ВКУС БРУСНИКИ
КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ
Стихи ужасно надоели -
и длинные, и малой формы,
и вообще совсем без формы,
и вот такие, например.
Одно и то же пишешь, пишешь...
И все вообще мне надоело,
и сам себе конечно тоже -
и мысли, всякие там сопли,
и уж особенно любовь.
Но остальное - еще больше.
А остальное еще больше.
Вот и выходит: ходишь, мыслишь,
вдруг чиркнешь строчку ненароком -
а что еще, допустим, делать?
вот так и ходишь - любишь, любишь...
_^_
* * *
Зима, конечно - ужасное время.
Даже из дома во двор не выйдешь.
Зато лежишь целый день в кровати
и умом прозреваешь устройство жизни:
круговращенье и все такое.
Вот, скажем, зима. А на самом деле,
январь прошел. Так еще четыре
полежишь недели - весной задует.
А тогда найду молодую дуру -
они ведь всегда вылезают в марте;
земля их, знать, из-под снега родит,
а лет им всегда двадцать четыре.
И непременно влюблюсь до гроба.
Она скажет: пошел, старый хер, ты нахер.
Так было прежде и будет тоже,
затем, что звезды бегут по кругу.
Проходит любовь, является муза.
Я сочиню в тоске и страсти
стихов живых, заводных и горьких -
а не такую херню, как это.
И будут над ними плакать слезами
и хвалить меня, и любить как прежде -
другие, немолодые дуры,
которых я круглый год люблю.
_^_
* * *
Ночь. Улица. Сугроб. Фонарь в окне звездою.
Над вымершим двором белесые огни.
Бодяжат за стеклом, как спирт с сырой водою -
бесчувствие зимы, предчувствие фигни.
Покуда тишина по стульям прет и пухнет,
слепляя все слова в усохшем словаре,
а ты сидишь - сова, и кран бубнит на кухне -
такого-то числа в бессонном январе.
В такую тишину слова непоправимы.
Вот вечер в сорок лет - ни девки, ни вина.
Во всем моя вина. И жизнь до половины.
И вся как простыня в снегу отбелена.
Когда сойду с ума, то двину без дороги -
патрульным января по кругу сквозь пургу;
там буги на бровях в сугробах пляшут боги,
и губы как дурман мерещатся в снегу.
Еще меня хранит от зла всевышний Санта,
над звездами в санях летя в ночной объезд,
и белый-белый снег падет с небес десантом -
точнее говоря, до боли очи ест.
Когда сойду с ума, когда усну и сдохну,
когда начнется жизнь...
ночь в белом колпаке пристыла в черных окнах.
Душа, душа, душа, скажи чего-нибудь.
_^_
ФЕВРАЛЬ-АПРЕЛЬ
-1-
И не успеешь сдохнуть, слышишь снова:
уже трубят весну, срывая сроки.
Уже опара поднялась и прет,
прервав февраль на середине слова.
Пекут блины. И масленица с горки
въезжает на московский серый лед.
Час пересменки. Прерыванье круга.
И жизнь со смертью смотрятся друг в друга
как в воду, и граница не ясна.
Так снег с асфальта одеялом ветхим -
как саван. Как сползающий под веком
в глазу еще не смытый снимок сна.
И колесо замрет на повороте,
чужая память прорастает в клетке,
и древний ужас ломится сквозь швы -
когда, кружась в старинном хороводе,
они под ней подкладывают ветки,
и все горит. Но крики не слышны.
-2-
Март у дверей. И поздно удавиться.
И все дела, и некуда деваться.
Еще ползешь на этом голом льду,
а каждая прохожая девица
бесплатно начинает раздеваться,
пальто распахивая на ходу.
А в небесах кружит старик Степанов*,
и снег счернел в рассохшемся сугробе;
как быстро жизнь ссыпается в трубу!
В канун Восьмого весь вагон в тюльпанах -
как будто тонет в сахарном сиропе,
и Роза с Кларой вертятся в гробу.
И сердце наше хочет петь о главном
и носится с беспомощным куплетом;
так оттепель игрива и грязна! -
когда вприпрыжку по собачьим говнам
ты сам спешишь с задрипанным букетом.
Ах, эта пошлость: к нам пришла весна.
-3-
Есть тайная печаль в апреле раннем,
когда простор лежит без покрывала
на необжитой выжженной весне -
и голая земля открытой раной,
и небо сквозь прозрачные провалы,
и пустота на сердце и везде.
Есть тайный отпечаток бывшей казни,
как бы постскриптум той дремучей тризны
рассыпавшимся пеплом меж полей;
какой-то гул, какой-то плач бессвязный -
о Масленице. Или всякой жизни -
как таковой. Какой-то. Как твоей.
Как будто что-то говорит про тайный
скрип колеса: как снег сползает с ветки,
как часовая стрелка сыпет век,
как сон-трава выходит из проталин,
и смерть растет и зреет в каждой клетке,
и лес растет из умеревших век.
________________________________________
* известный дворник
_^_
* * *
скоро вообще навеки по односпальным
и бессловесным а память фонит не в тему
мимими сердце вот мы и стали спамом
сам себе споки-чмоки и глазки в стену
видишь: в конце ни слова куда ни гугли
все части речи строем в бессрочный отпуск
от всего человека - только сплошные губы
на пустоте оставляя бессонный оттиск
засыпай уже - замотавшись в тоску как в спальник
подступает немое кино где стирают лица
после нас в пустоте порхает чеширский :-)
и не находит места где приземлиться
_^_
НОВЫЙ ЭПОС (Оммаж А. Родионову)
Вообще-то никуда не собирался. Так просто вышло.
