пошли на пользу. На то и рассчитывали. Техника! Что ж, вытряхиваем из всех своих карманов завалявшиеся там пыльные вселенные вместе с причитающимися им божками и следуем дальше. Мы блуждаем глазами по ночному небу, лихорадочно выискивая к кому бы обратиться со своим очередным вздорным нытьëм, между тем, как ему известен достоверный адрес Бога, более того - он даже умудрился обучить Его элементарным навыкам обращения со своим почтовым ящиком! И зачем же тогда, спросите, ему всë это нужно - общаться с каким-то невеждой, едва осилившим интуитивную грамоту? Отчего же, иногда это бывает гораздо полезнее пустого славословия и молитвенного экстаза, когда в изобилии мерещащиеся сущности так и норовят протиснуться в Явь с совершенно непредсказуемыми последствиями для этих бедолаг, оказавшихся в роли невольных интерфейсов для проникновения. Одного из них вы только что изволили лицезреть на берегу в центре толпы, желающей разделить с ним его прелесть... Ник же чист и кокетлив в своëм отрицании чистоты, все его помыслы устремлены единственно лишь против заполонившей мир прелести и псевдосвятости, сокрушать которую он не перестаëт в своих звуковых экзерсисах и ментальных плачах.

Соль моря, информационное наполнение которой неукоснительно следует изменению фаз Луны, атакует верная Солнцу слеза; ионы жизни, умирая, щедро раздаривают еë - жизнь, направо и налево, ввысь и вглубь, в дух и в свет. Холодное пламя воды на мгновение вспыхивает новым оттенком, уже где-то виденным, там, в омуте плотно зажмуренных глаз и накрепко сомкнутых челюстей.

Сбываются ли мечты о запредельном, или изменяется сам Предел?

Выживает ли душа, или Жизнь - вездесуща?

Уходим ли мы в Ночь, или нет Ночи без Дня?

"Through The Only Sun -Eos-"³ - мелодический рисунок довершает нисколько не стесняющаяся своей лучезарности строфа, запечатлевающая духовное ликование создателя при виде своего недавнего творения. Творца, которому глубоко начхать на всë последующее, ни на йоту не усомнившегося в конечном возвращении всего на круги своя. Создателя, отождествление себя с которым, не менее правомочно, чем любая иная разновидность плотного бытия с последующим развоплощением и растворением в Оном, вне малейшей зависимости от степени своей благодати, либо отсутствия еë.

XXXIII "...а Он всë знай себе светить, Непререкаемый, крамольный, Фотонов поощряя прыть, Гонитель духа подневольный... Аудиенция у Слави: "Закон и Мир - одна семья, Земная канитель названий Вернëтся на круги своя". Он мог бы попросту молчать Воззрившись в вихрь возвращений, На мир, сгорающий дотла, Как лист простительно осенний; Как лëд настигнет лоно вод, Припомнив все Его уроки, Как заправской оленевод Прочтя размашистые строки; Как возгорается кристалл, Враждебной волей атакуем, Как я б всë это созерцал, Укрывшись в эпицентре бури... Так нет же! Правда такова - Его я рассмотрел одежды В одном из тех островитян, Что живы не по принужденью И кем не брезгует молва, В ком прелестью проснулся гений, Изрекши мудрые слова: "...а Он всë знай себе светить От века без одежд и тканей, Примордиальной жизни нить Судьбе вручив для изысканий...""

Глава 16. Нравственная сущность богини

(Вместо эпилога)

