[Оглавление]




ДУРЕНЬ  И  ДУРОЧКА

Киноповесть



1. История про красную девицу

В России, несмотря ни на что, много еще хороших людей. Есть они и в нашем городе. И даже в нашем Северном микрорайоне, отрезанном от центра вот уж полгода канавами и ямами - копают метро. У нас и вода не течет в трубах, и свет отключают, и зимой холодно, и магазины пусты... Зато когда-нибудь и здесь озарит своды станция метро, сядем в вагончики - раз и в центре, где всё есть.

А покуда тяжело... Ковыляем по изуродованному лесочку мимо пропастей в город, на работу, а вечером - тем же путем обратно. Уже в сумерках. Наша героиня тоже бегала пешком, потому что если ехать на окружном автобусе, через Западный микрорайон, потеряешь час, а на своем "одиннадцатом" номере - полчаса. Правда, последнее время стали поговаривать в народе: шастают в березняке лиходеи, грабят, а то и насилуют молодых женщин. Но Нюра (так зовут нашу героиню), веселая маленькая женщина не особенно задумывалась о возможной опасности - некогда ей было, все время увлечена. Или бежит, напевая что-то, или письмо мысленно президенту сочиняет, как укрепить нравственность в народе, а бывает - и случайно попавшегося в попутчики ребятенка воспитывает... Сама-то она как дитя, личико круглое, телом худа, в сизом от стирок джинсах, в клетчатой мальчишеской рубашке с завернутыми рукавами (когда не на работе). А наденет платье, да брошку нацепит - фея, как выражаются грузчики из нашего пустого гастронома. Это на их фене - славная девушка, ведь нынче все грузчики люди начитанные, а кое-кто и университет кончал, можно доверять вкусу...

Ее все тут в лицо знали. Но в тот день и Нюре не повезло. Шла она утром на работу (она трудилась в институте, в Студгородке, лаборанткой) и обсуждала сама с собой проблему: ехать в Чечню, к нашим парням в госпитали, или уж тут, дома, найти достойное дело. Можно, например, обходить с рюкзаком квартиры, собирать детям беженцев ношеную одежду. А можно организовать хор. Институт Нюры был, можно сказать, третий месяц закрыт - нет денег, но Нюра не могла ничего не делать. Вот так бежала она, споря сама с собой, как вдруг перед ней возник огромный, небритый незнакомец, перед которым Нюра остановилась, едва не прильнув с разбега. Он что-то буркнул, обдав запахом перегара, и протянул свою рыжую, волосатую, широкую как лопата руку к ее груди.

- Что?.. - не поняла Нюра.

- Отдай!!!

А на груди у Нюры сверкал подарок матери - янтарный кулон в золотом обрамлении. Больше у нее ничего и не было, только этот кулон.

Нюра растерянно рассмеялась (она всегда смеется, когда ей страшно) и сделала шаг назад - может, мужчина шутит. Но он не думал шутить, мутные страшные глаза его надвигались. Нюра кивнула, и он содрал с ее шеи цепочку с украшением и, пятясь, вдруг поехал по маслянистой красной глине и, вскинув руки, рухнул в канаву, которая была здесь глубиной два с лишним метра.

Нюра услышала, как он шмякнулся на самое дно. И вскрикнул, и застонал:

- О-о!.. Больно!.. - И замычал. - Спасите!.. сестренка!. Нюра, которая уже бежала прочь, остановилась. Она видела, как он упал, но подумала - может, эти робин-гуды так обычно и уходят... а может, он хочет еще и в канаву заманить, чтобы вдали от солнца и птиц посягнуть на ее честь... Но стоны и крики разносились далеко, незнакомец орал, призывая помочь ему, а временами переходил на такой жалобный детский писк, что сердобольная юная женщина, воспитанная на русской классической литературе, сама застонала и медленно вернулась, вытянув шейку, ступая как во сне - шаг за шагом.

Да, грабитель лежал в канаве и нога у него была неестественно вывернута. На нем был потасканный клетчатый пиджак с накладными плечами, измазанные в земле джинсы, в кулаке парень сжимал цепочку с желтым камушком.

- Помоги!.. - хрипел он. - Прости... я все верну... я больше не буду... помогите!..

И в глазах у Нюры потемнело. Надо, надо помочь! И она побежала вдоль канавы к накренившейся будке телефона-автомата, стоявшей возле бывшей дороги, и - о, чудо! - сохранившей связь с городом. Нюра где-то потеряла и свою сумочку с деньгами, но она умела звонить без монетки - разогнула волнистую проволочную заколку и сунула в щель монетоприемника, хотя - забыла! - 02 можно набирать и без денег...

Когда прибыла "скорая помощь" и остановилась в ста метрах за обгоревшим ельничком, из нее вышли, жуя, два человека в белых халатах.

- Кто это там? Муж?

- Нет...но...

- Ясно. - Ухмыльнулись. - А что он такой грязный?.. Снизу лежал?

Грабитель рыдал на дне канавы, уткнувшись лицом в здоровое колено, утирая слезы и сопли.

- Спасите... больше не буду...

- Поссорились?.. - снова был вопрос. - Бывает. И окурок убивает - если зашьешь в живот...

Изрядно измучив Нюру и грабителя медленным курением, дискуссией, как лучше достать человека из канавы, врачи, наконец, подтащили валявшуюся неподалеку лесину, по одному спустились вниз и вытолкали наверх сипевшего, уже потерявшего от боли голос человека. Нюра тянула его за руку, упершись пятками в землю, врачи снизу командовали.

Грабителя занесли в белую машину с красным крестом на раскладушку, вокруг грязного его кулака до сих пор блестела золотая цепочка. Вдруг он вспомнил о ней и, что-то мыча, протянул Нюре.

- Выронила... а он полез доставать? - спросил один из медиков. - Бывает. И полено летает, когда по колену ударишь... - И грабителя увезли в больницу...

Вечером Нюра задумалась. Сумочку свою она нашла. Кулон был на месте. Пришлось только вот туфли и джинсы отмывать от липкой красной жижи, да рука до плеча болела - тяжелым оказался напавший на нее мужчина. Но, вымывшись и попив чаю, Нюра почувствовала угрызения совести: наверное, грабитель страдает душой... вот ведь как получилось - сама судьба его наказала... Может быть, он одинок. Может, оказался без работы и на преступление его толкнуло отчаяние... И кто знает, может, есть еще шанс вернуть его в хорошую чистую жизнь.

И Нюра среди ночи на окружном автобусе поехала в больницу "скорой помощи". У нее было два яблока и бутерброд - взяла с собой в белый пакетик из-под молока. Она едва нашла в трех корпусах своего незнакомца - она же не знала ни фамилии его, ни имени. Но ведь маленькая и улыбчивая - прошмыгнула через "приемный покой" на этажи отделения "Хирургия" и, наконец, в одной из палат увидела небритого грабителя. Он лежал на самой ближней к двери койке, с ногою в гипсе, словно сунул ее в старую трухлявую березу.

Увидев Нюру, затрясся.

- Нет, нет!.. Я больше не буду!

- Что? - удивилась она.

- Не хочу в тюрьму...

- В тюрьму?.. - она вынула из пакетика бледные дешевые яблоки. - Вот... принесла...

В палате их лежало четверо. Трое смотрели в полумраке на мерцающий экран черно-белого телевизора, и, к счастью, привыкшие ко всему, не обращали никакого внимания на разговор Нюры и ее нового знакомого.

С воспаленными глазами, скуластый, мокрый, он сложил руки на груди:

- Вы... сами не знаете, какая вы! Спасибо... спасибо... никогда не забуду. - И потянувшись в полумраке палаты к ней, он простонал. - Моя... моя жизнь не сложилась... меня жена выгнала... а ведь я когда-то стихи сочинял... - и грабитель начал ей жарко шептать какие-то смутные строки и этим совершенно покорил сердце Нюры:

- Я найти тебя старался... я во льдах тебя искал... только ты сама, как касса, была закована в металл... Расковать тебя пытался, свечкой всю тебя крестил... Ты прости, моя родная, что простой бомж вас полюбил...

Один ходячий больной накинул халат, встал, выключил телевизор, и ушел курить. Двое остальных деликатно повернулись спинами к Нюре с грабителем и как бы уснули. А он все читал ей то свои стихи, то Есенина, и новые знакомые еще долго шушукались и смеялись, вспоминая, как он хотел ее ограбить.

- Первый раз в жизни... - клялся Толя (его звали Толя). - Умирал с похмелья... голодный... лучше б умер! Такую женщину обидел.

- Нет-нет, что вы... - шептала Нюра. - Я вам еще что-нибудь принесу.



Шли дни. Слух о необыкновенной дружбе (наверно, Толя сам на радостях и рассказал?) разлетелся по больнице. Когда Нюра приносила очередную передачу с яблоками или клюквенным киселем, на них приходили смотреть. Какой-то беззубый старик, утирая слезы, ей цветы вручил. Но вот однажды, как раз, когда Нюра сидела в гостях у Толи, возле койки на стуле, явилась в больницу его жена. Прознала, наконец, что муженек вторую неделю валяется в больнице...

- Это еще кто такая? - от дверей спросила она. Законная супруга оказалась широкогрудой, зевластой, как известная певица СССР, она подняла Нюру за шкирку. - Ну-ка брысь отсюда... - И склонилась над съежившимся Толей. - Я тебе костыль принесла. Пошли домой. Хватит. - И пояснила больным в палате (в том числе и Нюре, замершей в полубессознании около дверей). - Алкаш! То ларек разбомбит... то в наперсток играет... ни ума, ни совести!

И увела законного супруга домой. Толя даже не обернулся - шел, втянув голову в плечи, стыдясь за мерзкую правду о себе, боясь топающей рядом жены - еще вдарит кулаком...

Нюра поплелась через трижды знакомый лес, мимо красных канав и ям, мимо поломанных берез. Вот здесь он встретился ей... вот отсюда позвал на помощь... Шла, рыдая и не видя сослепу дороги. Каким чудом она не соскользнула сама и не убилась - один Бог знает. А может, он ее и вел обратно, в наш Северный микрорайон?.. Нюра проплакала три дня и три ночи и поехала на железнодорожный вокзал. Толя как-то обмолвился между стихами, что когда тоска сжимала его сердце до каменной плотности, он сбегал от равнодушной и грубой жены именно туда, к поездам, мечтал, глядя на звезды, о дальних странах, ночевал в пустом вагоне на тупиковом пути, грузил грузы, чтобы заработать на честный хлеб... Но если жена Толи поняла, какого удивительного человека она может потерять, и теперь его холит и лелеет, то, может быть, Нюре еще раз повезет? Вдруг да там, на бетонных полах, а то и под акацией, на асфальте, лежит с мертвыми от одиночества глазами бомж, чем-то похожий на Толю - и Нюра вернет его к хорошей чистой жизни...

Она от усталости решила добираться окружным автобусом и не заметила, как за ее спиной незаметно встал и от самого Северного ехал подозрительный парень в темных очках.




2. История про доброго молодца

И жил на свете добрый молодец, которого звали Вячеслав. Имя старинное, означает - вящая слава. Впрочем, мать и все знакомые обращались к нему как-то по-детски: Славик... а то и Вячик. В школе была дразнилка: Вячик-мячик-колбаса, чистит зубы три часа. Потому что рос он задумчивым, медленным, носил очки минус 12 и все равно видел плохо... Но вырос в огромного, сутулого юношу с большими неловкими руками. И лицо у него было, как у всякого сильного человека, немного смешным: губы бубликом, зрачки за стеклами очков круглые, нос лепешкой. И как вы понимаете, он тоже, как Нюра, мечтал о бессмертной чистой любви. И как, наверное, вы уже догадались - жил здесь же, рядом, в нашем Северном микрорайоне, в одном доме с Нюрой - через этаж над ней, под самой крышей.

Однако напрасно вы думаете, что уже с первого класса средней школы он мечтал взять Нюру в жены. Нет - жили и не замечали друг друга, как Вы, читая эти строки, наверняка не видите своего собственного носа, не говоря уж о самих глазах, которыми смотрите. Разве что соринка попала. Но до соринки надо дожить...

И вот однажды Вячик вышел на улицу, светило жаркое весеннее солнце, асфальт парил, с крыш строчила голубая капель, и вдруг, отломившись от карниза родного пятиэтажного дома, с высоты на голову Вячику упала метровая кривая сосулька. Безо всякого нарастающего свиста, как это изображают в кино - стук!.. и Вячик рухнул. Слава Богу, она попала боком. Когда Вячеслав снова пришел в себя - рядом, поскуливая, бегали собаки и стояло несколько соседок с толстыми старыми ногами в чулках, и среди них девушка в свитерке и джинсах, которая склонилась над потерпевшим - да, да, Нюра. Но, убедившись, что парень жив-здоров, она кивнула и пробежала к автобусной остановке - как раз подкатил, кренясь, окружной. Перед тем, как ступить на подножку, обернулась - но не для того, чтобы еще раз глянуть на поверженного юношу, нет, выше - на окно своей квартиры, где сидел, выглядывая, ее больной желтолицый отец с мандолиной... Но Вячик-то, прежде чем второй раз потерять сознание, видел ее, ее милое личико - остренькое, с быстрыми жалостливыми глазами... И когда очнулся в больнице, облик Нюры неотступно повис перед ним, как неотступно висят у нас в России перед глазами во все времена то Ленин, то Ельцин...

Врачи наложили на голову Вячика шов и, в связи с нехваткой койко-мест, отпустили домой, настоятельно приказав хотя бы неделю полежать и ни в коем случае не браться за тяжелую физическую работу, к которой причислены и любовные услады. Услышав про любовные услады, Вячик страшно покраснел - он до сей поры всерьез еще и не целовался с девушками, не то чтобы думать о семье и браке...

И когда Вячеслав Иванов (у него была такая фамилия) вошел с весеннего солнца в свой черный, пугающий тайнами подъезд и стал наощупь подниматься по бетонной лестнице, то возле двери квартиры номер 19 у него как-то больно кувыркнулось сердце, и где-то в горних высях сладко запели скрипки. И Вячик понял: Нюра, Нюра Матвеева (а он узнал - именно так ее зовут, и живет она здесь, за этой дверью) - отныне его возлюбленная на всю жизнь, до гроба с гвоздями.

Но Нюра-то Вячеслава не запомнила. Мало ли падает на улице молодых мужчин, хоть в очках, хоть без очков, тем более, если тут же очухался и крови нет. Да и сосулька стукнула боком, а у парня кудри, как у Пушкина, что его и спасло. Нет, Нюра убежала, торопясь, не потому, что равнодушная - скорее всего опять была увлечена какой-нибудь очередной благородной идеей. Например, возродить тимуровские отряды, чтобы помогать старикам. У нее-то папаша горький пьяница, мать Нюры умерла не от хорошей жизни, и папаша теперь почти не пил (лишь по праздником, под лихорадочным присмотром дочери) - все больше сидел у окна и тренькал на мандолине стариные вальсы "Амурские волны", "Прощание славянки"... Николай Васильевич получал крохотную пенсию, как пострадавший в шахте от взрыва, он слышал отныне только одним, левым ухом, и понятно, тошно ему было, одинокому. Нюра приводила несколько раз в гости из соседних подъездов скорбных чистеньких старичков, они, познакомившись, сначала играли в шахматы, потом в карты, а к ночи напивались и кричали дребезжащими голосами, высунувшись из окна, всякую глупость:

- Девки, заходите к нам!.. - а то и частушки пели.

Но вот какую-нибудь старушку домой для разговоров привести Нюре в голову не приходило. Как можно?.. Стыдно... Мать недавно, всего шесть лет назад похоронили... Нюра, оставшись главной кормилицей в семье, университет закончила, в научный институт устроилась... Надо и себе на одежду зарабатывать, и отца поддержать... Конечно, ни о каком замужестве Нюра до встречи с грабителем не думала. А тут ей стали сниться молящие бархатные глаза Коли в больнице:"Я изменюсь... я стану лучше... под твоим влиянием..." Ну, как могла Нюра в пылу этих благородных устремлений вспоминать еще о долговязом, нелепом парне в очках, даже если он живет где-то поблизости?!



Вячеслав, сопя, сидел у окна и, поминутно меняя очки, ждал, когда Нюра выскочит из подъезда и обернется на отца... Может, заметит, наконец, и его, Иванова. Но ничего не замечала шустрая, как поползень, Нюра. Выскакивала на асфальт, запрокидывала голову и улыбалась милой, нежной улыбкой, но не ему, не Вячику. "А вдруг мне?.. - иногда обмирал он. - Только делает вид, что отцу? Потому что тоже стесняется?" Но как проверишь? Самому выйти на улицу и там лицом к лицу встретить свою любовь было боязно...

Вдруг еще небрежно усмехнется, скажет, почему у тебя губы бубликом, нос лепешкой? Он тут же умрет...

Мать, бывший врач ("ухо-горло-нос") отложила житье, нахмурилась, спросила:

- Ты не заболел?.. Как у тебя горлышко? Почему на работу не идешь? Тебя же уволят, Вячик.

Вячик работал на местном телевидении, изобретал на компьютерах всякие бегающие и поющие рекламные фигурки. Он был очень талантлив, придумывал на месяц вперед всякой всячины, начальство его обманывало, половину его идей присваивало себе, но курицу, несущую золотые яйца, не резало - и Вячик мог иной раз просто не пойти на студию, проваляться день, глядя в потолок. Он любил думать. Он недавно пришел к выводу, что совершил роковую ошибку, поступив в политехнический институт... правда, не закончил... А надо было пойти на истфак, потому что он безумно любил историю. Вячик подологу задумывался над тем, что многие звездные факты истории известны нам, если честно сказать, только через легенды, через рукописные книги... А легенды, перетекая от поколения к поколению, имеют обыкновение меняться - так расширяется река. Старинные фолианты при переписывании их с годами теряют целые главы, но приобретают новые (любой монах, ценивший прежде всего собственное мнение, добавлял нечто свое). И наверняка могло случиться так, что ложные догадки, отсебятина и прочие ошибки сложились, и мы сегодня имеем фальшивую историю? Так каким острым скальпелем вскрыть мохнатую завесу прошлого, чтобы увидеть истинные огни и медные трубы? Пропустить сотню наиболее авторитетных учебников истории через компьютер и - вышелушить ядро?

