NATURE MORTE
* * *
звеня стеклом и меланхолией
нагое утро в мгле маячило
в аркадии и алкоголии
сидел гадал что б это значило
ночь одинокая окраина
стол стул бутыль натура мёртвая
в чей мозг студёным светом впаяна
прощальных ласк любовь твоя
и становился постепенно я
бесформенным и в угол сваленным
моргала лампа тень настенная
махала рукавом засаленным
и ты пришла – дичок с кислятиной
в постели аромат густеющий
и я насытился украденной
в воспоминании редеющей
_^_
* * *
В домах напротив спят, один сижу в тоске,
чибарик догорел и жизнь на волоске,
багетно-золотой, скруглённый по углам,
висит табачный дым и топит мой бедлам.
Чуть испуская свет, тяну ладони я,
приманивая мрак, фантом небытия.
С тех пор, как ты ушла, один сплошной обман,
давно живут в ладу Ормузд и Ариман.
В окне из-за реки – товарник сер и гнут,
пузатые жуки, вагончики ползут.
Зови и не зови – разбитая плита,
два кресла визави, торшер и пустота.
_^_
* * *
лицом к стене, а за спиною – тьма,
неведомая комната чужая,
и как же трудно не сойти с ума,
в застенное пространство отъезжая.
Всё улетучилось, исчезло позади,
сон открывает зримые пространства,
и кто-то властно шепчет: "Погоди,
не уходи за грань непостоянства".
Исход и выход, ты и там, и тут,
горд отъезжающий, невыбывший – печален,
триумф прибытия – туда, где долго ждут
в непроницаемости чёрных готовален.
Без пола сцена, задний план исчез,
минутный человечек растворился.
Призывно ручкой машет – ангел? бес?
Я был и умер? Или не родился?
_^_
* * *
Околевали сваленные вещи,
рты раскрывали, шевелясь немного,
но вдруг очнулись: силуэты резче
и краски ярче – караул, тревога!
Нагретый воздух осмелел, поднялся,
дымок едва заметно вскинул шапку,
я глянул на картину, рассмеялся:
разводы на стекле просили тряпку.
Часы, свеча, бокал – ничто не ново
на скатерти Шардена и Латура,
и вот настало пять минут восьмого,
и встрепенулась мёртвая натура!
Как хорошо: я тоже жив, и ладно! –
в пыли, в пастели, в паспарту надгробном –
жизнь ненасытно сглатываю жадно,
рассматривая зрителя подробно.
_^_
* * *
Допустим так: вхожу и начинаю
на ощупь путь в набухшей тишине.
Здесь мной задуман мир, где плотный воздух
торжественно поверхность и окраску
из мелких металлических волокон,
застыв в молчании, чудесно обретёт.
Я знаю правила: угадываю вещи
в уже возникших; поменяв порядок
предметов, не забуду и про тени,
тень тоже требует своей метаморфозы:
в предмет ее, в сомнительное нечто,
ведь нечто – опредмеченная тень.
А вот ещё игра в "развоплощенье":
чугунная каминная решетка –
шипы и розы, листья, стебли, росы –
пускай они утрачивают формы,
ломают линии, чтоб стала кашей-мяшей
их ржавая расплывшаяся плоть.
Но можно тёмное пятно пустынной ночи
не заполнять собой, смотреть пассивно:
бокастые кувшины, мебель в дрожи,
вчерашних фруктов вялое броженье.
Однако не старайся, не узнаешь
их тайну тайную: вмиг разбегутся вещи,
лишь только отвернёшься, дурачок.
_^_
* * *
Их не одушевить, как ни старайся,
не вынуть из остывшей немоты,
лежат огрузло на столе гранитном,
в потёртой мгле, тату на снежном насте,
родства не ведают, не узнают друг друга.
Карманные часы, фитиль и кости,
изломы на потрёпанных страницах,
цветы, хранящие прикосновенье пальцев.
Я так мечтал о жертвоприношенье
в магнитном поле славы и бессмертья!
Что ж, намудрил с метафорой и кодом,
обычного словарного запаса
мне не хватило, натюрморт испорчен.
Вот вещи и рождают безъязыко
ночь напролет короткие гудки.
_^_
* * *
Осётр надменный, разварная щука
с лазоревым державинским пером.
Всё суета сует, и лень, и скука,
обжорство – и глазами, и нутром.
Свистит, захлебываясь маслом, молодая
селёдка сочная, высоколобый лещ
чуть дышит, плод лимона поедая,
фламандский холст – питательная вещь.
Я не гурман, я вам припас – голодный,
с несвежей скатертью, графинчиком-божком,
знакомый с детства, нищий и безродный –
круг хлеба, лук и омулёк с душком.
_^_
* * *
О, это протирание бельма!
Изнанка света, крошек кутерьма,
там обретает некий общий смысл
стихия визий, половодье числ.
И, мнится, заструился аромат,
слюна течет, но ты отнюдь не рад
обманно месмерическому "ой!",
всё это ложь, несбыточный trompe l’oeil.
А блюда плыли, словно корабли –
шекснинска стерлядь, щи, икра, шабли –
но всё допито, съеден пражский торт,
и наступил печальный званский morte.
Лукуллов пир не провернуть назад,
лишь пятна скатерти вновь оживляют взгляд,
и чашки, что застигнуты врасплох,
выхныкивают жалобное "ох!"
_^_
* * *
Монокль, хрусталик, линза, телемост –
всё искажают? Образ в полный рост?
Прямая линия скользит, или кривая,
в протезе переход претерпевая?
Сползание, раскрытие границ
глазной коры, визир подложных лиц –
ошибка мастера? Соитье тьмы и света?
Струящейся поэзии примета?
Натура, знаю, может соблазнять,
но где, скажи, воображенье взять,
какой даймоний раззвонит секреты,
как нужно светом вышивать по свету?
_^_
© Сергей Слепухин, 2023-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2023-2024.