Вариативная составляющая сущности тех существ, которых мы всë ещë по привычке именуем богами, остаëтся изрядно велика ввиду исчезающе низкой плотности оных, приходящихся на одну, условно человеческую, душу. Чего уж тут говорить о богинях - то есть женских особях так называемых богов! Сердце красавицы, как известно, склонно отнюдь не к постоянству - факт не вызывающий сомнений, а в том, что наши многоуважаемые богини - красавицы, вряд ли кто усомнится, по крайней мере, я искренне сочувствую тем, кто считает иначе. Они изменчивы, но не той логичной и со скрупулëзной дотошностью выверенной изменчивостью старика Дарвина - он бы уже давно тронулся умом от их всевозможных выкрутасов, попадись на его пути хоть одна из них, вероятно, все его Трикстеры были исключительно женоненавистниками. А что же прикажете делать нам, имевшим неосторожность подпасть под очарование сластолюбивого шута, как не терпеть в придачу к нему ещë и выходки его Трикстресс? Мы падки на перемывание костей за глаза, однако не будемте забывать, что у нашего теперешнего объекта упражнений в остроумии их, костей, нет по определению - такова их, вся сплошь нравственная, сущность - иметь иную, к нашему величайшему сожалению, они отказываются наотрез. Они предпочитают оставаться сотканными из более чем призрачной материи нравственности, не утруждая себя такими пустяками, как сгущаться в градиенты, и уж тем более, грозить кому-либо своим указующим перстом. Дудки! Их незатейливый инструментарий пригоден только лишь для извлечения из реальности тех жалобно-тоскливых нот, на кои не позарился бы любой мало-мальски уважающий себя Трикстер, и вся сумасбродная красота достаëтся на попечение вашему, не очень-то и покорному, слуге - извольте слышать неуловимо стройный септаккорд, скребущий квинтами и триолями по распахнутой настежь неугомонной душе. Переставь его ноты - и он рассыплется на звуки, как рассыпается у нерадивой хозяйки пшено, и вслед за ним - вся наша столь любовно обихаживаемая реальность, которую мы поторопились извлечь из своих карманов в предыдущей главе, высокомерно презрев еë кристальную хрупкость. Но мы будем осторожны и не потревожим богиню более, чем она сама того пожелает - пусть еë созвучия хранят гармонию, как мы храним верность жизни, не позволяя себе ни на мгновение позабыть о смерти - такая забывчивость нам непростительна, не будь я - Новый Вечный!

Наконец-то мы приступаем к окончательной парковке считывающе-пишущих механизмов, самозабвенно фиксировавших наши скороспелые потуги в пролитии тех злокозненных возмущений среды, что мы самонадеянно полагали носящими характер света, не пренебрегая, впрочем, и тенью; сжимаемся внутренне и холодеем везде, где только возможно в роковом предвосхищении неизбежного - не услышать однажды их спасительного скрежета по вращающимся поверхностям, уносящим в себе ту единственную структуру, извлечëнную однажды из небытия некоей своенравной богиней. И что характерно, структура ещë достаточно крепка для того, чтобы выдержать несколько крайне необходимых манëвров.

1. Воля крепка, намерение гармонически обращается в нуль.

- ОтОрва, маленькая непоседливая отОрва! - до нас доносится показное сетование молодой мамаши, скорее удовлетворëнной чрезмерной активностью своей рыжеволосой богини, куда-то несущейся по залитой утренним солнцем парковой аллее, чем раздосадованной этим, столь незначительным фактом из жизни человеческого организма трëх лет от роду. Оно и понятно - здоровый ребëнок, а послушание ещë никогда не было их фамильной чертой.

Глядя в след удаляющейся фигурке дочери, Есения тщетно пыталась припомнить себя в возрасте трëх-пяти лет, но и те немногие воспоминания, которые удалось-таки восстановить в памяти, носили до обидного расплывчатый и обрывочный характер. Вернее, это были не вполне и воспоминания, а только лишь остаточное ощущение чего-то такого, что категорически недоступно восприятию взрослых; что ломается и исчезает навсегда из поля зрения взрослеющего ребëнка. Теперь это предстоит пережить и их с Виталием подросшей Кристине - технология технологией, а укоренение души в человеке всë так же загадочно и интуитивно, как и во времена еë с ним детства.