Но без любви ничего не хочется делать.

С другой стороны, пока он ничего выдающегося не сделал, за что его любить?

Но с другой стороны, без Нюры как можно подвигнуться на титанический труд?

Но этак каждый может сказать: не дадите меду, не буду пчел кормить.

Но опять же сердце юноши отказывалось сжиматься, не видя каждую секунду прекрасной девушки перед собой, ее милого личика...

И Вячик снова поднимался со своего лежбища, садился к окну и ждал, ждал, когда же вернется в лазоревых сумерках домой Нюра.

Она возвращалась, но пробегала и выбегала из дому все быстрее и быстрее...

И Вячик, наконец, узнал страшную правду. Он услышал мимоходом от кого-то из болтушек-соседок (а уже давно, давно языками молотили по всему дому): Нюру в лесу ограбил бич, но Нюра его простила, сама в больницу отвезла и от суда спасла. Теперь ухаживает за ним. При живой-то жене Коли Чугуева (и фамилию узнали!), какой позор!

Вячик со слезами на глазах (она любит другого!) наблюдал теперь, как Анна покупает перед подъездом яблоки у азербайджанцев и бежит на автобус.

...........................................................

Если осталась под крышей хоть одна еще сосулька, пусть она добьет меня.

(Но давно наступило лето...)

Если висит где-нибудь плохо закрепленный кирпич, пусть он упадет на меня.

(Но в нашем городе хороший цемент...)

Если родилась в небесах хотя бы одна молния, пусть она убьет меня.

(Но над землей желтеет, как сухарь, зной...)

Если ползает где-нибудь по городу ядовитая змея, пусть она ужалит меня.

(Но на городском асфальте одни голуби...)

...........................................................

Но однажды Вячик отшатнулся от окна, своим глазам не поверил: Анна вернулась из города сутулая от горя. И наутро все уже знали: жена увела своего законного мужа из больницы домой. И правильно сделала. Знаем мы это милосердие! Такие вот молоденькие девицы и рушат чужие семьи...

Вячик не знал, радоваться или рыдать вместе с Нюрой. Он понимал: его любимая - человечек восторженный, порыв ее был чист, благороден... Но ведь он, этот грабитель Чугуев, говорят, уже в годах, вечно небритый, желтозубыЙ... ЗАЧЕМ?! ЗАЧЕМ он ей такой?!

Говорят, когда нашла его в больнице, алкаш ей стихи читал. Наверняка чужие выдавал за свои. Наверняка жаловался, что супруга крокодил... Что теперь станет молиться, пойдет работать... А она поверила, добрая душа. Но пусть уж так, грубо, оторвали его от нее. Ведь могла случиться беда пострашнее.

И стыдно было Вячику за свои мысли, и все же робкая надежда затлела в его душе. Матери дома не было. Зажмурив глаза и что-то мыча, он танцевал один по комнате, задевая коленями и роняя стулья. Он всегда так делал - и в студенчестве, если экзамен удачно сдал, и позже, если на работе придумал что-нибудь интересное. Но Нюра-то страдала - два дня никуда из дому не выходила. Наверное, лежит, как недавно лежал Вячик, на кроватке. А лежал он, нарисовав возле своего лица на стене красным карандашиком (правда, еле заметно. чтобы мать не увидела) девичьи губы, а сбоку приписав: НЮРА... Но она-то вряд ли еще думала о Вячике. Хоть и молил он ее, напрягая до помутнения сознания и правую, и левую половину мозга: выйди, увидь меня... Но перед домом теперь торчал ее отец - трезвый, чистый, он покупал в магазинчике хлеб и кефир.

И вот, наконец, Вячик набрался храбрости - сам решил дождаться Нюру возле подъезда. Выйдет же она когда-нибудь! И когда она появилась, маленькая, в длинном строгом платье, сдвинув бровки, зажав подмышкой сумочку (наверное, собралась в институт - лето кончается, пора на работу), Вячеслав кашлянул, покраснел и, заступив дорогу, непослушным, грубоватым голосом спросил, нет ли у нее жетона для телефона-автомата - позвонить.

Не видя его, Анна Николаевна порылась в сумочке, жалостливо покачала головой (мол, извините) и, так и не посмотрев на высокого Вячика, пошла к автобусу. Она его в упор не видела. Она страдала.

Вячик запрыгнул в автобус вслед за ней, она, не замечая его, вышла на остановке Студенческий городок и скрылась за дверями корпуса ВЦ.

И так продолжалось неделю.

Но вот однажды вечером Нюра поехала зачем-то до конечной остановки, в центр. Она была в плаще, хотя никакого дождя. Неужели грабитель допек ее тайными просьбами, и она назначила свидание? Вячик и Нюра доехали в одном автобусе до вокзала, и Вячик видел, как она одиноко ступила под гулкие своды, в улей толпы. Вячик шагнул за ней. Если на нее нападут, он спасет.




3. Вокзал

Нюра давно не была на вокзале - с месяц или полтора. В последний раз прибегала, чтобы помахать рукой нашим мальчикам-сибирякам, - их увозили в Чечню. Она тогда решила: наверняка не у всех солдатиков есть невесты, и им будет приятно, если еще одна незнакомка поцелует их и цветы им бросит.

- Возвращайтесь живыми и здоровыми!.. - кричала звонким, чуть верещащим голосом Нюра из толпы. - Мы вас будем ждать!

И ей улыбнулись семь или восемь юношей в новых военных одеждах, со сверкающими пряжками.

Но еще поезд не отошел - на Нюру вдруг набросились, как зубастые щуки, три девки с трех сторон:

- А ты кто такая?! Который твой?

- Мой?.. У меня тут нет никого, - честно призналась Нюра. - Объявили по радио... уезжают... Я подумала...

- Ты в наши ряды не лезь!.. - оборвала ее злая, худая, с белыми глазками.

- Ишь, пристроилась!.. На льготы тыришься?!. - поддакнула круглолицая, с плечами, как у мужика.

- Какие льготы!.. Я ничего не знаю!..

- Не знаешь? - третья поднесла кулак с двумя золотыми кольцами к носу Нюры. - Сейчас узнаешь...

И добрая душа, наша Нюра Матвеева, расплакалась - прочь побежала. Да она ничего не хотела для себя - только настроение создать... Это хорошо, если у всех солдатиков есть невесты... Дай им Бог счастья.

Сегодня на вокзале никаких военных не было видно - в сумерках зала на длинных скамьях сидели в ожидании своего поезда сотни, сотни людей с чемоданами, рюкзаками, узлами. Дядька с железными челюстями, положив возле ног шляпу, играл на гармошке "Амурские волны". Нюра привычно остановилась, хоть и денег у нее кот наплакал, но не поняла, какое же увечье у мужичка: руки-ноги целы и глаза. Разве что зубы стальные. Но если только за зубы бросать мелочь, этак и миллиона не хватит. А если дядька просто

за игру денег просит, то играет он плохо, куда хуже отца Нюры. Ноты путает. Да и шибко рвет меха.

В углу на газетах лежал дед с белой бородой. Но дед явно не был одинок, на фанерном ящичке рядом сидела внучка лет семи, ела пирожок. В другом конце зала, под электронным табло, на голом бетонном полу валялись, обнявшись, два парня в грязных одеждах... Оба храпели. У стены блестели три пустых бутылки. Нюра остановилась, но отвращение, вызванное запахом перегара, оттолкнуло ее. Да к тому же они, если обнялись, значит, не одиноки." А двоих я никак не потяну..." - подумала Нюра.

- Мужа ищешь?.. - вкрадчиво шепнула ей усатая старуха с накрашенными губами. - Помочь?

Нюра, подумавшая поначалу невинно солгать, что да, ищет... только чтобы отступились... вдруг поняла тайный поганый смысл старухиного предложения и от стыда закрыла лицо руками, быстро перешла в кассовый зал. И постояла минуту возле окна, отвернувшись от людей, моргая невидящими глазами, пытаясь унять сердце.

Вячеслав замер неподалеку, он уже понял, зачем приехала сюда добрая Нюра.

И жаль ему было ее, и страшно, если судьба вновь уведет Нюру в другие жизни. И когда Нюра, решительно вздохнув, снова повернулась к толпе, то чуть не упала - возле самых ее ног, мешая ступить, лежал длинный, вполне неплохо одетый юноша в очках, с закрытыми глазами.

- Чего разлегся?.. - пробормотала Нюра, обходя дылду (это был, конечно, наш Вячик.) - Вроде приличный человек... если нет места на скамейке, сядь вон на подоконник... или стой... Все терпят - и ты терпи.

Народу было много. Все куда-то едут, всех кто-то ждет... И только у Нюры кроме отца нет никого. Нет, есть две старших сестры - Галя и Надя. Галя с мужем-геологом вот уж лет двадцать живет за Полярным кругом, в Хатанге, звала к себе, но отец на ледяную землю ехать не хочет, а Нюре что там делать? Там так мало народу. А Надя с мужем майором Костенко- на Украине, у нее на руках трое детей да еще слепая бабка... Нет, некуда Нюре податься. В институте, где она работает, Нюра чуть было не влюбилась в старшего лаборанта Леонида Ивановича, лысоватого, с рыжими усиками - он такой остроумный. Спросишь у него о чем-нибудь, а он тут же анекдот из жизни королей и королев, и безо всякой пошлости. Однажды экран прибора погас, Леонид Иванович говорит: "Чтобы проверить, есть хоть какая-то светимость, надо окна зашторить и свет наверху выключить..." Нюра, как дурочка, все исполнила, а он успел еще и дверь лаборатории защелкнуть на замок. И вот в темноте как схватит Нюру... она завизжала и со всего размаху шлеп его по какому-то месту... Он заматерился, захлюпал... Нюра зажгла лампочки и видит - оказывается, попала ему по носу... человек кровью шмыгает... А вот если бы он как-то нежно к ней обратился... стихи ли прочел... цветами ли обвил... кто знает, может, уступила бы Нюра. Даже зная, что он женатый. Очень уж Леонид Иванович нравился Нюре...

Вокзальное радио гулко объявляло номера опоздавших поездов. Нюра придержала шаг - перед ней, на разостланной фуфайке, сидел мужик с одной ногой. Другая, деревянная, с ремешками, стояла рядом, прислоненная к батарее отопления. Калека, жмуря красноватые от недосыпа глаза, бормотал:

- Подайте одинокому и несчастному, граждане свободной России!.. Ежели вы еще от совести не свободны...

По лицу мужчины шли глубокие черные трещины, похожие на прорези скрипки. "Может, его привести домой? С отцом подружатся..." В эту минуту кто-то тронул Нюру за локоть. Она обернулась.

Перед ней стоял высокий парень и моргал, что-то желая сказать, но сглатывая длинным горлом слова, как яблоки.

- Вам что?.. - спросила Нюра, снова переводя взгляд на калеку. Подле него появилась и села на пол, ухмыляясь, та сама усатая женщина, и они с мужчиной, высыпав содержимое кепки, принялись считать деньги. И тут не повезло.

Некий молоденький юноша, обритый, в пятнистой "афганке", стоя, спал в углу, возле светящегося полумесяца кассы, но рука его цепко держала чемоданчик - мальчик явно куда-то ехал, у него были близкие. А все те, кто казался бездомным, а может, и был им, дошли до последней степени падения (в вонючей одежде, с наколками на запястьях), матерились и злобно зыркали глазами на окружающих - Нюра не могла решиться подойти...

И опять под ногами разлегся, прямо на ее глазах, двухметрового роста парень. Что они тут все ложатся?! Рука у него была забинтована платком. Можно было бы спросить, что с ним случилось, но неплохо одетый юноша наверняка обойдется без ее совета.

И Нюра, стыдясь своих дурацких надежд, поехала домой. Нет, так нельзя... Много, конечно, на свете несчастных людей, но много на них и грязи... Заранее не любя, трудно браться за перевоспитание человека... Наверное, надо вот что сделать: организовать службу помощи в городе... телефон доверия... бесплатную гостиницу... и если нужно, Нюра пойдет туда работать... Приведи она сегодня незнакомого человека домой - а если окажется насильником или вором?.. Еще украдет у папы мандолину, которую мама ему в день их свадьбы подарила... Папа умрет от горя.

Нет, суждено Нюре быть одинокой. Но так даже лучше - вот и будет жить для людей. Без эгоизма. Итак, решено - идет собирать подписи по домам: пора в городе открывать ночлежку для спасения одиноких и несчастных... Как в пьесе Горького "На дне". Матери Терезе в Индию написать - вдруг да поможет?




4. Осень

Не везло, не везло Вячеславу. Когда среди зала ожидания он дважды на пол перед Нюрой ложился, она не заинтересовалась, а когда сзади за локоть тронул, обернулась, но словно не видела Вячика. Наверно, он для нее слишком слишком большой, как, например, для синицы стена. Ах, надо было на колени встать. Или что-то другое придумать. Чтобы удивить, изумить...

И Вячик шлепнул себя по лбу: она же однажды склонилась над ним... когда весной на Вячика кусок льда свалился... сердобольная, она не могла забыть поверженного юношу. Но в тот сладостный час он был иначе одет! Да, да, он был в голубой новой куртке, в желтой кепке, в светлых брюках со стрелками... Надо срочно одеться точно так же - и она вспомнит. И наверняка спросит: как вы теперь себя чувствуете? Вячик зажмурился и, раскинув руки, закружился по комнате в вальсе, наступая сам себе на ногу: идея!

Целых три дня Вячик в той, весенней одежде мок на дождливом ветру возле подъезда перед работой и вечером после работы. Но Нюра пробегала мимо Вячика, словно вместо него тут стоял столб прозрачного воздуха! Тогда он сел на асфальт, именно на то место, где лежал весной в окружении хрустальных осколков сосульки - но и тут Нюра, не заметив парня, прошмыгнула мимо... Наверное, у меня слишком благополучное лицо, подумал Вячик. Круглое, сытое. А она о страдающей России думает. И он принялся голодать.

Мать недоумевала: мальчик перешел на чай и хлеб. Вокруг глаз у дитяти образовались лиловые круги.

Но, встречаясь в подъезде, даже лицом к лицу, Нюра по-прежнему не интересовалась Вячиком. Если он здоровался, быстро-вежливо ответствовала:

- Здрасьте... - и исчезала.

Конечно же, в подсознании она меня давно знает, размышлял Вячик, помнит, как одного из соседей, унылого дылду в очках. И трудно заставить Нюру посмотреть на меня как бы впервые. Надо изобразить человека со стороны. Но как?!

Однажды он увидел из окна небритого мужчину на улице, тот стоял с мятыми астрами в руках. Незнакомец маячил с час или полтора, и к нему выскочила в плаще, под зонтиком, Нюра. Он что-то быстро ей говорил, тянул за рукав, но Нюра, оглядываясь, упиралась. И тут, к счастью, возникла из дождя грузная тетка в кожаном пальто - явно его жена. Она ткнула Толю кулаком в спину (это был, конечно, он, грабитель Анатолий Чугуев), что-то цыкнула Нюре, и понурый мужчина поплелся, как перед конвоем, перед своей законной супругой в сторону города. Нюра же, закрыв лицо зонтиком, осталась у подъезда...

И Вячик понял: надо изобразить грабителя. Повторить историю. Но так, чтобы Нюра не очень испугалась. И свалиться в канаву. Правда, там сейчас воды по колено, но что же делать...

Нюра Киреева каждый день по-прежнему ходила через рощу, потому что все автобусы забрали за город, на картофельные поля. Понятное дело, лучше бы на нее напали, а Вячик бы спас. Но на Нюру никто не нападал, хотя она бесстрашно бегала и в поздних сумерках среди желтых, до конца не облетевших берез...

Он встанет на ее пути. Для храбрости надо выпить. Кепку в карман сунуть, волосы взъерошить. Как раз тут будет и психологическая встряска, и жалость к изломанной человеческой судьбе...

И он возник на ее пути. Это было в последнюю пятницу сентября. Под дождем. Почти в темноте. Еле дождался Нюру.

Встал на краю глиняной пропасти, раскинув руки, как огородное пугало. Был небрит второй день. Только вот не получилось сказать:

- Я хочу вас ограбить... - Но пальцами раскинутых рук пошевелил, мол, сейчас буду тебя щупать... затем, пятясь, осторожно сверзился спиной в канаву, подняв фонтан брызг, и застонал.

И услышал смех. Да, Вячик услышал наверху девичий язвительный смех и потом такой родной, милый говорок Нюры:

- Ты что же, дурачок, решил ограбить меня? А я сейчас милицию вызову...

- Не надо, - вдруг заныл, испугавшись позора, Вячик. Еще мать узнает.

- А вот вызову!..

- Не надо... - Ему бы стонать, изображая сломанную руку или ногу, а он принялся упрашивать Нюру. - Я больше не буду.

Может быть, Нюра что-то заподозрила. Или голос ей показался, наконец, знакомым. Она осторожно приблизилась к краю канавы, но от срама Вячик уткнулся лицом в мокрый рукав.

- Так чё же ты там лежишь? Что-нибудь повредил?..

Вячик молчал. И испугался: еще решит, что парень убился... Пробормотал:

- Я жизнь свою сломал...

- Ну, это поправимо... пока вылезешь, протрезвеешь... Ладно, не буду звать... Пока. Лучше пойди на стройку работать... морду наел, а тоже - на большую дорогу вышел. Почитай Льва Толстого, Астафьева - о нравственности.