Переводил очередную статью, в перерывах размышлял о своем.
А у Иры Филиной образовался лишний
билетик в Консерваторию. Ну мы, конечно, пошли вдвоем.
Наши места были в самом верхнем ярусе. Мы опоздали
к началу. Концерт повели, мы даже не успели сесть.
Что же играют? Ну Моцарта-то мы опознали
(это был Бетховен, вторая симфония, Op. 36).
На такой галерке я в Консе сидел до этого
лет, наверное, двадцать назад. В счастливые времена
мы сюда забегали запросто без билетов
с одной рыжей бестией - не знаю теперь с кем она.
Как говорила Лаура: из радостей мира
лишь любовь круче музыки. Или что-то вроде того.
Ну и в кого ты теперь влюбился? - спросила Ира,
пока мы шли потом по перекрытой Тверской к метро.
(Там была репетиция очередного парада,
от которой нам всем никуда не проехать и трудно пройти.)
Я проводил Ирку до Охотного Ряда
а сам двинул к Арбатской, завернув по пути
в Жан-Жак на Никитском. В нем было тесно,
и ценник такой, что хоть вообще не гляди.
Ну о чем ты грустишь? - спросил меня бармен. - Ведь жизнь чудесна!
А я не грустил, просто Бетховен гудел в груди.
Поторчал у стойки, выпил четыре стопки
с какой-то смешной девчонкой чокался и болтал -
пока ее парень в машине мучился из-за парада в пробке,
она заскочила сюда пропустить просеки один бокал.
Ну ничего себе, - я подумал, - так вот, что такое
действительно жизнь чудесна! Но зависть - не моя страсть.
А весь бар гомонил, что Москву перекрыли, суки, доколе!
никуда не доехать, и может даже домой не попасть.
Это был месяц май, и по кровлям бил ливень. Вровень
с бордюром ложились лужи, в которых не сыщешь дно.
А в душе у меня был только сплошной Бетховен -
и если что-то еще, то не расскажу все равно.
Вот такая картинка жизни. И то - не скроем,
что подкрашена очень сильно. Зачем на такое изводить перо?
Со своего парада на Новый Арбат выезжали танки дурацким строем.
Я докурил сигарету и пошел, чтоб успеть в метро.
_^_
* * *
Майские заморозки.
Ниже нуля ночью. Что же
мы станем делать -
с такой весной?
ты не отвечаешь на звонки?
В этой весенней стуже -
разве можно спать порознь?
Отопление уже отключили.
_^_
* * *
Избитая матрица:
знакомишься - влюбляешься - волочишься - любишься,
приходит время - разрыв,
и мы больше не разговариваем.
Начинаем сокращать:
вычеркиваем "влюбляешься",
или:
вычеркиваем "любишься",
приходит время -
и вычеркиваем все лишнее.
Просто:
мы больше не разговариваем,
мы больше не разговариваем.
_^_
ЯПОНСКОЕ ТРЕХСТИШИЕ
С такой задницей
можно - без мозгов, сисек...
Но как без сердца?
_^_
* * *
Снова я шепчу: пока, день полярный!
В солнце тундры прижимаются к небу
над рыжеющей брусничной поляной,
только ягод под листочками нету.
Что поделаешь: кончается август.
Уезжаем - насовсем или на год?
Летом северным прошла моя младость,
и все не было набрать спелых ягод.
За Лавозером бурчал многомудрый
дед Пихто, бычок зубами мусоля,
и, сощурясь, ухмыльнулся на тундры:
че ты мелешь-то, сынок? щас пустое!
Осень ломит к нам ускоренным курсом,
первый снег сентябрь рассыпет в сугробы,
там в снегу нальются ягоды вкусом -
вот тогда мы по бруснику. Попробуй
этих ягод драгоценных и скажешь,
может, старого Пихто вспоминая,
что узнал по правде свежесть и сладость,
и другого не просите не надо.
Не соврал старик Пихто, все до слова.
Я родился в сентябре, и разбегом
моя осень налетела до срока,
пересыпала вихры первым снегом.
Да - набрали вкуса ягоды жисти,
и узнал я эту сладость и нежность.
На губах моих как оттиск душистый
этой вызревшей брусники подснежной.
Знать, и я заласкан тундрой скупою,
там где вещий бродит дед, нагадавший,
чтобы мне нацеловаться с тобою
на полярную всю зиму и дальше.
_^_
* * *
Такая осень - точно смертница!
в моем окне горит безвременно,
и золотые ветки светятся
во мгле прозрачно и безветренно -
что кажется: там за провалами,
стальною выстелившись лентою,
уже стоят и ждут товарные -
жизнь увозить мою нелепую.
Что вся она уже погружена,
и друг за дружкой прочь от пристани
они везут ее над лужами,
до дна засыпанными листьями.
Где улица, крутясь и шаркая,
сигналя дня конец рабочего,
поломится - тенями, шапками,
рисуя лица неразборчиво,
и вертится столпотворение,
в фонарно-светофорной извести -
и все как будто повторение,
и невозможно муку вынести.
Вот так моя пойдет над скверами,
над гаражами и качелями -
вся жизнь, с ее стихами скверными,
с ее бесплодными кочевьями,
со всею скорбью нераскаянной -
как эта вся толпа вечерняя.
И не моя, а так, какая-то,
одна всеобщая, ничейная -
как мимо брошенная реплика,
как за окошком куст рябиновый,
как лист, сбежавший по поребрику,
как вся любовь неистребимая.
_^_
2017
|