Да ведь по сути-то, ничего и не изменилось - пара-тройка мало что значащих новшеств, одним протезом больше, другим - меньше... Индустрия протезирования из физической сферы уже давно перешагнула в сферу умственную, кого теперь этим удивишь? А всякие попытки инициировать протезы духовные намертво пресекаются Подспорьем, оно теперь полнофункционально и со своими задачами справляется вполне удовлетворительно. Куда-то канули, в только лишь им одним ведомую Лету, и разнообразнейшие "Ladomirity", наперебой предлагавшие пиратские копии некогда оригинальных идей - паганизм, язычество, духовенство. Теперь для этого вовсе не нужно тащиться на какие-то там Соловки, достаточно лишь...

- Кристи, пора домой! - наши размышления вновь прерывает Есения, обеспокоенная слишком длительным, по еë мнению, отсутствием дочери подле себя, - Ты не забыла, сегодня у тебя посещение, да и папа, наверное, нас уже совсем заждался...

Маленькая валькирия со всех ног пускается бежать к матери, она всë делает быстро, в еë возрасте это так естественно... Они обнимают друг друга так, как будто бы нет, и никогда не было в мире любви иной, чем материнская. Золотые волосы Есении сливаются с рыжими прядками уткнувшейся ей в лицо Кристины, желанного дитя желанных родителей.

Посещение целиком и полностью лежит на плечах отца. У него уже всë готово - удалось выкроить минутку из своего строго заполненного делами графика. Для дочери он готов пожертвовать всем, чем угодно - какие уж тут могут быть разбирательства, да мелкие сетевые дрязги, урегулирование которых теперь входит в его компетенцию. Все мыслимые и немыслимые интуитивные причиндалы собраны до кучи, реальность слегка взъерошена, как и сам еë заметно возмужавший хозяин. Виталий, с видом млеющего над добычей кота, достаëт серебристый диск и отправляет его в предупредительно выдвинувшийся для этого транспорт дискового привода. Лëгкий хруст шестерëн - и он уже начинает воспроизведение возложенного на него музыкального полотна.

- Папа, мы будем чувствовать? - спрашивает Кристина, вся в нетерпении, со всей доступной еë возрасту серьëзностью.

- Да, дуча, слушай! - подмигивает дочери Виталий, усаживая еë к себе на колени.

- Это то, о чëм ты говорил, Таль? - устраивается рядом Есения, - Новое творение твоего Соловецкого подопечного?

- Да, это то, что мне прислал Никодим. Но здесь не только он, тут целая духовная общность потрудилась...

- Общность? Ну да, сейчас же ничто не обходится без общностей... Не понимаю, как можно музыку писать скопом. Тем более, если это - посещение. Сколько их?

- Никодим и двое друзей, но музыка - всецело его. Трое.

- Как мы? Как ты, я и мама? - девочка явно развита более, чем на свой возраст.

- Да, Кристи, да! Скорее закрывай глазки и не забудь поздороваться со всеми, кого повстречаешь. Кбк я тебя учила? - даëт последние наставления перед посещением заботливая мать.

Искусство жить - жестокое искусство. По всей видимости, это неплохо усвоили авторы новой, но уж больно затяжной инициации, первый трепет которой, уже начал своë действие, как минимум, в звуковой среде. Дыхнуло сыростью, давним знакомым запахом солëного перегара моря, где-то в отдалении звякнули бубенцы, скрипнули уключины, мгновение - и всë потонуло в размашистом колокольном звоне...

2. Воля пошатнулась, агонизирующее намерение призывает еë за собой.

Всë тот же голос с хрипотцой, всë те же ласковые ноты... Вновь Дастояр - отец отцов, и требы злостный оверквотинг⁴:

"Требы венчальные. 29. Испепели веленья лжи,       вели прослыть велеречиво -       имхастых5 вотчин этажи       однажды высечет огниво. 30. Гдй ты, сударь гневный отрок,       развесëлый сухостой,       дебитор судьбы умелой,       обесцененный молвой? 31. Грамотей сменил подрясник,       лясы точит небылиц.       Тяготеюшка-проказник       приручил небесных птиц. 32. Уберег зазнобы строгой       сыновей не уберëг.       Шаткой милости сугробы       погубили недотрог. 33. Удержи оглобли мысли       от икоты впопыхах,       Ладомир - стяжатель жизни,       Повенчай влюблëнных птах."