- Хорошо, - пробурчал уничтоженный Вячик. Ему бы крикнуть: я люблю тебя!.. Но у него только пузыри мерзли на губах. Нет, он недостоин такой храброй и чистой девушки. Ничтожество.

Наконец, она, хихикая, убежала.

Над землей горели сырые звезды.

Вячик поднялся и побрел по канаве прочь, в сторону от дома, выискивая впотьмах место, где можно выкарабкаться, - надо чтобы стенка обрушилась, или какая-нибудь огромная труба лежала...

Траншея оказалась на многие километры хорошо пропиленной и пустой. Наконец, где-то возле Николаевки, наткнувшись на гору пустых деревянных ящиков, Вячик выбрался чудом из глиняной бездны, весь в склизкой жиже, страшный, как вампир. Нашел водяную колонку, присел, облился. И трясясь от холода, понесся гигантскими шагами в сплошной темноте через лес к Северному микрорайону, стараясь держаться подальше от канав. Он иногда останаваливался, увидев впереди что-то черное - боялся, что Нюра может подождать из любопытства и теперь-то узнает его в лицо...

Мать едва в обморок не упала, когда синий от холода сын ввалился в квартиру. Прямо в одежде он встал под горячую воду - слава Богу, шла горячая вода. Матери объяснил, что оступился...

Когда через несколько дней Вячик и Нюра оказались в автобусе лицом к лицу, он тихо поздоровался:

- Здрасьте...

Нюра кивнула и машинально ответила:

- Здрасьте. - Но даже не всмотрелась в Вячика. Слава Богу, голос не вспомнила, не заподозрила, не признала. Могла хотя бы как соседа улыбкой озарить. Но, видно, уж такая судьба у Вячика - не интересен он ей! Не видит его в упор. Какое-то наваждение наоборот. Словно между ним и ей стоит непроницаемое стекло. Пропускающее лучи, но убивающее интерес.

Что же делать? С кем посоветоваться? У Вячика был когда-то старший брат Саша, такой же высокий и в очках, но вот уж лет восемь как он погиб в Афганистане (по этой причине позже Вячика в армию не призвали). Сохранилось письмо от командира: после взрыва мины от Иванова не осталось ничего, даже звездочки... Старшая сестра Вера еще тогда уехала со знакомым узбеком Раисом в Ташкент - поискать в госпитале: вдруг да кто знал Сашу близко... может, письмо какое сохранилось, записка... Ничего не нашла, осталась жить в тех краях, народила пятерых смуглых детишек (присылала фотокарточку), звала мать. Но Мария Степановна решила подождать, когда женится ее меньшой сын Вячик, любимец семьи... А какая тут, скажите сами, возможна женитьба?!

Ночами Вячик стонал... Ему снился суд, на котором его спрашивали хором жители Северного микрорайона:

- Вы действительно хотели ограбить Нюру Матвееву?

- Я... я только хотел, чтобы я сломал себе что-нибудь... и она бы меня полюбила... Но я упал и почему-то ничего не сломал... вот, только руку немного потянул...

Зал суда хохотал.

Мать утром спросила:

- Сынок, ты скрипишь зубами... у тебя не глисты?.. Выпей марганцовки. Или я тебе сначала дам экстракт крушины? Очень нежное слабительное...

Краснея, отворачиваясь, Вячик умывался и ехал на студию телевидения.

И в очередной раз угрюмо сидя перед экраном монтажного стола, Вячик вдруг расхохотался и, меняя очки, начал щелкать клавишами. Вот, вот что он сделает! Вот, вот что он сотворит! Ему давно заказывали придумать смешной сюжет для рекламы местной фирмы "Виконт", соперничавшей с фирмой "ААА". А надо сказать, Вячик не однажды тайком фотографировал свою любимую... были у него довольно четкие ее портреты и в профиль, и в фас... И вот Вячеслав решил, используя снимки, заставить при помощи компьютера двигаться Нюру... пусть неровно, как в мультфильме, но чтобы Нюра на экране ожила... и стала героиней рекламного сюжета... Оказалось, это очень непросто. Месяц просидел вечерами Вячик на студии, и наконец, получилось... Итак, Нюра, простая российская гражданка, идет вдоль нарисованной канавы. Вдруг на нее нападает медведь с надписью на груди:"ААА", машет лапами с острыми когтями... И тут из-за кустов выбегает высокий Вячик в очках (на груди:"Виконт") и, обхватив медведя со спины, смеясь, швыряет в канаву... Счастливая Нюра улыбается Вячику. Он хотел сделать так, чтобы Нюра на экране поцеловала его, но не решился... Главное - показать ей свое доброе ласковое лицо.

Спонсору ("Виконту") фильм понравился, рекламный ролик был оплачен, и он вышел в эфир в самое удачное время - в субботу вечером.

Вячик от волнения не зашел домой - клацая зубами от волнения, стоял на улице, глядел в окна нюриной квартиры. Ролик договорились прокрутить перед хорошим фильмом прошлых лет - наверняка, если не сама Нюра, так ее отец включит телевизор и дочь позовет - мол, иди-ка, глянь, на тебя похожа...

Наутро по всему дому и внизу, возле гастронома, бабки громко говорили:

- Вот уж на нее медведи нападают... мало ей парней, так со зверями сошлась... Это отец ее, алкаш, на мандолине все тренькает, итальянца изображат, а жену в гроб загнал... А который ее спас, на нашего Вячика похож... Ежели вправду, так зря он!.. из такой семьи, мать - всю жизнь доктор... с сумасшедшей связался!..

Но сама-то Нюра скорее всего при первом показе не обратила внимания на рекламный фильм. Когда уж его раза три или четыре повторили, и даже дети в доме стали пальцем на нее показывать, она, видимо, наконец, посмотрела кино.

Близкий к обмороку (что-то будет!) Вячик спустился по лестницам подъезда (из окна увидел - Нюра стоит в рыжем полушубке на первом, ослепительном снегу, окруженная воробьями - сыплет им хлеб) и предстал во весь рост перед любимой. Она смотрит моргая на него, как бы пытаясь вспомнить, где видела... и тут же ее взгляд равнодушно скользит мимо... Не вспомнила! Не идентифицировала! (Так говорит мама Вячика, бывшая "ухо-горло-нос", слушая по радио артистов... раньше всех народных и заслуженных по голосу узнавала...)

То ли солнце нюриным серым глазкам помешало, то ли дерущиеся воробьи отвлекли... То ли вообще в голову Нюры не может придти, что человек, который ее спас в кино, рядом живет, вот он стоит. А то и саму себя Нюрочка в телевизоре не признала, она же рассеянная... Как раз последнее время подписи собирает: кто за то, чтобы создать бесплатную гостиницу-больницу для одиноких... Вот и сейчас она вынула узкий блокнот с фамилиями и авторучку, подышала на кончик:

- Вы в которой квартире живете? - А сама даже не видит Вячика, будто вместо него тут дым.

- В двадцать пятой, - прохрипел Вячик.

- Вы поддерживаете?..

- Да, - сразу пригнулся Вячик и подписался. А Нюра, шепнув что-то вроде "спасибо", поспешила к подъехавшему автобусу.

Нет, Вячеслав, не судьба. Ты в самом деле слишком высок для нее. Или лицом глуп. Или некий рок висит над тобой. Похлеще той весенней сосульки.

"Пойду на войну. Сопьюсь. Уйду в тайгу. Стану поэтом..." - крутилось в голове у парня. Он стоял на зеленоватом продавленном шинами снегу, вдыхая сладкий запах сгоревшего бензина, при помощи которого уехала в неизвестность милая маленькая женщина...

Надо сказать, люди, наблюдавшие за Вячиком и Нюрой после той рекламной передачи, вовсе запутались. Как холодно разговаривают. Если у них любовь, то такая тайная, что не приведи Бог.

Мать накапала самой себе валерьянки и спросила:

- Сынок, может, у тебя есть что сказать своей матери?

- О чем, мама?

- Не собираешься ли ты жениться?

- Жениться?.. - Вячеслав от горя и ожесточения даже не покраснел. - Да что ты... - Сменил очки и стал жевать хлеб. Если он и женится, то совершенно на другой девушке. На самой некрасивой. Или наоборот - на самой красивой в мире! А Нюру пригласит на свадьбу. Чтобы Нюра Матвеева поняла, кого она навсегда и навеки потеряла.




5. Зима

Не получилось у Нюры организовать ночлежку для одиноких и несчастных. Хоть она и собрала по городу сто двадцать подписей сердобольных людей, в мэрии с ней долго никто не хотел разговаривать. Мэр занят. Вице-мэр в Америке. Потом оказалось, вице-мэр занят, а мэр в Испании.Наконец, один из мелких, но тоже пузатеньких чиновников, затянутый в тройку-костюм и похожий этим на синицу, стоя на пороге, не пуская в кабинет с портретом Ленина, выслушал несколько сбивчивых слов Нюры и с пафосом громко перебил:

- Да вы что, мадам?! На это нужны миллиарды! Пенсионерам-то не успеваем платить... И что такое фамилии в вашей тетрадке? Может, вы их сами написали! Шучу. Вот если бы они вам денег насыпали мешок...

Откуда нынче у людей деньги? Нюра постояла часа два возле дверей банка "Минком" или "Лунотеп"... никак не могла запомнить... внутрь не пустили... Мела метель. Может, Нюра дождется какого-нибудь миллионера с добрым умным лицом, вроде как у Саввы Морозова (видела в кино). Но к ней подошли зажмурившиеся от презрения, безглазые красномордые парни в кожаных куртках, с автоматами в руках:

- Кого, гражданка, ждем?.. Здесь нельзя стоять... Идите, идите, идите!..

И Нюра пошла сквозь буран, отскакивая от неожиданно вспыхивающих перед ней фар. Забежала на почту, послала бандеролькой тетрадь с фамилиями в редакцию газеты "Свет Сибири" (раньше она называлась "Свет Ильича"), добавив от своего имени призыв поддержать существование бездомных и убогих... Недели две прождала ответа - никто гражданке Киреевой не ответил.

"Значит, никто не хочет протянуть руку помощи бомжам, - поняла Нюра. - Видимо, большинство людей считает - нечего, пусть работают. А кто не может - ты добрая, ты и забирай к себе." Но к этому времени - к декабрю - отец у самой Нюры слег, жаловался на боли то ли в желудке, то ли в печенке, но идти в больницу наотрез отказывался." Нюра купила ему на половину аванса мумие в центре города у базарных торговок - оказалась подделка, толченая сера с куриным пометом.

Вячик узнал об этом (по всему дому гремело "сарафанное" радио) и сжалился (в последний раз он думает о проклятой безмозглой девице!), и через спортивных начальников, часто выступающих на телестудии, добыл настоящее алтайское мумие. Спортсмены его пьют, когда у них переломы, ушибы, язвы - зарастает, как на собаке. И запечатав в конверт, прошептав наговор:" Вспомни, вспомни, кто живет, подпирая небосвод, над тобой, ангел мой?!.", отпер почтовый ящичек Киреевых своим ключиком и вложил туда. Не забыл и листочек с печатными рекомендациями присовокупить: как пить, когда, сколько.

Но Нюра, не зная, кто это принес, и точно ли здесь мумие, брезгуя, выбросила тяжелый конверт. Тоскующий в окне Вячик видел, когда она опрокидывала ведро в мусорную машину. Ну и черт с ней!..

И Нюра теперь лечила отца кипяченым молоком и лаской - больше ничего у них не было. Отцу становилось немного лучше. Но Нюре и в голову не пришло, что он слег только для того, чтобы дочь не привела каких-нибудь чужих людей домой. Сказать ей прямо он стеснялся (не черствый же человек), но понимал: любой проходимец может обмануть его Нюру. Это же она посылала не однажды из своих медных денег перевод то в Детский фонд страны, то в фонд помощи русским беженцам... Но если Николай Васильевич решил, что дочка, ухаживая за ним, успокоилась, то он ошибался.

"Хорошо, - сказала себе Нюра. - Я не могу никого взять к себе из бездомных... но помочь-то я могу тем, кто сидит, например, в тюрьме?" Она слышала: заключенные задыхаются без свежего воздуха, голодают, им нечего читать, им холодно в камерах... "А ведь наверняка среди них есть добрые, хорошие люди... Ну, оступились... А может, их подставили... А может, сами взяли из благородства чужую вину на себя..."

И Нюра нашла в старом чемодане холщовый мешок (зачем она искала именно мешок, а не взяла просто сумку? Кажется, так принято, чтобы мешок...) и положила в него три буханки хлеба, вентилятор (в квартире и без того свежо), две пачки сигарет "Ява", фланелевое еще неплохое одеяло и поехала на улицу Республики, где находился следственный изолятор - СИЗО. Она и раньше поглядывала на это угрюмое здание без окон (вернее, окна есть, но они закрыты щитками, как лица сварщиков), вокруг - высоченный металлический забор с колючей проволокой поверху. Но никогда не думала, что будет день - и она войдет в эти страшные двери.

- Вы к кому? - спросил через стекло грузный дядька в фуражке и полушубке, он пил чай из термоса и жевал пирог. Перед Нюрой, преграждая путь, сверкала никелем "вертушка", какая стоит в проходной на многих номерных заводах.

- Я?.. - растерялась Нюра, не зная, как объяснить. - Товарищ начальник...

- Если уж начальник, то гражданин, - хмыкнул милиционер за стеклом. - А если товарищ, то Василий Иванович. - Он был расположен довольно благожелательно, и поэтому Нюра чуть успокоилась.

- Видите ли... вы извините... Недавно в газете прочитала, заключенные испытывают трудности...

- Кто-кто?! - открыл рот и побагровел дядька.

- Ну, которые тут сидят... Я вот принесла... извините... - Она стала вытаскивать и показывать хлеб, вентилятор, сигареты, одеяло. - Ничего недозволенного нет, Василий Иванович, честное слово.

Страж тюрьмы насупился и встал.

- Ты кто такая? - зарычал он из-за стекла. - Корреспондентка?

- Я?.. Что вы! Я в институте работаю. Вот удостоверение.

- Удостоверение?! - он даже смотреть не стал. - Сейчас на улице всё продают. Мне профессора давали за два "лимона". Хватить финтить. Из какой газеты?

Нюра едва не расплакалась.

- Да честное слово! Прочитала и пришла... Разве нельзя помогать?

- Конкретно. К кому пришла? К Серому? К "Ништяку"? Ты чья?!

- Да я никого тут не знаю... - снова начала объяснять Нюра, уже пугаясь и оглядываясь на железную дверь. Еще запрет. На ее счастье, дверь открылась - вошли и остановились с узлами и авоськами женщины с пасмурными лицами. Нюра осмелела. - Ну, почему нельзя помочь? Ведь еще неизвестно, виноваты они или нет...

- Да... - поддакнули робко женщины.

- Просто по-человечески помочь... - Нюра замолчала, потому что дядька за стеклом жутковато зыркнул глазами на вошедших и приблизил лицо к маленькому окошечку, и Нюра увидела стальные кривые зубы.

- Стало быть, помочь желаешь? Того, что ты принесла, хватит только одному, так? И кому же отдать прикажешь? Вот вчера привезли Рыжикова... зарезал и изнасиловал трех девчонок в роще... взяли на месте... Да, суда еще не было, так, может, ему и передать теплое одеяльце, родному? Да еще чтобы вентилятор ему шебаршился у морды?

- Я... - пискнула Нюры. - Нет, я...

- Или Стеблову передать... мать родную убил топором, сестру... выгреб остатки денег из-за божницы, пропил и через балкон к одинокой старухе-соседке полез... да с улицы заметили, скрутили... Давай ему и передадим сигареты - пусть курит, сволочь?

Нюра зарыдала и выбежала вон.

На углу, на морозном ветру, сидела закутанная в шали черноликая старуха, окруженная курчавыми внучатами в рванье (не сыновьями же!) и, протянув руку в варежке, бормотала:

- Помогите биженцам из Таджикостана...

Нюра высыпала перед ней на асфальт содержимое мешка и ослепнувшая от слез полезла в автобус. Перепутала номер, уехала на правый берег, потеряла час... Домой вернулась к ночи. И уже дома, сгорая от стыда, подумала:"Зря вентилятор этой цыганке оставила... еще решит, что издеваюсь..."

Нюра не спала всю ночь. Кому и как теперь помогать в нашей несчастной стране, в эти мутные дни?..

Когда встала утром, чтобы идти на работу, глянула на себя в зеркало, увидела остроносое, мертвое от тоски и одиночества лицо, и ей вдруг стало неинтересно жить.

"Никому не нужна. И мне никто не нужен... - бормотала она, входя в институт. - Надо просто работать, добывая хлеб насущный. Отца поддерживать."

Она теперь засиживалась в лаборатории допоздна. Работала под руководством все того же Леонида Иваныча, который недавно изменился - нацепил очки и стал целыми днями глубокомысленно помалкивать. Все спрашивали:

- Неужто же нет нового анекдота?

На что старший лаборант отвечал:

- При этом режиме какие анекдоты?! Плакать пора, граждане. Нюра первой узнала - он возжелал баллотироваться то ли в Государственную думу, то ли в местную...

- Не хочешь быть моим доверенным лицом? - спросил Леонид Иванович. - А я попрошу, чтобы тебе зарплату добавили...

Нюра рассмеялась от неожиданности предложения. Чтобы вот такие боровы наверху заседали... Но чтобы не обидеть, мягко ответила:

- Я не смогу. Я... людей боюсь.

- Ты?! Да ты в огонь войдешь, если захочешь...

"Если захочешь... - про себя повторила Нюра. - Я ничего больше не хочу. Ни-че-го."

Правда, в декабре, в самые сильные морозы, душонка в ней встрепенулась еще раз - вечером в дверь позвонили. Нюра, как всегда, даже не спрашивая, кто пришел, отперла дверь. Перед ней стоял в демисезонном пальто, в летних ботинках, в рваной кроличьей шапке смутно знакомый мужчина.

- Не узнаешь?. - качнувшись, прошептал он. - Это я, Толя. - От него несло кислым винным перегаром.

- Анатолий?!..

- Да. Я так изменился без тебя?.. - Он переступил через порог.

- Тише, - прошептала Нюра. - Папа болеет.

- Кто там? - услышал отец.

- Да с работы... на минуту... - И Нюра, кивнув на дверь, вышла, не одеваясь, вместе с Анатолием Чугуевым на лестничную площадку.

Анатолий тер седые из-за инея ресницы и, всхлипывая, бормотал:

- Нюрочка!.. " А мой удел катиться дальше вниз", как говорил Сережа Есенин. "А мне осталось, мне осталось твоих волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость..." Нюра, я погибну без тебя!.. Она жестока!.. Не дает мне ночами писать стихи... Я... я через пустыни пройду, чтобы только вернуть наше счастье...

И показалось, опять показалось сердобольной Нюре - вот он, ее родной человек... смешной, злосчастный ее грабитель... и не уехать ли с ним ей куда-нибудь в иные края и не начать ли новую жизнь... Правда, от Анатолия пахло и какой-то псиной, нужником... руки у него были немытые... Но она отмоет их, цыпки замажет вазелином... Может, сделать так?

Но стукнула дверь подъезда и раздались шаги, тяжелые, как шаги "Командора". Чугуев втянул голову в плечи, заметался - он сразу же распознал стук каблуков своей законной жены.

- Скорей к тебе!..

Нюра, разволновавшись, хотела уже впустить, защелкала ключом, да не успела. Их осадил зычный насмешливый голос:

- Стоп, голубки'! Толя, стой, как столб! - Наконец, показалась и она сама, Клавдия Ивановна Чугуева, в каракулевой шубе, с багровым лицом. - Так и знала. Не стыдно тебе, Анна Николаевна, чужого мужа отбивать?!

- Да он сам... - пискнула Нюра. Она готова была сквозь бетон провалиться: от громкого голоса гостьи открылись двери соседей и высунулись головы трех старушек.

Но Клавдия Ивановна, хорошо знающая жизнь, прорычала на соглядатаев:

- Закройте поддувала!.. - И когда клинья света на полу ужались и исчезли, тихо, почти доброжелательно сказала Нюре. - Дурочка!.. Он мне жизнь изломал... и тебе изломает... Он же все врет! Алкаш есть алкаш! Пропил мою шубы... сапоги... Эту, что на мне, я у мамы держала... Я ему нынче "ракету" зашила... не дай бог дать на водку... Умрет - и тебя же посадят... Поняла?

Нюра кивнула, вбежала к себе в квартиру и заперлась.

Отец в постели притворялся спящим.

Нюра на цыпочках подошла к окну - две темные фигурки сели в автобус, и автобус ушел. Прислонившись горячим лбом к плавящемуся льду на оконном стекле, Нюра подумала:" Отравиться, что ли?.. Жизнь моя бессмысленна. Разве для этого вырабатывало человечество прекрасные стихи и музыку, разве для этого погибали миллионы в войнах... чтобы в двадцатом веке люди жили скучно и бездарно, не умея помочь друг другу, или не умея хотя бы свою собственную жизнь сделать интересной?.. Отец, слава богу, здоров. Маму мне из гроба не поднять. СССР не восстановить. Мне больше нечего делать на этой земле."




6. Уход из дома

Вячеслав заявил на работе, что уходит, но его, как ни странно, принялись уговаривать остаться. Он даже услышал добрые слова в свой адрес. Сначала с ним беседовал главный инженер телестудии Похилько, усатый, лысый толстяк, а потом и сам директор Кривин, сухонький дядька с зычным, жестяным баритоном. Разводя руками, он сокрушенно смотрел в лист бумаги, на котором было написано заявление Вячеслава.

- Ах ты, ежкин кот! Тебе что, мало платят? А? Я попрошу увеличить оклад... на одну треть... А? Только начал что-то ценное для нас придумывать... Кто обидел?

- Никто, - Вячик стоял перед ним, опустив голву, поддерживая пальцем у переносицы очки (разболтались дужки).

- Али переманивает кто? Сколько предлагают?

Будь на месте Вячика парень похитрее, тут же заломил бы цену. Но Вячик решил уехать куда глаза глядят и поэтому честно помотал головой.

- Что-то случилось? - Директор слегка театрально стукнул кулаком по груди. Он это умел. - Я понимаю, все бывает. Но захочешь вернуться - прямо ко мне. Нынче мало порядочных людей. А ты порядочный, вижу без лупы.

"Порядочный идиот, - горестно думал про себя Вячик. - Порядочный бесполезный болван. До сих пор не определился, зачем живешь."

С ним рассчитались, к его удивлению, весьма щедро, и он купил матери белый оренбургский платок (чтобы не мерзла без него), а себе в магазине "Рыболов-охотник" - рюкзак, унты, лыжи, теплую шапку. Полушубок у него был (остался от отца). Но ему не удалось купить главное - ружье и настоящий таежный нож. Сказали: только для членов охотничьего общества.

Вячик еле разыскал на задворках цементного завода в осевшем черном здании нужное учреждение. Здесь в коридорчике удушающе пахло куревом, висели плакаты, изображающие ружья разных видов, а также глухарей на рябиновых ветках и медведей, поедающих малину. А в кабинете сидел, ерзая и хлебая чай из кружки, парень в афганке и меховом жилете, у него один глаз был белый, а другой синий, здоровый.

- Здрасьте... - пробормотал Вячик от дверей. - Мне бы... в общество вступить.

- Кто такой?

Вячик достал трудовую книжку, паспорт и фотокарточки (специально заезжал и прождал час в "Моментальной фотографии" на базаре).

- Так ты уже уволился?! - "афганец" листал документы.

- Ну.

- Стал быть, нигде не работаешь?

- Н-нет.

- Не, не, нельзя!.. Вот если бы ты вчера пришел, я бы тебя принял в общество... а уж потом хошь увольняйся, хошь не увольняйся... А так - ты бомж, перекати-поле. Вдруг убьешь кого, отвечай за тебя.

"Кого я убью?.." - хотел сказать Вячик, но ничего не сказал. Вздохнул, сменил очки и стал собирать со стола свои бумаги.

Парень с разноцветными глазами оглянулся и прошептал:

- Ох, штрафанут меня, если что... На всякий случай, добавь сотню-вторую... чтобы мне потом из своего кармана за тебя не платить...

- Конечно! - обрадовался Вячик, не подозревая, что все слова парня - привычная ложь. - Вот столько хватит?

Наконец, маленькая красная книжечка лежала у него в кармане. Вячеслав стал членом могучей организации профессиональных охотников. Выскочил на улицу, схватил такси, помчался в тот самый магазин, где давеча ему отказали в покупке, и вскоре в руках у нашего героя оказалась тяжелая сверкающая двустволка-вертикалка, а на поясе повис огромный кинжал. Правда, надо было еще в милицию ехать, вымолить особую, белую книжечку, которая разрешает носить оружие, но туда Вячик уже не поехал - ему намекнули в том самом магазине знающие люди: белая книжечка необязательна, главное - красный билетик. "Все равно, что раньше партбилет!.." - весело разъяснили в толпе, разглядывая винчестеры и карабины.

Когда с оружием на плече Вячик явился домой, мать побледнела и заплакала.

- Господи, что это?! - Она поняла, что ее сыночек собрался куда-то очень далеко, да еще со страшным предметом на себе, да еще в самые морозы.

- Хочу мир посмотреть.

Если бы он сказал: "На пару недель для здоровья воздухом тайги подышать...", мать бы немного успокоились. Но "мир посмотреть..." - эти слова звучали жутковато. Мать сразу представила своего сына в дальних регионах страны небритого, ободранного, да еще вооруженного при его-то слепоте, а там и раненого... Она легла на койку и зарыдала в голос.

- Да ты что, что?.. - заволновался Вячик. - Я до весны и - домой. Сейчас, говорят, соболей много... тебе на шапку добуду...

- Я тебя умоляю, у меня есть шапка!.. Погибнешь, как и отец твой... ступишь куда-нибудь не туда...

Отец у Вячика был шофер. Он погиб туманной весной по дороге в Дивногорск, на крутом повороте, называемом "тещин язык", перед селом Слизнево - слетел вместе с прицепом под яр... Он был мечтатель, отец Вячика, очень любил фантазировать: что было бы, например, если бы Сталин не помер в 1953-ом году. Или если бы Гитлер победил СССР. Или если бы, к примеру, перед домом на пустырь (тогда еще у нас метро не строили, и здесь был пустырь) упал бы метеорит из чистого золота весом в четыре тонны. Разделили бы на всех жителей дома (а их у нас в девяноста квартирах около трехсот шестидесяти, ну, пусть четыреста человек!) - получилось бы на каждого по десять килограмм. Если один грамм стоит столько-то, то, стало быть... и т.д. Причем, он не был жадным, и мечта о золотом метеорите лишь одна из его фантазий. А чаще он раздумывал, как бы повел себя, если бы встретил марсианку... или если бы марсиане выкрали у него сына и потребовали вместо выкупа тысячу литров спирта... Если гнать самогонку, это сколько же надо времени ее гнать... и сколько надо сахару... Не очень серьезный был человек, но, впрочем, внешне казался суровым, потому что брови почти срослись. В глазах же - зеленые черти. Вячик помнил, как в детские его годы отец читал вслух для сына повесть Дэфо "Робинзон Крузо". И в особо красивых местах книги, причмокивая, дергал уголком рта. Наверно, и в тот день, когда погиб, ехал, мечтая и дергая уголком рта, и очнулся, когда железное двадцатиметровое чудовище уже валилось в распадок...

- Ты же никуда никогда не ходил... - продолжала мать. - У тебя и компаса-то нет...

- Компас я купил, - возражал сын. - И тушенки купил... А хлеб в любом таежном селе продают... Да не бойся ты! Должен я стать, наконец, мужчиной?! В армию меня не взяли. Я хочу испытать себя! Мне уже скоро тридцать.

- Через шесть лет!.. Ты дитя, Вячик!..

...........................................................

Слезы матери.

Гул вьюги за окном.

В свой последний вечер дома Вячеслав вдруг почувствовал тяжелое спокойствие на сердце. Словно сердце его раздавили, и оно превратилось в блин железа. И Вячик словно бы даже забыл о Нюре. Хотя она наверняка была-существовала где-то тут внизу, в пяти метрах, через этаж. Если очень сильно заплясать, услышит. Но плясать Вячик не умел. Может, и умел, да стеснялся. Он спросил у матери:

- Мам, а у нас нет вина?

- Вина?.. - Мать, хоть и не поощряла никогда всякого рода горячительные напитки (уж не по их ли вине погиб муж?), вдруг поняла окончательно: уезжает... завтра уйдет... говорят, так принято... перед дорогой... Достала из глубин кладовки, из-за швейной машины бутылку красного вина с названием "Кагор".

Мать и сын чекнулись, мама снова захлюпала носом, а Вячик, протирая очки, принялся листать томик Пушкина... Он тоже стихи любит. Где-то здесь было стихотворение, как раз подходящее для этого случая... Где же оно? Вячик помнил, у Пушкина есть про ЭТО! Наконец, нашел... Вскочил, роняя стул, как лицеист, и громко-заунывно, завывая как ветер в скворечнике, прочел:

- Я новым для себя желанием томим!
Желаю славы я!.. чтоб именем моим
твой слух был поражен всечастно, чтоб ты мною
окружена была, чтоб громкою молвою
все, все вокруг тебя звучало обо мне,
чтоб, гласу верному внимая в тишине,
ты помнила мои последние моленья,
в саду, во тьме ночной, в минуту разлученья!..

И хоть не было у него с Нюрой ни сада, ни общей тьмы ночной, ни "минуты разлученья", Вячик сел, закрыл глаза ладонью и тихо плакал. Но, чтобы мама не испугалась, улыбался. Он тоже умел как отец - дергать уголком рта, и казалось, он в эту минуту счастлив.

Потом поднялся и взял в руки ружье. Если выстрелить в форточку?.. Вряд ли эта взбалмошная бездушная девица что-то услышит. Да и услышит - подумает: показывают фильм со стрельбой по телевизору. Вячик принялся громко ходить в грузных унтах взад-вперед.

- Мама, станцуем?.. - и взяв оторопевшую маму за руки, запрыгал перед ней, с силой стукая каблуками в бетоный пол.

- Уже без пяти одиннадцать... - прошептала мать, и примерный сын замер.

И чувствуя, что душа окончательно умерла, упал, не раздеваясь, на диван спать.

- Не трогай меня... хочу привыкнуть... в одежде... мало ли где придется...

От такого невиданного нарушения гигиены (даже зубы не почистил сыночек!), мать вовсе перепугалась - что же теперь будет!.. - и до утра сидела рядом, глядя на взрослого и еще такого беспомощного ее мальчика... Унты и носочки, правда, с него стянула и одеяльцем накрыла.

Вячеслав в шесть утра встал, попил чаю и оделся, как охотник. Поцеловал мать, ружье и лыжи - подмышки, и поехал на вокзал.

Железнодорожный вокзал был с утра еще пуст. Уборщицы подметали каменный пол, высыпав под ноги из ведра опилки, алкаши по двое-по трое, набрав в руки гроздья бутылок, совещались. С утра почему-то потеплело. В душном полушубке, в унтах, в меховой шапке, с рюкзаком за спиной, с ружьем на ремне Вячик стоял посреди зала ожидания и смотрел на табло, где белели номера проходящих поездов. Куда поехать? На Алтай? В Саяны? На Ангару? В которую тайгу?

Когда в современной России человек стоит-замер в растерянности, к нему непременно подойдет какой-нибудь доброхот. И он подошел - в расстегнутой дубленке цветом в перезимовавший на земле листопад, но при галстуке, с усиками и крохотной бородкой, похожий на франта из старинной пьесы, если бы, повторяю, не грязная дубленка и не разбитые как ромашка с лепестками ботинки.

- Младой щеовек... - он изысканно пропускал некоторые буквы. - Какие пролемы?

Вячик молчал. Но затем, подумав, что этим оскобляет ни в чем неповинного человека, решил все же рассказать: он ищет, куда бы ему податься на охоту и вообще пожить уединенно.

- О, - сказал незнакомец. - У меня как-аз на примете есть пара хооших избушек... Но это стоит деег. Щас рынок, маодой щеовек.

- Да я понимаю... - засопел и принялся шарить по карманам добрый Вячик.

- Где бы вы хотели?.. - спросила дубленка. - Лучше всео Саяны... небо, озон... Как сейчас помню, кода мы, стуенты-биофиики...

- Вы биофизик? - удивился Вячик, разглядывая потасканного человека при галстуке. Что делает жизнь.

- Не просто биофиик - эколог... - строго заметил человек в дубленке, принимая от Вячика сотенную бумажку. - От интеегента - достаточно. Итак, доедете до станции... м-м... наприер, Джебь... пойдете пепендикуярно от станции... и до речки...

- Вправо или влево от станции?

- Можно впрао, можно влео... И вдоль беега... И стоит изба. Ключа как такоого нет. Но если заперто - ключ в щели... окоо двеи.

- И на кого сослаться? Как вас зовут?

- Если там уже кто-то есть, скаете, дядя Воодя послал, - закивала дубленка. И только теперь Вячик понял, почему "дядя Володя" проглатывает буквы - у него не хватало зубов, и он, стесняясь, пытался говорить небрежно, быстро. - Не тронут, пут-тят. Подеятся теплом, хлебом... огенной водой... (Огненной?) Но ели

и сами что-то привезете, будут принательны. Кстати, вы уже купили?

- Что? Еще нет. Думал, в буфете поезда.

- Да лучше здесь.

- А что пьют охотики?

- Охотники?.. - Человек в дубленке вдруг открыл рот и задышал - так он смеялся. Дылда в очках, с рюкзаком и ружьем ему очень нравился. Он посерьезнел и наставительно разъяснил. - Охоники, маодой чеовек, пьют все, но лучше всео им привезти русской водки. Помочь выбать? Это непосто - выбать межу "Гобачовым" и "Ециным"... "Аспутиным" и "Петовской"...

Они подошли к киоскам. С "экологом" здоровались. Он, покручивая усы эспаньолки, разглядывая туманными круглыми глазами красочные этикетки на бутылках, небрежно бормотал, объясняя окружающим:

- К нашим едет... в тайгу...

- Надолго бежишь? - уважительно спрашивали у Вячика оборвнные вокзальные джентльмены, полагая, что если с ружьем, так причины серьезнее некуда.

- Видно бует, - отвечал за Вячика "дядя Володя".

Под его руководством Вячик купил три бутылки "Русской водки". Но поскольку новый знакомый с трагическим выражением уставился на приобретенные сосуды, Вячик неуверенно предложил (можно ли? с утра?..) одну откупорить во имя знакомства.

- Разве что во имя знакомства... - вздохнул "дядя Володя". Как только выпили, он стал плакать и молиться на всех проходящих мимо женщин:

- Из-за их... ради их на планете... я все, все пут-тил меж пальцев... но богиню свою потеял... И се - ищу похожую...

- Умерла?

- Для мея умела.. - Он обнял Вячика и долго так стоял. Наш путешественник с ружьем тоже забылся и едва успел на свой поезд согласно купленному билету...

Его разбудил женский голос среди ночи. Он не сразу понял: проводница. Было очень холодно. Оказывается, Вячик постель вечером взять-то взял, да лег совсем на другую полку, не накрывшись двумя выданными одеялами. И насквозь окоченел. Поезд грохотал колесами, в окне проносилась черная неразличимая местность.