Буквы в белом. Гончарный круг сновидений, шершавая кожа воды, инфантильная пехота желания.

- Здравствуйте, дядя Ладомир! - детский лепет слышнее всего, правдивее всякого сухостоя и мудрее вечерней росы.

Гостевая бессознательного. Трикстерская юрисдикция закона. Жизнь: вид сверху. Навь.

- Еë не одолеешь вплавь! - остроумное замечание, ничего не скажешь.

Ты стремишься записать всю свою жизнь, от вздоха до выдоха, гениально прожитую и не менее талантливо проживаемую; укутать в целлофановую обëртку Дарны и закупорить в бочонок цифр; тебе удаëтся, но с трудом, труд - закаляющий, но воля своенравна. А уж с этой богиней не извольте шутить - еë сущность далеко не только нравственная. Нравы - вздор, подачка красоты. И бесполезнейшая, к тому же.

- Пошевеливай своими оглоблями! - вот тебе и подачка.

- Мама, тут есть кто-то ещë?!

- Ничего не бойся, дуча.

- Я не боюсь, папа...

- Умница! Страх - он для смертных.

- А мы никогда не умрëм? Никогда?

- Что ты, разве мы можем умереть? Разве мир может остаться один, без тебя?

- Я не чувствую... Я не могу почувствовать мир без меня. Его нет. Ничего нет... - укоризненный голос ребëнка подействует отрезвляюще на кого бы то ни было.

Но воля исправна - разум отощал. Заплутал в толще туманов - вид сверху всë расставляет по местам. Развесëлый сухостой пролегает, как ему и положено, в нижнем ярусе леса; вершины елей и осин нам виднее всего. Вода опоясывает всë вокруг, зелëно-коричневые клочки суши, разбросанные то тут, то там, по всей видимости, без определëнного плана и цели замыкают картину посещения, жадно пожираемую нечто, мало пригодным на роль глаз - тем не менее, беспрецедентно исполняющим свои задачи по визуализации невиданного.

Русоволосый эгрегор Соловецкой обители ведëт неторопливую беседу со своим ставленником прямо в зените над самым высоким куполом, близ сакрального центра - в сердце богини, где напряжëнность еë наисветлейшей сущности достигает рекордных отметок атмосферного крючкотворства и пассионарного подобострастия. Он то произрастает из алтаря местной церкви, нависая над ней призрачным столбом голубоватого тумана; то пугливо хоронится в чаще змееподобных берëз.

- Скажи мне, Ладомир, исправен ли "Святитель"? - слышим мы уже знакомый нам "голос с хрипотцой".

- Да, отче, новый оплот насмешников прибыл только вчера... Уж не желаешь ли ты и сам перебраться на материк, Дастояр?

- Желаю. Мне б всего лишь баржу...

- Облюбовал себе места потише?

- Признаться, да. В Сибири есть затишья...

- А как же двор?

- От них я и бегу.

- Подспорье?..

- Нет чумы страшнее!

- Мне ведомо - в Сибири тоже секта⁶...

- Россия велика...

- Ты продолжаешь верить?

- А ты не веруешь? Ужель так тяжек крест?

- Я не о том... Но верю я исправно. Ведь ты же жив, хоть хочешь и бежать. Я верю в эти стены и пол, даже в деревянное распятие, что никуда ни денется, умри хоть целые полчища Подспорий и Дастояров. Впрочем, беги ты или нет - Дастояр останется Дастояром, твой дух ещë силëн, но воля...

- Что воля?

- Пошатнулась. Иначе не было б тут сект и Тяготеев. Да и Подспорье б обходило стороной.

- Я стар...

- Молчите, оправданья! Ты молод, волос ещë рус.

- Что волос? Пакля мирозданья!

- Прости же отче, ждëт меня обряд. Благослови...

- Благословляю. Помни!

Туман понемногу рассеивается. Ладомир встаëт с колена - молитва завершена. Послание принято, требы возложены. Востребованность восстановлена. В тëмном храме признаки суеты. Сегодня венчание. Ему, Ладомиру, это не внове. Да и благословение получено. Место не возражает. Брачующиеся торжественно взволнованы, сейчас он, служитель алтаря Господня, произнесëт тайнодейственные слова ("Венчается Равновеликий... венчается Равновеликая... ") и, трижды (в честь св. Троицы) благословляя обоих, трижды же возгласит: "Господи Боже Наш, славою и честию венчай я (их)!". Ни слова о рабах. Рабство ныне не в почëте. Прямой запрет Подспорья.

Воля напряжена, желание в крутом пике ниспадает до экстремальных величин. Сопротивление ему больнее самой жизни. Обрученные жених и невеста становятся на одно "подножие" - разостланный кусок материи, в знак того, что они должны будут разделять одинаковую участь во всëм - как счастливую, так и неблагополучную. Но вот настала важнейшая, торжественнейшая, святейшая во всëм чинопоследовании венчания минута. На благословенную чету возлагаются венцы - знамения царской власти, и Ладомир, глядя в упор на каждого из брачующихся, выговаривает чëтко и с расстановкой:

- Венчается раб Божий... Венчается раба Божия...

Подспорье посрамлено. Шок и боязливые попытки спрятать глаза у присутствующих. Всë остальное - незначительно. Других слов никто не слышит. Гвалт неимоверный. Десакрализация устоев. Народ разочарованно вываливает из храма, как из цирка, в котором пьяный фокусник провалил представление, невольно разоблачившись и выдав на всеобщее осмеяние все свои нехитрые секреты; а глуповатый клоун так и не смог удержать внимание взыскательной публики.

Ладомир.

Он плачет. Прощание с родителем ещë ни разу не обходилось без слëз. Трикстер - и тот изошëлся от влаги. Церковь пуста, разбрелись даже мелкие служки, не выдержав оглушительного позора. И только ветер раскачивает одинокие лампады, светящие теперь неизвестно кому. Здесь уже никогда не возобновится служба - кому им теперь молиться в обесчещенном храме, увидевшем в одночасье свою сокровенную богиню нагишом, да ещë и в столь непристойной позе? И кто виноват в том, что она сама пожелала вдруг заделаться эксгибиционисткой, никого не предупредив об этом заранее? Где она - загулявшая Трикстресс, из каких навьих подворотен тебя придëтся вызволять на сей раз?

Глобальное разочарование во лжи. Дастояр всë же промахнулся. Лук с порванной тетивой. Стрела намерения давно ушла в небо, затерявшись в перистых и кучевых облаках. А жизнь так и осталась лежать в низине, ибо выше - еë ещë никто никогда не видывал. Разве что Солнце всë так же дерзновенно изгоняет Луну с небосвода, беспрекословно подчиняющуюся старшему по званию и разумению.

"Everything turns in a fire dance"⁷ - резюмирует невидимый голос, достигая конечного контрапункта назначения музыкальной строфы, вовсе не торопясь приступать к другой. Да и пусть бы себе вращалось, коли не может усидеть на месте, если бы не Кристина, что сорвалась с места и устремилась вслед за ним - этим злополучным "всем", в огненный хоровод времëн...

3. Воли нет, абсолютно чëрная и конечная смерть.

- Ну вот вам, в общих чертах, и бета "Интуитива", - Писатель надвинул себе на лоб очки и усталым взглядом оглядел собеседника.

- Вы несправедливы к себе, Писатель, - громогласно заявил Автор, - какая бета, ведь это же целый релиз! Билд один_точка_нуль!

- Благодарю, пусть будет так.

- Да не хандрите вы, Писатель, уныние вам не к лицу.

Словесный блюз, перетираемый челюстями жëсткого диска, прощально закряхтел где-то под корпусом писательской машины, неуверенно ëкнул и замер в нерешительности. Создатели решили ещë немного поразглагольствовать? Ну что ж, хозяин - барин, иного эпитета и не подобрать.