- Твой полустанок через пять минут... Билет надо?

Вячик помотал головой, оделся и, обхватив свой громоздкий груз, вышел в тамбур. Стуча зубами, тер себе уши и, роняя лыжи, пытался разглядеть через мутные очки, сколько же показывают наручные электронные часы. Кажется, пять тридцать. Или три пятьдесят. Или три тридцать.

Пристроил на спине рюкзак, натянул поглубже шапку, ружье повесил на шею, чтобы руки были свободнее, лыжи сунул под левый локоть, и когда поезд, визжа тормозами, приостановился, Вячик открыл тяжелую железную дверь и задом, пятясь, неловко спустился по лесенке и - оказался в сугробе по пояс.

Так и замер, скорчившись, пока состав со всеми своими пятнадцатью вонючими вагонами не укатил дальше, подняв среди тайги снежную бурю и залепив лицо новоявленного бродяги белой ледяной массой.

Когда Вячик расклеил веки, протер перчатками очки и снова надел, вокруг серо дыбились заросшие елями сопки. Ни звука. Ни лампочки. Смутносиний снег и черная чащоба. Куда ему теперь, в какую сторону двигаться?

Он вдруг вспомнил - спички-то!.. спички так и забыл купить! Если что, как он костер разожжет? Вот дубина! Во всех книгах про охоту спичкам отводится особое место. Их прячут под шапки, в жестяные коробки, в плотно закрывающиеся портсигары, чтобы не промочить. Сам Вячеслав приготовил в дорогу маленькие пакеты из полиэтиленовой пленки - прихватил на работе (в них присылают с завода-изготовителя всякие шнуры, переходники), удобные пакетики, вроде карманов с клапанами. Пакетики есть, а спичек нет!

Может, не уходить от железной дороги, дождаться другого поезда, выпросить у людей или купить? Или пойти по шпалам, наверняка Вячик придет в село или поселок, где есть магазины. Заодно уточнит у местных, где есть свободные избушки.

Но Вячику стало стыдно за свою робость и неуверенность. "Чего боюсь?! У меня - ружье. Надо будет добыть огонь - высыплю из одного патрона порох и... Ну, как-нибудь зажгу. Выстрелю в конце концов!" И еще он вспомнил, что по рассказам во всех охотничьих избушках имеются спички и соль. Не пропадет Иванов!

И он вылез на насыпь, нацепил на унты лыжи и, бренча ими, перешагнул через рельсы, сполз в тайгу, в левую сторону от дороги. Почему-то ему больше понравилась левая сторона. Может быть, потому, что здесь в небесах светало - появилось тусклосеребряное марево, похожее на снежный сугроб, но поярче...

Вячеслав через полчаса взмок - идти было тяжело. Лыжи вязли, путались в невидимых кустах, травах, прошивших недра сугробов. На пути лежал бурелом. Но затем начался заметный склон - и Вячик зашагал легче. И вдруг что-то увидел, не сразу понял, что... но во-время остановился - в двух шагах, в лиловых сумерках перед ним зияла пропасть. Далеко внизу, на дне ее, видимо, текла подо льдом таежная речка. Противоположный берег, мерцая плоскими отвесными скалами (и здесь под ногами такие же?), высился в полукилометре от Вячеслава.

Еще бы немного - и человек слетел вниз...

"Вот это да!.." Вячику стало жарко. Он простоял, наверное, с час, примеряя свою судьбу к возможной гибели. То, что он расшибся б, скатившись с огромной высоты, не было сомнения. И если бы погиб, вряд ли бы его нашли. Птицы бы исклевали, медведь доел. Весною бы пионеры-следопыты наткнулись на ружье и остатки одежды... впрочем, бред, какие нынче, при капитализме, пионеры... Конечно, хорошо, что свобода, капитализм, но жаль, что нет больше пионеров... Вячику нравилось в детстве ходить в походы и петь хорошие песни.

Когда сердце успокоилось, Вячик подумал, что наверняка тут есть охотничьи тропы, а может, и просто ложбины, по которым можно если не съехать, то пешком сойти вниз.

Он сменил очки (прежние стали, как ложки, - облепил мутный лед), взял лыжи в руки и медленно побрел вдоль обрыва. И увидел следы - то ли собачьи, то ли волчьи, темными пятнышками они обозначились на синем снегу, между шатрами елей и грандиозными стволами кедров.

Помолившись мысленно лику Нюры, Вячик стал спускаться лицом вперед, с силой утверждая каблуки унтов на почти голой земле - из-за ветродуя на краю обрыва снег задерживался плохо. Лыжи и помогали, и мешали. Сойти оказалось очень трудно. Кусты шиповника или еще какого дерева, цепко росшие между камнями, прокололи Вячику перчатки. Одну лыжу он все-таки выронил, но, к счастью, стремительно скользнув вниз, она зависла ремнем на сучке.

Трудно сказать, о чем только не передумал Вячик, медленно, как в страшном сне, зигзагами спускаясь в распадок. Уже было видно, как вдали, под ногами, змеится, кое-где выблескивая из-под снега черным дегтем, речка Джебь, если это Джебь... если не наврал алкаш в дубленке...

Тусклое солнце (не луна же?) сияло уже над тайгой, когда Вячик, наконец, оказался на плоском берегу. Надел лыжи и решительно побрел по льду на противоположную сторону - там в лесу что-то темнело. Вдруг?..

И точно! Это была избушка. Полузанесенная снегом, но с дверью... косовато сложенная, но с печной трубой... И никаких свежих следов. "Моя! Я тут буду жить! - радостно замычал про себя Вячик. - Вода рядом. Кедровые шишки, небось, имеются".

Но подойдя ближе, он увидел, что через сугробы прокопан или обувью пробит полузанесенный метелью коридор - он вел к избе со стороны леса. Значит, тут недавно были люди?!

Вячик покашлял - в угрюмом жилище молчали. Он сторожко - шаг за шагом - приблизился, потянул за ржавую скобу дверь - она с трудом подалась, мешала наметь.

В нетопленой избе было темно. Единственное окошко, затянутое грязной морщинистой пленкой, едва пропускало слабый свет. Потолок был низок. На топчане валялось вонючее тряпье.

Вячик подошел к печке, потрогал ее бока - она были теплые! Или с мороза так почудилось? Но здравый смысл говорил, что если бы печь не топили, кирпичи показались бы ледяными. Да и не мохрился иней по стенам. Значит, здесь совсем недавно были люди.

Может быть, хозяева этой заимки. Что делать?

В голове гудело, как после самолета. Вячик снял рюкзак, прислонил ружье, присел и подул в печную золу - о, радость!.. раскрылись и нехотя закрылись красные глаза углей. Здесь есть огонь! А вдруг хозяева - недобрые люди, какие-нибудь беглые зэки?.. Уносить ноги дальше? Или дождаться? Или немного отдохнуть и уходить? Если хозяева (или хозяин) на охоте, они раньше вечера не вернутся...

Вячик насобирал сухих смоляных веток на полу, нашел оторвыш старой газеты, все это сложил на белесых волнах золы и снова стал дуть... дуть... и совсем вдруг погасил угли. Больше ничего там не мигало. Или Вячик, волнуясь, торопился? Поискал спичек по углам, на топчане, в загнетке печи - нигде ни коробка. Тогда он достал из патронташа патрон, выковырял концом ножа пыж и высыпал порох на черные угли и ветки. И порох, несколько секунд помолчав, высоко вспыхнул - и древесная мелочь загорелась...

Когда Вячеслав попил горячего чаю и поел, часы показывали 14.30. Надо немного отдохнуть. Он занес красных кедровых полешек, которых за дверью было много, насовал в устье печи и лег вздремнуть, обняв обеими руками ружье, спиной к горячим кирпичам, глазами в сторону двери...

Ему показалось - он только прикорнул, когда его кто-то дернул за ногу. И возле самого уха раздался страшный выстрел - и щепа осыпала Вячика. Это выстрелило его собственное тружье, палец лежал на спусковом крючке.

- Ты что, бля?.. - заорали, отскакивая от него две смутные тени.

Трепеща от страха и от стыда, что испугался, Вячик сел на топчане. Перед ним стояли с ружьями угрюмый бородач и желтолицый хакас, оба в драных шапках, ватных фуфайках и валенках.

- Кто такой?.. - рычал старик с брыльями, как у бульдога, скаля белые, красивые, словно искусственные зубы. - Откуда свалился-не запылился? Отведи дуло в сторону, мудак!

Вячик положил оружие на доски, не снимая с него руки. Зубы щелкали, тряслось правое колено.

- Я из города... - пробормотал он. - В отпуск. Хотел поохотиться.

- Слышишь?! - развеселился старик, обращаясь к молчаливому, как маленький будда, хакасу. - Он поохотиться хотел. А ты спросил, чей это участок? Чья изба?

- А что, нельзя?.. - Вячик обратился к низенькому спутнику старика. Но тот смотрел темными глазами куда-то в грудь незваному пришельцу или вообще в свои мысли.

- Да что-то больно культурно ты для охоты одет, парень! - продолжал, приглядываясь, старик. - От кого бежишь? Может, набил рюкзак деньгами трудового народа и решил переждать?

- Да что вы. Тут хлеб, тушенка и... - Вячик напялил слетевшую во сне шапку, судорожно вздохнул. - Пойду тогда... - И стараясь не глядеть на жутковатую, словно фарфоровую улыбку деда, зачем-то приврал. - Правда, тут еще двое спустятся от станции... мы вместе... Если встретитесь, скажите им - он пошел вверх.

- Вот!.. Еще на халяву тащатся, суки!.. - И старик выглянул за дверь. Вернулся. - Ты же своими белыми ручками и уборную не сколотишь, не то что избу! Что-то ты темнишь, паря! Милицию, что ли, предупредить?

- Не надо милисию, - тихо сказал хакас. - Посидит, уйтет. Мошет, водка есть?

- Ну, если посидит - уйдет, - согласился старик и выжидательно замолчал.

Пожав плечами, Вячик вынул из рюкзака бутылку с "огненной водой" (во-время ему подсказал бомж в дубленке!) и нерешительно подал бородатому охотнику. Тот как-то по-особому ловко ухватил ее, крутанул, сорвал "винт" и заревел на хакаса:

- Чё стоишь, как по..аная корова?!

Молчаливый человек взял в руки два грязных стакана и кружку и вышел за дверь. Наверно, в сугробе чистит. Так и есть - вернулся, а на посуде комья серого снега.

Хозяин избы налил жидкости всем поровну и сразу - грамм по сто семьдесят, и первым выпил, словно воду в горло вылил. И засмеялся, вновь выставив сияющую белую челюсть." Нет, у этого охотника свои зубы, - подумал Вячик, давясь ледяной водкой. - А что, здесь озон, чистая вода, орехи... дичь..."

- Не одолею... Кому налить? - спросил Вячик.

- Слабак!.. - поощрительно захрипел дед, подставляя стакан. И заглотив содержимое, снова принялся расспрашивать. - Все ж таки от кого бежишь? - Он явно подобрел к неожиданному гостю. - И чего так спешно, на зиму-то глядя?

Вячик блаженно молчал. Раскаленная печь потрескивала. Страх перед чужими людьми прошел. И мучаясь совестью, зачем он соврал, что еще двое придут, Вячеслав решил признаться, раскрыться, как щенок на солнцепеке перед добрыми людьми. Не может быть, чтобы не оценили:

- Малость соврал я... я один... никого больше нет. Может, оставите с собой?

Старик секунду оторопело смотрел на него.

- Стало быть, честный?.. - И снова, как давеча, страшновато усмехнулся. - Эт-то хорошо. Верно, Миша? - обратился он к хакасу. - Мы тут тоже честные, за что и пострадали на белом свете. - И вдруг зарычал, заклокотал. - Все говно!.. В каждом человеке пуд говна. Вон там, в тиатрах на руках носят поблядушек... она в золотых штанах, а тоже в ней говно! И этот, мудила в Кремле... в нем еще больше говна! А тоже - изображает, глазки закатывает, что-то такое вякает!.. Ходят по земле мешки говна и народ обманывают!.. и кто побольше обманет - орден!.. Лучше уж тут, честно и по-простому... поел, поссал... и набок. Ну, мы ишшо поговорим.

- Он угрожающе зыркнул узкими желтоватыми глазами по окну, по двери. Потом помолчал, по новой разглядывая Вячика, зевнул, поскреб рыжую как мочалка бороду. - Ишшо поговорим. - Сутуло, загребая ногами, обошел гостя - тот спешно подвинулся - и лег спиной на топчан, сложив руки на животе. Закрыл сивые ресницы. Еще раз раздвинул губы и сверкнул всеми тридцатью, похоже, зубами. И посмурнел, засопел носом. Кажется, уснул.

Хакас молчал. Он неотрывным взглядом смотрел на старика. Через минут пять жестом указал Вячику на его вещи и кивнул на дверь. Вячик понял. Медленно надел рюкзак, прихватил, стараясь не брякать, ружье и лыжи, и выступил за хакасом на снег.

Вечерело. Стало тепло. Изжелта-красное солнце продиралось сквозь тающие на свету деревья. Никуда не хотелось уходить.

- Паря, - прошептал-прошелестел хакас. - Ты добрый, как мой брат. Иди. Через два часа электричка. Доедешь до Кедрачей, там вертолеты. Спросишь Колю Майнашева, это мой брат. Он тебя увезет.

- Куда?.. А тут я не могу остаться?

Хакас печально покачал головой.

- Нехороший, опасный человек. Не нато. Я ему должен. Я еще год буду с ним. А ты иди. Брат тебя спрячет - никто не найдет.

- Да я не ищу места, чтобы меня не нашли! Я просто поохотиться хотел...

- Обманывать не нато. Ты бежишь. Он тебя даже на гору может увезти.

- На какую гору?

- А вон туда... - Миша махнул рукой вдаль, и Вячик вдруг увидел вдали и высоко над тайгой незамеченную ранее, прозрачную, как рисунок тонким карандашом, белую гору. Один край ее был на закате был чуть розовей, чем небо.

- Там ученые раньше жили... там избы есть... там все есть... Там можно сто лет жить, и никто не достанет.

- Хорошо, - кивнул Вячик. - Спасибо. - И снял с плеч рюкзак, чтоб вынуть и отдать хакасу последнюю бутылку водки. Но тот мгновенно понял, цепкой, словно железной рукой остановил руку Вячеслава.

- Зачем? Тебе пригодится, дорога дальняя.

- Спасибо. У меня вот только спичек нет...

Хакас кивнул, вынул из кармана коробок.

- А тут тебе не нато. Он деревню сжег. Злой.

- Деревню?! За что?!

- Это в другом районе. Собак разводил... Соболей растил, ферма была... Подожгли. Народ завидовать стал. Нехороший народ. И он теперь не хороший. Ну, село не село, но четыре дома сжег. А я пил раньше... должен ему мно-го... Иди. Коля Майнашев, механик. Он спрячет. Я же вижу: ты не сам обидел - бежишь. Тебя обидели. Иди, друг.

И Вячик под веселый стрекот синиц зашагал на лыжах обратно, вверх, к железной дороге. Правда, хакас ему показал, как лучше идти, чтобы миновать отвесный берег - по льду речки налево, а там раскроется лог Золотого ручья...

И ждала Вячеслава огромная, прозрачная, как хрусталь, гора. Может быть, это даже хорошо... Вячик будет жить в небесах. Над суетой сует, над злом человеческим и нечеловеческим... В сияющем, как сон, небе.




7. Внизу, на земле

Когда Вячик уходил из дому, мать взяла у сына обещание, что самое большее через неделю он даст о себе знать. Где и как устроился. Но миновала неделя, вторая... прошел и месяц... От сына не было ни телеграммы, ни открытки.

Мать каждое утро бегала в отделение связи, но почтальоны только руками разводили: не пишет ее высокий, симпатичный мальчик. Но ведь сейчас и почта не шибко хорошо работает... А если он в глухой тайге... когда еще подвернется оказия - кто-то вынесет из морозных дебрей и бросит в надежный синий ящик письмо от Вячеслава Иванова?

Мария Степановна в отчаянии поехала в краевое управление милиции: вдруг, не дай Бог, где-нибудь сына нашли мертвым... Но милиция ничего не знала про Вячика. Тогда она вспомнила: общество охотников!.. Наверно, там точно знают, куда уходят охотники.

Возле цементного завода, в осевшем черном щитовом доме, в маленьком кабинете сидел парень в пятнистой гимнастерке, в меховом жилете, с одним белым глазом и одним синим. Он не помнил о Вячике, а может быть, не захотел вспомнить. Но сказал:

- Мамаша, не волнуйтесь! В тайге хорошо. Только что ванной нету. Вернется ваш сын! А куда он мог пойти? Скорее всего на юг... ближе к Саянам. Там дичи много... А может, и на Ангару?

Мать с городского телеграфа обзвонила милицию и больницы скорой помощи северных и южных городов края: Енисейска, Мотыгина, Минусинска, Абакана... Два дня звонила, треть пенсии спустила. Но нигде о сыне ее ничего не слышали.

Однажды, уже отчаявшись, она сидела у окна, раздвинув горшки с цветущей красной геранью и смотрела вниз, на пепельный зимний снег. И вдруг видит - читатель, внимание!.. вот как судьба вяжет узлы!.. - подбегающую к подъезду в старой шубейке Нюру Кирееву из 19-ой квартиры. О, мать Вячика давно догадывалась, что именно эту хлопотливую, маленькую девушку безответно и молча полюбил ее сын... Может, раньше, пока он был дома, не верила своей догадке, но теперь-то у нее имелось верное доказательство! И она сейчас его предъявит!