- Или вам всë ещë не по себе от того "Акта проверки..."? - продолжил Автор, видя совершенную беспомощность коллеги. Пора бы его немного привести в чувство.

- Это же донос, типичнейший, безапелляционный поклëп! - моментально воспламенился тот.

- Экий вы, право, чистюля! Да если хотите знать, я не дал хода этому делу. Отдайте свою совесть в химчистку, если уж она столь щепетильно относится к нашим маленьким литературным экскрементам, примите снотворное и положитесь спать. Утро вечера...

- Знаю, знаю, - проворчал уязвлëнный литератор, - мудренее, не так ли?

- А что если и так? Не вас ведь взгреет Департамент за допущенные ляпы и композиционные недочëты.

- Хоть что-то принадлежит вашей совести.

- За мою - не беспокойтесь. Я уверяю вас...

- Спасибо. Один уже доуверялся.

- Вы совершенно несносны, Писатель...

- Что поделаешь, "Интуитив" - штука обоюдоострая. - как бы про между прочим заметил он.

- И без единого гвоздя... - в тон ему добавил Автор, вставая с табурета и ища глазами оставленную у порога шляпу, - Вы меня простите, но уже поздно и мне пора. Вы бы всë-таки прислушались к моему совету, Писатель, прачечные души много лучше, чем этот ваш... - замялся он, подыскивая наиболее удобоваримое существительное, - Эль!

- Оставьте, Автор. Неужели же вы полагаете, что я допущу, чтобы в моей душе копошился какой-то там ассенизатор Подспорья? Да я скорее бы предал себя в руки Святой Инквизиции - вот уж где и впрямь умели очищать! Итак, до завтра, многоуважаемый коллега. Жду резолюции из Департамента. И предоставьте мне самому решать, что употреблять вовнутрь, а что вовне.

- Спокойной ночи и вам, Писатель! - сдержанно кивнув, Автор наконец-то напялил свою щëгольскую шляпу и вышел на неосвещëнную, ни кем не ухоженную лестницу, оставив коллегу одного попивать тëмный тягучий эль на своей возлюбленной малометражной кухне.

Утро. То, которое мудренее...

Департамент Интуитивных Технологий. Сокращëнно - Интуитив. 16-я глава, такой-то абзац. И, непременно, сверху. Кабинет с официозной табличкой "Новый Вечный". Часы приëма такие-то. Очередное обновление тогда-то. Посещение во столько-то. Перед дверью мнëтся грузный немолодой человек, нервно заламывая поля своей неимоверной панамы. Автор собственной персоной. Воли нет. Шестнадцать градаций безволия. Неведомая сила, в визуализации которой он так и не успел как следует поднатореть, вталкивает Автора внутрь, заставляет его проделать ещë несколько шагов и окончательно покидает где-то посередине просторного кабинета. Ноги ослабли, в коленях наметилась предательская дрожь, но главное - он вдруг понимает, что и во рту тоже нелады! Кто-то особо настырный усиленно тянет его за язык. Визуализация не завершена, поэтому отбиваться приходится вслепую, как от надоедливой мухи, или, того хуже - осы, вместо того, чтобы просто ухватить перешагнувшего все грани дозволенного шута за горло и потребовать немедленной сатисфакции.

- Скажи! - повелевает хозяин конторы, внимательно наблюдающий за происходящим из-за монолитного экрана, занимающего у него теперь полстены. Привычки он перенял не менее качественно, чем и всë остальное - теперь это для него тоже вопрос компетенции.

Неожиданно послушный Трикстер усиливает натиск по изъятию языка у совсем уже обескураженного Автора. Плоды незамедлительно дают о себе знать:

- И-инициа... - ему явно не хватает воздуха, - Инициатор?! Простите, я хотел сказать, мы с вами уже где-то встречались?

- Берите выше! - Виталий довольно кивает, и Трикстер тут же ослабляет свою хватку, - Ну, с чем пожаловали?

- Да-да, дело есть дело, - нервным движением Автор поправляет съехавший было на бок галстук, едва убедившись в отсутствии неприятеля, - Разрешите доложить, Новый Вечный?

- Валяйте! - милостиво соизволяет тот.

- Я прошу вас о резолюции на парковку головок. Мы и мой коллега...

- Так, так... Что там у вас?

- Так вот, мы бы хотели расквитаться раз и навсегда с этим "Интуитивом". Нужна ваша санкция на постановку последней точки.

- Гм... Очередная инициатическая смерть?

- Больше, несоизмеримо больше, Новый Вечный! Жизнь! Сплошная инициатическая жизнь!..

- Э нет, сплошная не годится. Даю санкцию на одно обновление. Так... где оно тут у нас по графику... - глаза Виталия добросовестно скользят по пересекающимся под разными углами ссылкам, - Вот. Сразу же и апробирую. А там видно будет. Можете парковаться! Что-нибудь ещë? А то мне ещë нужно ребятам ответить... Два одобрения за день, это надо же!

- Благодарение тебе... Хм. Спасибо. Я пойду...

- Постойте! - Виталий торопливо вскакивает из-за стола и вплотную подходит к собравшемуся уходить Автору, - Вы чем-то разочарованы? Ну скажите же! Постой! - оборачивается он к начавшему движение, но тут же вновь замершему Трикстеру.

- Признаться... Словом...

- Ну, что же вы?

- Два обновления... Не надо. Пусть лучше всë останется как есть.

- Да и Бог с ним! Чудак человек! Ставьте свою растреклятую точку, да целуйте своих богинь!

- У меня их нет...

- Разве? А что же Вечность?

- Незамутнëнная? Та, для которой мы все и рождаемся?

- Вот! Видите! Ну, до Новой Вечности? - и Виталий протягивает руку вконец сконфуженному Автору. Вот что значит умение работать с людьми.

- До Новой!.. - Автор механически пожимает руку Нового Вечного и не спеша, как бы раздумывая, выходит прочь...

...А за смертью далеко ходить и не надо. Уговаривать - тоже. Еë черная капля чернил, сорвавшаяся однажды с предупредительного авторского пера, уже на излëте, и с постоянным ускорением свободного падения приближается вниз, достигая чудовищных размеров, грозящих накрыть собой всех и вся, неосторожно доверившихся Яви. И эта безотказная богиня на редкость постоянна, видимо, в силу своей врождëнной фригидности и приобретëнной всеядности. С ней бесполезны диалоги, она не Судьба-Истина-Совесть, она - всего лишь Смерть, итог, измерения которого безупречно точны, а меры эталонны. Помнил ли об этом Виталий, выдавая санкцию на постановку точки и фиксацию интуитива, что незамедлительно должно было бы его привести к тому самому "прохладному пасхальному утру апреля", с которого-то всë и началось? Наверняка, ибо нам, Новым Вечным, всякого рода обновления всë же гораздо предпочтительнее, нежели абсолютно чëрная и конечная смерть.

2000 - 2001гг.  

Оглавление

Примечания

¹ Д. Ревякин, "Калинов Мост".
² По утверждению Е.П. Блаватской, высказанному во 2-м томе "Тайной Доктрины", первородный грех явился следствием отказа некоторых ангельских иерархий творить в плотном земной мире, дабы не запятнать себя нечистотой порока, оставшись "вечными девственниками".
³ MOON FAR AWAY 1997 "Eos Dance".
⁴ Оверквотинг (over quoting) - превышение допустимой длины цитаты в сетевом форуме (англ.). Обычно влечëт за собой штрафные санкции со стороны модератора - избираемого хозяина форума.
⁵ Здесь: имеющих собственное мнение. От общепринятого сетевого сокращения IMHO (in my humble opinion) - по моему скромному мнению (англ.).
⁶ "Церковь Последнего Завета", или секта Виссариона.
⁷ MOON FAR AWAY 2000 "Sator".

© Вадим Скирда, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.