Нюра, как всегда, с какими-то бумажными папками (очередными списками?..) юркнула в подъезд. Мария Степановна, накинув на плечи шаль, поспешила вниз, да не успела - Нюра уже проскочила в свою квартиру. Мать нажала на кнопку звонка.

Вот, вот кто поможет найти Вячика. Даже если не любит его... Ведь из-за нее, из-за ее невнимательности ранимый сын сбежал в тайгу. Мария Степановна вспомнила, как в последний вечер он плясал, стукая каблуками. Будто хотел, чтобы она там, через этаж, услышала... Она общественница, она все знает. Сейчас Мария Степановна предъявит ей улику, и Нюра полетит, раскинув крылья. Не всякую девушку мог полюбить ее сын...

На звонок открыл отец, Николай Васильевич.

- Здравствуйте, - торопливо закивала женщина. - Извините, Василий Николаевич...

- Николай Васильевич... - поправил сухонький старый мужчина.

- Николай Васильевич... Мне бы вашу дочь на минуточку. Анну.

- Нюра!.. - позвал отец. - Ты в ванную полезла?

Но Нюра уже подскочила к двери, что-то жуя - распустившая волосы, в сарафане, в тапочках на босу ногу... Метеор, а не девчонка.

- Вы по поводу выгулки собак?.. Или насчет телефона?.. - затараторила она.

- Нет, нет... Нюра. Я - мать Вячеслава Михайловича. Мы - через квартиру над вами.

Нюра недоуменно смотрела на женщину.

- Ну, которого весной чуть сосулькой не убило... - подсказал отец. Он-то был приметливей дочери.

- А, - вспомнила девушка и поежилась. - И что? Заболел? Че-нибудь надо? У нас есть мумие.

- Нет... - Мария Степановна таинственно улыбалась и звала жестами Нюру за дверь. - Это рядом. Он рисунок оставил. Он в тайгу ушел. И оставил на стене рисунок.

- Какой рисунок?! - недоумевала Нюра. Почти раздетая, она мерзла возле двери. Но, добрая и внимательная, привычно смотрела в глаза, слушала. - Талантливый человек?

Мать Вячика отступила за порог, и Нюре ничего не оставалось, как пойти за ней.

- Пап, пусти воду... я щас.

Войдя к себе, Мария Петровна направилась к дивану, на котором спал всегда ее сын, откинула подушку и показала длинной сухой рукой, торжествуя и не умея удержать слез:

- Видите?..

Нюра не сразу увидела. Подошла ближе, пригнулась и замерла - на стене, как раз рядом с тем местом, где лежала подушка Вячика, красным фломастером были нарисованы девичьи губы - немного улыбающиеся - и приписано сбоку: НЮРА.

- Поняли?.. Вам понятно?.. Он полюбил вас. Он все время думал о вас. Но из-за безответности своих чувств бросил работу, ушел из дома, из города. И вот уж месяц, как его нигде нет.

Нюра молчала. Она совершенно не помнила его. Некий верзила в очках... Как странно!

Мать продолжала:

- Разве вы не смотрели по телевизору кино... рекламу... где на вас нападал медведь?.. А спасал вас Вячик?.. И вот еще. - Мать достала из ящика стола пачку фотографий, и Нюра заволновалась. Это что-то невероятное! Наверное, он ее вправду любил... сфотографировал бессчетное число раз! Нюра спешит на работу вдоль канавы по лесу, открыв рот, как птенец... Нюра смеется на автобусной остановке... Нюра смотрит куда-то вдаль... И эти проклятые веснушки слишком четко получились. - Поняли, кого вы потеряли?.. - И мать снова заплакала.

"Почему же потеряла?.. - думала про себя Нюра, прижав ладошки к щекам, чтобы скрыть жгучую краску радости. - Почему же потеряла?.. Он, наверно, хороший. Если ни разу не решился сказать о своем чувстве." Нюра смотрела на фотопортрет самого Вячика - еще юноши, в криво сидящих на носу очках. Мальчик что-то бубнит, губы у него смешные... криво испеченным бубликом...

И Нюра вспомнила - это же он, он лежал на вокзале, закрыв глаза, на заплеванном полу, прямо возле ее ног. Хорошо одетый юноша. Зачем он так лежал?

- Когда он ушел?

- Говорю, месяц назад... Купил ружье... - Мать рассказывала о пугающих сборах сына, и Нюра поняла, что он валялся на бетонном полу еще до того, как ушел из дому. Когда Нюра его видела, у него не было никакого ружья. И лыж. Наверно, репетировал. От горя - специально перед ней.

И сердце ее сладко запрыгало. Боже, где этот чудесный юноша?! " Я сейчас... я вымоюсь... от всех грехов своих очищусь и побегу искать его..."

Мать бормотала, обнимая девушку:

- Говорят, в Саянах... а может, на Ангаре...

- А в билетной кассе не спрашивали, каким поездом уехал?

- А разве там знают?.. - И мать ахнула. - Какая же я недотепа! Теперь и на железной дороге фамилию записывают?

- Да. Да. - Нюра подобралась, как перед прыжком в ледяную воду. Поправила волосенки на голове. - Мария Степановна, не бойтесь за сына. Я найду его. Можно мне - эту фотографию?

- Да ради бога!.. - мать протянула ей снимок, и Нюра, уже не видя ничего, озаренная новой идеей, выскользнула из квартиры Ивановых...

На следующий день, взяв отпуск без содержания на неделю, Анна Киреева уже ехала поездом через тоннели Абакан-Тайшета на юг края. До станции Джебь, как ей сказали в кассе, выудив фамилию Вячика из недр компьютера.

Точно так же, как Вячик среди суровой морозной ночи, девушка в полушубке соскочила с подножки вагона в сугроб полутораметровой глубины. И когда вагоны укатились, залезла на шпалы и, осмотревшись среди звездной ночи, различила следы лыж. Следы уходили влево от железной дороги.

"Ах почему я не собака?.. - бормотала Нюра почти стихами, тащась в снегу, как вброд. - Я парня точно бы учуяла... Но я и так найду, однако..."

Ах, надо было и ей купить лыжи. Но ничего, она в валенках. Правда, валенки новые, неношеные - остались от матери, натирают в коленках. Зато в шапке-ушанке уши не мерзнут. И не должны, не должны ее тронуть лесные звери и люди - она сейчас так похожа на мальчишку. Разве что рюкзак маленький - там две буханки хлеба, бутылка водки (отец объяснил, что надо непременно) и десять коробков спичек (отец сказал, что спички в тайге дефицит). И еще на дне шоколадка - они ее с Вячеславом разломают пополам и съедят в первую минуту встречи...

Уже рассвело, когда Нюра, запыхавшаяся и в полусне от своих мыслей, едва не свалилась со страшного обрыва в долину. Внизу, наверно, под снегом и льдом текла речка. Очень хотелось пить. А если кушать снег, еще больше хочется. Вот что надо было взять с собой - бутылку воды. Но вода бы в рюкзаке замерзла. А термоса в доме у Нюры нет - был когда-то, да уронили в суматохе на пол и разбили, когда матери в последний раз стало плохо - перед тем, как ее увезли в больницу...

Нюра походила по лесу и наткнулась на более пологий склон, села на снег и медленно съехала на полушубке, подтянув полы, как полозья санок. Встала - увидела в чаще напротив избу с трубой.

Закричала:

- Слава!.. - Но никто ей не не ответил.

Она поискала полынью, чтобы попить, но река была закована, как чужая. Добралась до избы.

- Иванов!..

Изба молчала. Нюра опасливо подошла к двери, пробормотала как можно более низким голосом (чтобы прозвучало, как у отца):

- Кхм!.. Ёкарный бабай!.. - в кривой черной избе было тихо. Нюра оттянула за ручку дверь, обитую старыми драными штанами. Сунула голову в тьму и смрад. - Эй!..

Никого.

И ей вдруг стало страшно. Только теперь до нее дошло, что она одна, что Славика с ружьем здесь нет. А если из леса выйдет медведь? Или появятся зэки? Говорят, они людей едят. Могут изнасиловать и съесть.

И Нюра побежала прочь от постройки, снова к речке - там светлей. И увидела полузаметенные следы лыж, они поворачивают влево, по логовине. А дальше расходятся. Разные лыжи - и покрытые шерстью, и городские, с желобком... У Славика-то, наверное, желобком? И Нюра, отчаянно сверкнув глазками, свернула в чащу... Но тут с небес посыпался снег, и через полчаса она потеряла след.

"Ничего, - бормотала Нюра, стуча зубами то ли от страха, то ли от напряжения. - У русской, бывшей советской женщины силы всегда найдутся." Это она повторяла слова покойной матери.

Она прошла всего с полчаса, и ей показалось, что темнеет, что наступает ночь, но часы показывали день - час дня. Это густой снегопад путал мысли." Но снег - к теплу?.." - успокаивала себя Нюра, карабкаясь зигзагами по склону, хватаясь варежками за кусты и вскрикивая, когда шиповник колол до крови ей руки.

Но вот началось черное раменье - ее окружили шатровые ели, похожие на великанш в огромных юбках. Под ними почти не было снега, но между ними стояли сугробы, как церкви с маковками. Нюра вымокла, по лицу тек пот. Остановилась - над самой головой прокаркала непонятно откуда взявшаяся здесь ворона. И вдруг Нюра услышала монотонный стук: дрк-тык-тык... дрк-тык-тык...

Стук приближался... но вот стал и затихать, уходить вглубь... Это, конечно же, поезд! Нюра не заблудилась - снова вышла на железную дорогу! Уже выбиваясь из сил, она побежала. И тут как раз начались поляны со снежной заметью по шею... Но Нюра теперь и не обходила их - выбиралась к рельсам напролом.

И выскочила. На высокой насыпи шелестел морозный ветер, суча вдоль рельс белую пряжу. "Ту-ту-у!.." - пропел вдали поезд. Спасибо ему, он помог Нюре.

Она помнила, что утром сошла с железнодорожного полотна на левую сторону. Стало быть, надо идти туда же, куда она ехала. У нее с собой есть фотография - может быть, видели в этих краях ее Славика.

Нюра то прыгала через шпалу, то медленно шла, и ей уже казалось, что она хорошо помнит своего молчаливого соседа в очках. Да-да, это он иногда смотрел в окно на нее - через этаж выше ее отца, который тоже сидел у подоконника, приплюснув нос об стекло, ожидая с работы свою дочь.

"Какой милый... какой тихий юноша!.. Тут все лезут нагло со приставаниями... за руки хватают... а он красным фломастером губы мои нарисовал... и может, даже целовал их перед сном! Как это ужасно - любить и быть непонятым... Но и я ведь такая. Мы созданы друг для друга!"

Отмахав версты меж рельсов, высушив на себе горячим телом белье, Нюра услышала лай собак и увидела деревенские избы с дымящимися трубами, а за ними и несколько красных кирпичных зданий. На запасных путях стыли под снегом цистерны. Наверно, на этом полустанке поезда останавливаются.

Увидела надпись: ЖУРАВЛЕВО. За беленым известкой забором стоял домик, в окне которого мерцали какие-то бегающие лампочки. То ли к Новому году вывесили, а то ли это станционный аппарат. Нюра обеими руками еле отвела дверь с пружиной - внутри было жарко. Две высокие круглые железные печи изливали тепло. Рядом в бочках росли маленькие пальмы. За окошечком сидела и лузгала кедовые орешки пухлая румяная тетя.

- Здрасьте... - Нюра запрыгала радостно перед окошком. - Вы не видели здесь высокого такого парня?.. - И она всунула в окошко фотокарточку Славы.

- Не, - ответила толстушка. - Но мне говорили девки: проходил на днях... городской... на лыжах, с ружьем...

- Он! Он самый! А куда, куда прошел?

- Уехал. На электричке.

- На электричке?! Куда? Докуда она ходит?

- До Абакана.

- Он охотник, охотник! В Абакане, мне сказали, тайги-то и нету. Где он мог сойти? У вас билеты не фиксируются?

- Не, - толстушка вернула фотокарточку. - Можно сказать, все зайцами едут.

- А сегодня будет электричка?

- В семнадцать десять.

- Это, что ли, через час?

- Ну. Если не опоздает.Орехов хошь? Бросил, что ли? Они все, паразиты, такие... - Женщина протянула Нюре горсть орехов, теплых из теплой ладони. - Я тебе могу для присухи наговор один подарить... Как поймаешь, так прежде всего два-три волоска оторви... или ножницами отрежь... сама понимаешь, с какого места... Понимаешь?

Покраснев до ушей, оглушенная горячим воздухом избы, Нюра глупо кивала.

- А потом надо зажечь свечку, два зеркала поставить... сжечь и сказать...

В домик вошла и открыла служебную дверь рослая женщина в прозрачно-гладкой, как свеча, дубленке. Увидев начальницу, толстушка вскочила и защебетала:

- Нина Александровна!.. А вот вы говорили, парень один, длинный такой, с ружьем куда-то ехал... Вот, девушка ищет.

Вошедшая женщина, наклонившись, через окошко кассы глянула на Нюру.

- Твой, что ли?

- Мой, - замигала Нюра, в ладошке выставляя, как пропуск, фотоснимок.

- Он самый... В Кедрачи проехал... к вертолетчикам...

... Когда Нюра выскочила из вагона, уже наступила ночь, часы показывали половину восьмого, на столбах, подрыгивая плафонами, горело электричество. Кедрачи оказались новым поселком, крепко пахнущим смолой, где почти все дома из свежего бруса, во дворах - освещенные красные поленницы, возле ворот лежат-смеются белые мохнатые лайки с загнутыми хвостами.

Нюра побегала растерянно по улице. Наконец, ей навстречу попался зеворотый мальчишка в кожаной куртке, да в распахнутой, и без шапки.

- Слушайте, не скажете, где вертолетчики?

- На вертодроме, - удивленно уставился на нее форсистый малый, как будто встретил не знающую абсолютно ничего земного инопланетянку. - Где же еще? - И махнул рукой за дома.

Нюра, ежась, вышла за околицу, на сумеречный хиус. В поле темнели баки с бензином, две-три сараюшки или гаражи. И в одном железном вагончике светили лампы, ходили люди.

Нюра, добрая душа, никогда не боялась людей. И сейчас не подсказало ей сердце, что надо бы бежать мимо, не стоит заглядывать в прокуренное помещение, где базарят пьяноватые парни. Улыбаясь, как дитя, она поднялась по узкой железной лесенке и открыла дверь.

- Извините... - И замерла. За маленьким столиком сидели и пили водку четыре молодца. Один смуглый, маленький, казах или хакас, другой - великан в свитере, розовомордый, с белесыми бакенбардами, и два братана, что ли, рыжие, очень похожие, в летчицких куртках и танкистских шлемах. Все они были крепко выпившие, в руках, раскачивая, держали игральные карты. Но отступать неловко. - Извините... - пробормотала Нюра. - Извините, товарищи... господа... - Хоть бы одна еще женщина оказалась рядом. - Вы... у вас был вот этот парень... Он... из милиции... мой муж. И показала, как давеча, в ладошке фотоснимок.

- Ну-ка, ну-ка?.. - всмотрелся великан в фотокарточку и, заерзав, расхохотался. - Славка?! Он такой же муж тебе, как и я.

- И обернулся к собутыльникам. - Помните, сказал, что этих баб ненавидит... а он вольная птица... только на вертеле их видит! Хочешь на вертел? - двусмысленно и страшновато спросил он, вставая и приближаясь к Нюре.

- Леха, потише... - попытался остановить его казах или хакас. Но братеники в шлемах с треском расхохотались.

- А вы говорите - домой пойдем... - Тип в свитере внимательно разглядывал маленькую съежившуюся девушку. - Да тут нам какая славная закуска-то попалась!

- Мне надо на гору... - быстро пропищала она. - Мне к Славику... Он там?

- Там, там, - улыбался Леха. - Три недели назад мы его туда закинули. И тебя довезем... только... - Он подмигнул.

И Нюра с ужасом увидела, что один из близнецов закрыл за ней дверь.

Она хотела закричать, открыла рот, но тип в свитере зажал ей рот вонявшей бензином и маслом перчаткой.

- Леха, ты бы не трогал ее, - сказал хакас, тоже вставая. Но Леха, не оборачиваясь, толкнул его в грудь так, что тот улетел головой в угол. И затих там. А здоровяк обнял свободной рукой Нюру, продолжая огромной, словно боксерской перчаткой давить на губы Нюры, и прошептал, высовывая язык:

- Гуль-гуль-гуль..............................................................




8. Гора над Россией

Механики Нюре не соврали - вертолет отвез Вячеслава три недели назад на ту самую, мерцающую в небесах гору. Но почему не месяц назад, спросите вы. Где был Вячик? А здесь и был, на вертодроме, на этих же ватниках и ночевал, потому что сказали: непогода, дует сильный боковой ветер. Ветер был дня два, а потом, объясняя причину простоя, известный уже нам Леха и братья Зеевы намекнули наивному гостю, что нет горючего, но ради хорошего человека они ищут горючее, землю роют, у нефтяников вымаливают, и все это время, понятно, Вячик поил их водкой, спустив половину своих денег.

Наконец, пришел день, когда остальные деньги он отдал, как плату за поезд, летчику Никитке Коноплеву, веселому краснолицему мужичку с пузом, лет пятидесяти. Никитка (именно так к нему обращались) завел гостя на борт летающего сарая, как он называл свой вертолет, и, прежде чем запустить движок, куря и смеясь, соря искрами, расспрашивал долговязого бледного парня в очках, с лыжами и ружьем в обнимку, зачем он бежит из России. Вячик устало и бессмысленно улыбался, сидя на дребезжащем полу между бочками с керосином и огромными чужими баулами.

- Ты же вроде русский. Тебе Майнашев-то кем приходятся?

- Друг.

- Друг - это серьезно. А что, спрашиваю, на гору лезешь? В монахи записался?

- При чем тут монахи?

- Там раньше монахи жили. - Никита, похохатывая, играл под простачка, говорил вместо "раньше" - "ранеша" и щелкал, щелкал тумблерами, не забывая переговариваться с наземными службами по радио. - А потом... потом жил Мишка Орлов, слыхал о таком? Семнадцать лет один прожил... середь облаков и ведмедей... Ну, насчет ветра, снега и протчего на землю передавал... следил за лавинами, бля... А как СССР распался и пришел большой бардак, ему платить перестали... и плюнул Мишка... - Никита включил стартер, длинные обвисшие крылья медленно закрутились. - Плюнул!.. и сошед на землю!.. И все оборудование у комгидромета Харин выкупил.

- Кто?!. - равнодушно спросил Славик.

- Ну, хозяин таперешний. Не знаешь, чё ли? Бывший банкир!..

А до того... Ты чё, в комсомоле, что ли, не был?! - Летчик орал уже, оборачиваясь и вытягиваясь из кабины. - Дверь проверь!..

А когда взлетели, Никитка передал управление машиной второму пилоту, спокойному тихому парню, и сошел в салон, к Вячику, который косился на окно, как, наверно, косится рыба камбала на бесконечно далекий небесный свет сквозь толщу океана. Трясло. Никитка снова закурил, правда, спиной к бочкам, и присев на корточки, продолжал пытать незнакомца:

- А ежели не знаешь, к кому летишь... зачем летишь-то? Надо?.. Следователь? Али дружки послали с письмом? - Никитка подподмигивал и журчал смехом. - У него там, конечно, места хватит... два дома, дизель... кинопроектор... коробок двадцать с тех самых времен... и Чарли Чаплин тебе, и "Фантомас", обоссышься!.. Только вот телявизор не ловит... но Харин говорит: "тарелку" куплю, буду со спутника ловить... не знаю уж, как завезем... железка тяжелая, а главное - парусит... Ну, заплотит "лимонов" двести - оттартаем. Али врешь? Кореш ты ему? Сам тоже из этих?..

- Из кого?

- Ну, "МММ"..." ААА"... дай рубль, а обратно - хер на!.. - Летчик был как бы весел, но глаза его сверлили Вячика все серьезней и серьезней. - Ну, не говоришь - тоже хорошо. Уважаю людей, которые молчать умеют. Мой отец говорил:"Мол-чать, пока зубы торчать!.." Сколько лет обещают дать? По какой статье?

- Да вы что, - не выдержал Вячеслав. - Я на телестудии работаю... взял отпуск.

- На телестудии? Лепил ему рекламу? Теперь летишь должок забирать? - Никитка погладил лакированное цевье двустволки. - Только имей в виду, божится, что у него под рукой ни копья. С нами надо было расчитаться - по рации пи-пи-пи... чё-то такое сказал - и на следующий день привозят, в рюкзаке... на машине без номера. - Никитка хохотнул, не забывая поглядывать на часы, в окно, в сторону второго пилота. - Нет, не жмется. Сам же лично только коньяком отдаривается. И правду сказать - коньяк высший класс!

Вячик молчал. Наверно, банкир Харин его на гору не пустит. Разве что сказать, что Вячик попытается соорудить ему антенну, которая будет ловить сигналы со спутника. Иванов хорошо разбирается в электронике. Лишь бы тот не принял его за следователя.

Пилот словно проник в мысли Иванова:

- Но если решит, что мент... лучше не вылезай отсюда... У него ружей пять... да и пистоль, конечно, есть. Пристрелит - и с горы волкам... Лавиной тебя накроет - через сто лет откопают марсиане. - Пилот Никитка Коноплев уже не смеялся, а говорил с явной угрозой. - У тебя деньги-то на обратную дорогу есть?

- На какую?..

- Ну, с горы... на мой вертолет?

Только сейчас понял Вячеслав, какое волчье нутро у этого пятидесятилетнего краснолицего весельчака с пузом.

- Если что, ружжо отдашь... отвязу.

Вертолет сильно накренился, и Вячик увидел за иллюминатором сверкающую, как кристалл, долину... от перенасыщения солнечным светом почти фиолетовую... и с краю - как бы лежащую на боку огромную гору, на вершине которой, в редком лесочке, стояли два-три домика, криво торчала мачта с флюгером и надувшимся полосатым конусом. В снегу брезжили палочки с красными флажками.

- Уже прилетели?

Кивнув, пилот пробежал на место.

Подняв снежную бурю, вертолет приземлился и, приземлившись, осел в сугробах. Не прекращая движения винтов, чтоб не завязнуть глубже, Никитка выскочил из кабины, отодвинул дверь и закричал наружу:

- Гроб с музыкой на месте! - И принялся выбрасывать груз - баулы, обмотанные клейкой лентой, мешки. Потом со вторым пилотом они вывалили за железный порожек на снег одну из бочек с керосином.

- Всё!.. - завопил, смеясь, перекрывая грохот вертолета, Никитка. И только теперь немного отодвинулся, чтобы хозяин увидел пассажира. - А к тебе тут гость. Специалист по телявизорам. Примешь?

- Кто такой? - был голос. Вячик с лыжами и ружьем показался в проеме двери. Надел очки.

Перед ним стоял в белом полушубке, в белых бокарях, в австрийской меховой кепочке очень красивый молодой человек лет тридцати, с наивной как бы улыбкой. На плече - винчестер. В руках, затянутых в белые перчатки, - две бутылки коньяка.

- Будьте добры, кто такой, не скажете?

Вячик открыл рот, но, перебивая его, Никитка закричал:

- Темнит! Всякие сказки рассказыват... Но, кажись, тоже... от правосудия бяжит!.

- Помилуйте, что значит - тоже?.. - Хозяин не нахмурился, даже еще шире улыбнулся, но Вячик понял, что шутка Харину не понравилась.

И пилот залебезил:

- Да это я, я всю жисть... бегу от него... - и вскинув руки, цепко поймал бутылки с коньяком, которые метнул ему Харин. - Оставляем парня?

Тот, улыбаясь, медлил, смотрел на Вячика. Кивнул.

И гремя лыжали, Вячик стал слезать из брюха вертолета.

- Когда следующий рейс? - спросил негромко, но четко, несмотря на щебет винтов, Харин.

- Через две недели.

- Что так долго? Овес дорог?

- Ну. Вот, последняя бочка тебе.

- Не годится. Через неделю привезешь мне корову. И лучше живую... Маленько хочу молока настоящего попить... И какую-нибудь бабенку... дня на два... нашу, русскую... желательно без высшего юридического образования... заодно постирает, погладит... - Он уверенно улыбался, по-прежнему не отрывая глаз от Вячика, который, сойдя на снег, присел, держа параллельно земле лыжи и ружье. - Понял?

- Бу сделано!.. - отдал честь Никита-вертолетчик, и вновь завертелась снежная буря, машина приподнялась и косо слетела в далекую, населенную людьми страну...

Стало тихо.

- Документы, конечно, есть? - спокойно и доброжелательно спросил Харин. И как бы извинился. - Здесь моя деревня... здесь дом родной... Должен я знать, зачем пожаловал гость, который выше меня? - Он быстро, но внимательно просмотрел паспорт Иванова, охотничий билет, который Вячик тоже зачем-то сунул Харину. - Замечательно. Все как настоящее. - Он как бы шутил. - Поздравляю с прибытием. Меня зовут Борис. По отчеству Михайлович. Так что мы даже как братья. Будем на "ты"?

- Давайте, - согласился Вячик, пряча в карман документы.

- Сначала это под навес... - Харин кивнул на бочку. - Остальное в большой дом... Ну-с... зачем убежал с земли?

- Я не убежал... так вышло...

- Интересно, как именно у тебя вышло?

Они продолжили разговор за бутылкой водки, которую вынул из рюкзака Вячик. Борис пригубил его подарка, но затем поставил на стол армянский коньяк.

- На этой горе мы должны пить только "Арарат". Хоть и не армяне, но про Ноя читали. Опять же не отравимся. Хочется еще пожить. Чтобы увидеть, не вернутся ли коммуняки и можно будет сойти в цветущие долины... Так что же вас принудило, сударь, уйти в добровольное изгнание? Как это у Лермонтова:" Я знал его... мы странствовали с ним..." Не помните дальше?

- Н-нет... - Вячик снял очки, потер ладонями уши. - Простите, еще голова не отошла... Не спал... и полет...

Жмурясь от сильнейшего света в окне, Вячик рассказал Борису с пятого на десятое про свою жизнь... что устал от города... что ему не повезло в личной жизни... и что он хочет просто забыться. Может ремонтировать радио и телеаппаратуру, рассчитать и построить антенну... если, конечно, есть материалы... (Харин, улыбаясь, молчал.) Не курит, практически не пьет, может спать хоть на полу - уже пробовал, ничего.

- Ну, зачем же на полу? - наконец, отозвался Харин, видимо, что-то про себя взвесив и на что-то решившись. - Я, как Робинзон, согласен тебя взять Пятницей, но не настолько же... У меня есть второй дом, и печка там. Живи.

- Спасибо. - И тут Вячик, введенный в заблуждение как бы наивной, как бы смущенной улыбкой Харина, сделал первую ошибку - спросил. - А вы из каких краев? - Харин разливал. - Мне сказали, вы были банкир... Вас подставили? Большой был банк?

- Какая чушь!.. - снова засмеялся Харин. - Это вам Никитка?!. Вы не поняли его. Я бывший технарь... по компьютерам... Мы организовали фирму... набрали банк данных... И на нас вышел рэкет. Согласен, кое-что заработали... но отдавать людям, у которых в мозгу только волосы?!

- Да, да... - пробормотал Вячик, шестым чувством понимая, что напрасно полез в чужую жизнь, что, конечно, Харин врет. Но коли он говорит, что работал на компьютерах, так, значит, в них хоть сколько-то разбирается. И Вячик, чтобы дать понять, что принял эту милую ложь за правду, сказал. - А я тоже... маленько имел с аппаратурой дело... Вы на каком языке писали? На "вёрде, "лексиконе"? - Ах, это была его вторая ошибка.

Впрочем, Харин, улыбаясь, словно не слыша, резал черное медвежье мясо. И Вячик, чтобы замести следы, забормотал, увязая в словах:

- Видите ли, я на телестудии имел дело с настоящими, теми банками... рекламу делал, движущиеся картинки... Есть хорошие ребята... Я верю, что предпринимательство выживет... И напрасно на них катят... им тоже не просто с этими законами... - Но чем больше Вячик лепетал обо всем этом, стараясь понравиться Харину и убрать непонятно как возникающую стену отчуждения, тем светлее и безразличнее становился Борис. Словно бы слова про всякие денежные банки были ему совершенно неинтересны, но он слушает гостя единственно из уважения. - Извините.

- Да ну о чем вы?.. - они незаметно снова перешли на "вы".

- Устраивайтесь, Вячеслав Михайлович. Там есть постель... чайник... Вечером кино посмотрим. Хотите - "Серенаду солнечной долины"?

... Вячик полежал час-два в ледяной постели (печь он затопил, но когда еще согреется промороженный пятистенник, с белым мохом на стенах и потолке), на мгновение забылся и снова очнулся. Ах, почему он такой неумелый в общении с людьми? Почему нет в нем простоты, легкости? Смелости?

Он встал и, чтобы показать хозяину, что готов делать самую черную работу, пригнувшись, как-то даже униженно, часа два колол распиленные чурбаки возле сгнившего крыльца. Колол, ронял с ушей очки, едва не наступил на них, едва не снес себе топором носок унта и снова рубил, пока Харин, позевывая, не появился на своем высоком, белом, с балясинами крыльце:

- Вячеслав Михайлович!.. Что вы там?.. Спасибо, спасибо!.. Дров тут до двадцать первого века. Попьем чаечку?

И садясь второй раз к столу, Вячеслав твердо решил, что отныне будет говорить только на пустейшие темы, далекие от политики, от цивилизации, как то: жизнь деревьев и растений, погода. Чтобы человек успокоился. Но Харин, был, видимо, уже настороже. Вячеслав спросил как можно более невинно, беря ложечкой мед:

- А багульник тут весной цветет?

Тот, улыбаясь, молчал. Видимо, он понял вопрос так, что гость выпытывает, давно ли он тут сидит, не с весны ли.

Вячик поперхнулся чаем, стал бестолково объяснять, что малость простудился, а багульник хорош от кашля... И даже при этом покашлял, хотя перед этим ни разу кашлял. Борис как бы доверчиво-радостно смотрел на него, но эта его улыбка уже пугала Вячика. Наверно, Харин пришел к выводу, что Вячик - мент. И Вячик немедленно начал ругать российскую милицию, говорить, что она коррумпирована.

Борис, улыбаясь, налил ему и себе коньяку.

И выпив, уже от отчаяния, чтобы вызвать сочувствие, Вячик рассказал о своей нелепой, безответной любви. Никому не рассказывал... матери родной не рассказывал, а совершенно чужому человеку рассказал... Как он ложился перед Нюрой на полу на вокзале... Как хотел изобразить из себя грабителя... Потому что перед этим ее пытался ограбить один алкаш, да упал в канаву и сломал ногу... Так вместо того, чтобы сдать в милицию, Нюра отвезла его в больницу "скорой помощи"... такая добрая... А на Вячика совершенно не обращала внимание... даже когда ему на голову грохнул с крыши лед... Вячик выложил всё про свою и ее жизнь... Борис смеялся заливисто, как мальчишка, и на секунду Вячику показалось, что этот беззащитный рассказ как-то, наконец, их сблизил... Но, утирая веселые сочувственные слезы, Харин извинился и куда-то на минуту ушел и вернулся с листочком бумаги.

- Рация, - буркнул хозяин, читая текст. - Н-да.

"Что-то придумал", - понял Вячик. И не ошибся.

- Эх!.. - Харин налил снова себе и гостю. - Хорошо с тобой, да придется мне к одной даме сердца на лыжах сходить... на две-три ночи... Можно бы, конечно, тебе тут пожить без меня... - он выпил, - но лучше тоже куда-нибудь свалить. Дружки собирались прилететь... кр-рутые парни... еще подумают, что меня обидели... захватили территорию...

Теперь молчал Вячик. "Не понравился, - стало ясно ему. - Ну что ж. Есть же где-нибудь в окрестности другие избушки". Но Борис, проницательно глядя ему в глаза, хмыкнул:

- Вокруг все хоромы в лесах заняты народом, которому нет места на материке. Если капитан Немо уходил в океан, то нынешние гордые люди уходят за облака. А если уж совсем прямо сказать, - голос у Харина стал глуше, взгляд - страно-светлым, - скоро грянет буря, как возвещали Некрасов, Горький... вы, наверно, заметили, я очень люблю стихи... и когда эти идиоты перевешают там друг друга, мы сойдем к ним, как некий коллективный Христос. Мы - это умные люди: технари, экономисты, философы. Кому сейчас нет места в той смуте, на митингах идиотов.

Вячик понял, что с ним не зря откровенно заговорили: ему явно показывают на дверь. Видимо, Харин утвердился в мысли: Вячик не тот, за кого себя выдает, вешает лапшу на уши... А уж такой детской любви, о которой он со слезами рассказал, просто не бывает на свете... Понимая, что терять далее нечего, Вячик сменил очки и спросил напрямую:

- А не боитесь, что сюда придут эти "идиоты"... и экспроприируют.

- А что у меня можно взять? Этот дом? Кто сюда полезет жить?

Помолчать бы Вячику, да пусть не думают, что он тоже идиот.

- Хотите сказать - все ваше там, на земле? Если бы так, они бы на вас махнули рукой и растаяли давно, как тает сахар.

- Ну и?.. - снова улыбался опасной улыбкой очень красивый, прямо как с недавних комсомольских плакатов чернобровый парень. Это у них селекция. Вячеслав знавал таких, бывших молодежных вожаков, все они теперь банкиры, президенты компаний.

- Я думаю, вы их держите тем, что у вас именно здесь что-то спрятано.

Борис рассеянно смотрел на губы Вячика, только что произнесшие эти слова.

- Ошибаешься, - вяло ответил он. - Если у меня и есть что, так там, далеко.

- Во-время не успел улететь? - Вячик и Борис снова перешли на "ты", но это уже была далеко не дружеская беседа. - Границы перекрыли?

- В России-то?! Какие границы, сударь?.. - Борис поднялся. Сухо кивнул. - Утром я ухожу. Ночь можете переспать. Кстати, я слышал, за хребтом, ближе к Улан-Удэ, есть старые буддийские монастыри... там любят наивные речи. - Он снова улыбался. - Спите спокойно, дорогой товарищ.

Поднявшись к себе, в уже заметно потеплевший дом, Вячик увидел, что нет ружья. Когда его успел забрать Борис? Неужто боится, что незваный гость может ограбить? Наверное, все же утром вернет. А если сам вздумал ночью убить гостя?

Вячик хотел запереться - у двери никакого запора. И даже ручки с этой, внутренней стороны - можно было бы заложить ножкой табуретки. Лечь за печкой, на пол, а посреди кровати изобразить тряпками гору?.. Если явится и выстрелит, в эту минуту броситься сзади на него, повалить... Но Вячик понимал, что он не сможет ничего этого сделать. "Наверное моя никчемная жизнь именно здесь и должна оборваться, на высоте три или четыре километра над землей. И пускай. Пускай".

Он, скинув полушубок и унты, но дальше не стал раздеваться, укрылся с головой одеялом, закрыл глаза и уснул, словно умер.

И проснулся. Была еще ночь. Вокруг белой, тускло сиявшей горы молчал лес. В окне горели на черном своде шаровые звезды. По восточному краю неба потекло, извиваясь, розовое пламя.

"Но, может быть, я смогу начать вторую жизнь? Совсем иную? Безгрешную? Уйду к буддийским монахам? Или к староверам? Я всем мешаю. Может, они меня примут? Я готов поститься и много читать. Этот вор-миллионер много читает. Пережидая, пока захлебнется гнев обманутых масс. А я? Когда я читал в последний раз стихи?"

Он чиркнул спичкой, нащупал на подоконнике подсвечник со свечой, поджег фитиль. Вытянул руку, снял с полки первую попавшуюся книгу. " Монтень. Опыты". Никогда не читал. А ведь его, кажется, очень высоко ценил Лев Толстой.

"... сколько мы знаем людей из народа, которые перед лицом смерти, и притом не простой и легкой, но сопряженной с тяжким позором, а иногда и с ужаснейшими мучениями, сохраняли такое присутствие духа, - кто из упрямства, а кто и по простоте душевной, - что в них не замечалось никакой перемены по сравнению с обычным их состоянием. Они отдавали распоряжения относительно своих домашних дел, прощались с друзьями, пели... обращались с назидательными и иного рода речами к народу, примешивая к ним иногда даже шутки... и совсем, как Сократ, пили за здоровье своих друзей. Один из них, когда его вели на виселицу, заявил, что не следует идти этой улицей, так как он может встретиться с лавочником, который схватит его за шиворот: за ним есть старый должок. Другой просил палача не прикасаться к его шее, чтобы он не затрясся от смеха - до такой степени боится щекотки! Третий ответил духовнику, который сулил ему, что вечером он разделит трапезу с нашим Спасителем:"В таком случае, отправляйтесь-ка туда сами, а я нынче пощусь." Четвертый пожелал пить и, так как палач пригубил первым, сказал, что после него ни за что не станет пить, так как боится заболеть дурной болезнью! А кто не слышал рассказа об одном пикардийце? Когда он уже стоял у подножия виселицы, к нему подвели уличную женщину и пообещали, что если он согласится жениться на ней, то ему будет дарована жизнь (ведь наше правосудие порою идет на это)... Взглянув на нее и заметив, что она припадает на одну ногу, он крикнул:" Валяй, надевай петлю! Она колченогая!.."

"Боже, - думал, жадно листая Монтеня, Вячик. - Какая стойкость духа! Какое чувство самоуважения, гордости, самоценности!"

"Мы знаем из книг, что когда Людовик Х1 захватил город Аррас, среди его жителей оказалось немало таких, которые предпочли быть повешенными, лишь бы не прокричать:"Да здравствует король!"

Над этими строчками Вячик продумал час или два. "Господи, какая у меня-то убогая жизнь! Да и у многих из нас... Может, пик человеческого прогресса давно миновал?.. Электричество знали еще в древнем Египте. Пушкин говорил естественной речью, как живой соловей. Художники рисовали неизмеримо талантливей. Леонардо мог небрежно на полях дневника начертить идею вертолета. А все эти Горбачевы, Никсоны, Ельцины... чем они нравственней и умней Людовиков и Цезарей?.."

Уже наступило утро, когда Вячик нехотя отложил умную книгу. Впрочем, осталось дочитать совсем немного... Но надо уходить.

Сменил очки, натянул унты, шапку, застегнул полушубок, забросил за спину пустой рюкзак, взял в сенях свои лыжи. Ах, надо было прихватить Монтеня... Но Вячик не может воровать. Даже у грандиозного афериста.

Борис уже стоял, улыбаясь, на свежеструганом белом крыльце.

- Я где-то ружье оставил, - буркнул Вячик, глядя мимо. - Не помните?

- А вон, - Борис кивнул в сторону поленницы. И вправду, двустволка Иванова стояла, прислоненная к дровам. И лежал пояс-патронташ. Но, конечно, Вячик из дома их не выносил.

Опоясался. Повесил ружье на шею. Не глядя на Харина, нацепил лыжи.

- В какую сторону безопасней катиться?

- Сюда, в северную... - показал Борис. - Медленно, через боры и поляны.

- Если съеду, где окажусь?

- Да как сказать. - Борис улыбался. - Там вообще-то ничего нет. Но дальше - километров через сто - Курагино... Минусинск... Ты чаю-то попей!

Ничего не ответив чужому лживому человеку, желая и все же не желая себе смерти, Вячик полетел по скользкому склону к мерцающей внизу синефиолетовой России... Но не подшутил ли Харин? Гора оказалась очень крутой и неровной. Спас сугроб, в который зарылись лыжи Вячика. Перевернувшись, он плашмя упал на камни. Проехал пластом до ложбины с кустами и снегом. Оголившиеся кисти между рукавами и перчатками были ободраны. Зализав, как пес, кровавые царапины, Вячик машинально глянул вверх. И замер, увидев в сияющем небе на краю обрыва Харина. Тот стоял, как-то странно вытянув в сторону Иванова руки. Вдруг что-то со свистом пронеслось мимо, и донесся щелчок выстрела. И только сейчас до Вячика дошло, он испугался и припал к земле. "Хочет убить меня? За что?! А может, показывал ракетницей правильное направление?"

Но уже не доверяя хозяину горы, Вячик, пригнувшись, встал на лыжи и заскользил правее, за выступавшую горбом, в лишаях скалу. Остановился. Переждал, пытаясь унять сердце. И покатился влево... и не удержал углом лыж, понесся, как в жутком сне, почти вертикально вниз... Он никогда в жизни так быстро не ездил на лыжах... И когда увидел прямо под собой пропасть, в сравнении с которой долина Джеби не страшнее детской ванночки, мысленно закричал:

- Я все равно вас всех любил!.. - и еще почему-то искоркой блеснуло в сознании горькое сожаление: ах, зачем он этому Харину имя своей бывшей любимой назвал?..

...........................................................

Очнулся ночью. Он лежал в липком от мороза снегу, лицом вниз. Сильно болел бок - Вячик упал на ружье. Промерз так, что не мог пошевелиться. Но когда медленно разогнулся, в правую ногуе будто гвоздь вбили... она не слушалась - вывих или перелом.

Вячик пошарил вслепую, но не нашел слетевших очков. Достал из внутреннего кармана запасные. К счастью, они остались целыми. "Костер!.. надо костер!.." - сказал себе Вячик. Спички у него имелись (купил в Кедрачах), но кроме камней и снега вокруг не было ничего. Лыжи куда-то улетели. "Порох... как-то использовать порох..."

Вынув из патронташа два заряда, Вячик обнаружил, что они до странности легкие. Да это не патроны - гильзы. Харин заменил патроны стреляными гильзами.

Вячик обиделся и заморгал. Что он сделал этому Харину плохого? Что за люди?! Борис обидел его просто так же, как обидел тысячи других людей. И Вячик, обратясь к мутному небу - сегодня оно нависло без звезд - шепотом возопил:

- Желаю!.. одному человеку возмездия за все зло, что он причинил моему народу... - Но Вячику после этого обращения не стало легче.

Он лежал и думал: можно ли вот так, без огня, без водки, без хлеба, обезноженному выжить? И в памяти всплыли страницы Монтеня, которые он давеча читал. Вспомнились поразительно ясно, словно страницы сверкали перед самыми его глазами при ярчайшем свете:

"... боль, подметив, что мы боимся ее, становится еще безжалостней. Она, однако, смягчается, если встречает противодействие. Нужно сопротивляться ей, нужно с нею бороться... Простой мальчишка-спартанец, украв лисицу и спрятав ее у себя под плащом, допустил, что она ему прогрызла живот, лишь бы не выдать себя (ведь они, как известно, гораздо больше боялись проявить неловкость при краже, чем мы - наказания за нее). Другой, кадя благовониями во время заклания жертвы и выронив из кадильницы уголек, упавший ему за рукав, допустил, что он прожег ему тело до самой кости, опасаясь нарушить происходящее таинство"...

- Вот это люди!.. - бормотал Вячик. И как только чуть посветлело и стало видно, где безопасней спуск, он пополз с горы вниз, к людям. Вернуться к Харину и в голову не пришло... Да лучше Вячик умрет.

Он терял сознание. Помнит - жарко светило в затылок солнце. Жарко светил со всех сторон снег. Глаза перестали видеть, словно их набили синим мхом. Хоть снимай очки, хоть надевай - ничего не видно.

Услышал грохот. Лавина? Плеснуло ветром. Нет, что-то другое... Неужто вертолет?! Он вскинул руку и помахал. И снова упал лицом в белое месиво.

Бывают великие случайности - его заметили с крылатой машины. Правда, это был другой вертолет - не из Кедрачей. Летели абаканские геологи.

Они зависли над Ивановым, кричали, спустили лесенку.

Он ничего не видел, не слышал, но понимал. Работал руками и здоровой ногой, два раза ронял ружье и снова спускался, подбирал - лучше он его пилотам отдаст в знак благодарности... Да и какой из Иванова охотник?!

Что еще писал Монтень? "Кто не слышал в Париже об одной старой кокотке, которая велела содрать со своего лица кожу единственно для того, чтобы, когда на ее месте вырастет новая кожа, цвет ее был более свежим? Встречаются и такие женщины, которые вырывают себе вполне здоровые и крепкие зубы, только чтобы их голос стал нежнее и мягче... Видел я и таких, что глотают песок или золу, всячески стараясь испортить себе желудок, чтобы лицо у них сделалось бледным..."

Забыть женщин. Забыть эти пустые самовлюбленные существа. Забыть свою ничтожную доселе жизнь. Вячик начнет жить сначала.

Во имя какой-нибудь очень великой идеи. Только спасите его. Он еще покажет, докажет!




9. Долгая дорога Нюры

Нюра очнулась в железной конуре на рассвете. От омерзения не могла даже плакать.

"Все равно надо было где-то переночевать..." - чтобы не слишком жалеть себя, подумала она. Ее всю исцарапали эти кобели. Здоровяк в свитере насиловал. Два рыжих братца помогали раздеть и, может быть, тоже дождались бы своей очереди, если бы не спугнувший их среди ночи гул мотора. Подъехал какой-то грузовик, и они убежали. Ушел в темноту и Леха, на ходу застегиваясь. Нюра лежала на черных склизких ватниках. С улицы пришел низкорослый хакас, посмотрел на Нюру и накрыл старым парашютом. На полу рядом тлел самодельный электрокамин. Нюра, согревшись, опять уснула.

А когда очнулась второй раз, на улице лязгало железо, весело матерились мужики. Не хотелось жить. В вагончик никто не заглядывал. Нюра, трясясь, оделась, увидела на кривом столике чью-то недопитую водку в стакане, пальчиком в водке провела по краю стекла и допила горькую жидкость. И вышла на свет божий.

На синем ослепительном снегу, под желтым солнцем, стояла перед ней винтокрылая машина. И в ней кто-то мычал - неужто корова? И вышли-спрыгнули из машины тот самый, уже знакомый хакас и красномордый веселый дядька с пузом, закурили.

- Это Никитка, - сказал Нюре хакас. - Он довезет до горы... твой парень там. Только Никитка ждать не сможет.

- Или сразу "взад, на печку", - пояснил пилот, - или там останешься, жить-поживать и добра наживать. Скажи спасибо, за тебя Майнашев заплатил. А то пришлось бы натурой... в облаках...

- Пилот заиграл пузом, расхохотался. - Только не бойся, там еще Маня с рогами. Ну да ничего, мы ее привязали... Очень уж хозяин просил.

Хозяин? Надо бы узнать, что еще за хозяин на горе, но Нюра, подавленная ночной историей, сутулясь молчала. Скорей бы прочь отсюда. Хорошо хоть - те мерзавцы попрятались...

Нюра, не глядя, кивнула Майнашеву. Пилот завел ее в кузов, усадил на мешок с сахаром ("Слаще будешь!.." - хохотнул) и задвинул зеленую, со ржавыми полосами дверь. Винтокрылая машина загремела длинными лопастями, заерзала на месте и, кренясь, дрожа, как сама Нюра, вознесла ее и корову, что стояла рядом, тюки, бочки высоко над холмами, над приплюснутыми к земле постойками... и потащила дальше вверх, к сизым облачкам, и выше, за облака - к белым, сияющим, как в сказке, горам, над которыми высилась еще одна - самая белая и самая красивая - гора. И на ней ее ждал Славик.

Когда вертолет плюхнулся на площадку с двумя крохотными красными флажками на палках, воткнутых в снег, Нюра от волнения чуть сознание не потеряла. Запрыгала в железном брюхе машины, подбежала к привязанной ремнями буренке и в лоб ее поцеловала.

- Если разрешат, я тебя доить буду!

Никитка отвел дверь в сторону, и Нюра выскочила со своим рюкзачком на что-то серебряное и ослепительное. Перед ней стоял, улыбаясь, в белом полушубке симпатичный молодой мужчина.

- Это та самая гора? - Она чуть не упала. - И... и Славик здесь, с вами?

Незнакомец помолчал и улыбнулся еще шире.

- Да, - сказал он. В белых перчатках, видимо, и есть хозяин. Взяв Нюру за ручку, пригнулся и поцеловал ее пеструю варежку. И это Нюре понравилось.

- Быстрее разгружайте, - приказал он пилотам, и отвел гостью подальше от винтов.

- Мне-то можно сюда? - спросила Нюра.

- Нужно.

- Он вам говорил обо мне?

- Еще бы.

- Только вы ему не говорите... мы устроим сюрприз... ага? - защебетала, оглядываясь Нюра, в душе надеясь, что сейчас и сам Славик выйдет на грохот авиации и увидит ее.

Бросив вертолетчикам две бутылки коньяку, помахав рукой, хозяин отвел Нюру еще дальше от машины - и лопасти закружились все быстрей и быстрей, и до небес встала белая стена снега... и вот уже крохотная машинешка уходит куда-то в сторону и словно провалилась туда, вниз, где задыхается в дыму и нищете Россия...

- Вас попрошу лишь корову взять на поводок, - Харин сам поднял два больших баула, и они пошли к домам.- Корова будет жить там, в сенях, - Хозяин показал, улыбаясь, на старую, длинную избу. - Постелим мешки... тряпье... Надеюсь, не обидится?

- Да нет, конечно! - зазвенела дурным от счастья смехом Нюра. Она вела за тонкую веревочку послушную, белую с желтыми пятнами корову, и ей было ужасно смешно. Все подмывало спросить, а где же Славик?.. вот бы сейчас посмеялись вместе... но пусть уж все идет, как идет. Обходительный какой человек.

Веселясь, они завели животное на крыльцо, а оттуда в сени. Харин насыпал из мешка в ведро для коровы пшеницы.

- Меня зовут Борис, - при этом сказал он.

Потом Борис (не назвать бы по ошибке Славушкой) повел ее к новому двухэтажному дому с башенкой.

- Вот тут живу я. - Они прошли по коридору, Борис открыл одну дверь, вторую. - Здесь лучше. Ваша комнате, сударыня. Устраивайтесь. Через полчаса внизу чай.

"И я увижу Славика", - поняла Нюра.

В комнате стояла широкая, очень даже широкая деревянная кровать, застеленная чистым бельем. Господи!.. Над столом висело зеркало, на столе лежали книги: Библия, Пушкин, Фрейд... Через стальную вешалочку в углу были перекинуты два длинных полотенца - махровое синее и белое, из льна. Когда шаги Бориса затихли, Нюра выглянула за дверь - в конце коридора она видела приоткрытую дверь и за ней - умывальник.

Пробежала туда, заперлась. Намылила руки, умыла лицо. Хотела как-нибудь умудриться здесь самой окатиться - негде, да и времени нет. Наверное, баня-то у них есть? Потом. Причесала волосы. Ах, надо было платье с собой взять... в джинсах - как мальчишка... Да и трусики порвали изверги. Надо будет заштопать или другие где купить.

Она вернулась в свою комнату и села ждать. Еще оставалось минут десять.

Неожиданно вошел Борис с бутылкой конька, Нюра вскочила, затрепетала. Но Борис почему-то был мрачен, в глаза не смотрел."Славик не хочет меня видеть?" - упало сердце у Нюры.

Хозяин налил коричневой жидкости в стаканы.

- Сядьте. В ногах правды нет. - Чувствуя непонятный ужас, Нюра опустилась на стул. - Сначала выпьем. До дна. - Нюра послушно выпила. - Так. А теперь... Милая, славная женщина. Вы ведь та самая Нюра? Он много говорил о вас. Но вся беда в том, что... что он погиб.

Нюра не поняла. Медленно поднялась. Не шутит ли Борис? Он ведь вот, полчаса назад улыбался в ответ на вопрос о Славушке... Но Борис не шутил, медленно продолжал:

- Погиб на северном склоне... А потом были лавины... Я спускался - там тонны льда и снега. Если бы даже это был не человек, а трактор, от него бы и живой железки не осталось... Я думал, как мне найти вас... И как хорошо, что вы сами сюда прилетели. Помянем славного человека. Он любил стихи.- Борис налил еще коньяку себе и Нюре, выпил и сел.

Села и Нюра перед ним ни жива, ни мертва.

Борис сидел, туманными глазами глядя на гостью.

Нюра, наконец, зарыдала. Упала лицом в ладони. Вскочила, выбежала на крыльцо, села в угол, ее трясло. И Мария Степановна ничего не знает! Вышедший следом Борис стоял рядом, мягко, почти неощутимо положив на ее плечо руку.

- Вам надо отдохнуть... - сказал он. - Успокоиться.

Он помог молодой женщине подняться и увел в дом, со всех сторон просвеченный небесным светом.

...........................................................

Первые сутки Нюра помнит плохо. Лежала пластом и плакала. На следующее утро хозяин дома, тихо постучавшись, зашел к ней. Нюра, одетая по-дорожному, сидела возле окна.

- Милая женщина, - сказал Борис. - Вы что же, собрались искать его? Где? Можете считать могилой всю эту сверкающую гору. Если я погибну, умру... похороните меня тоже здесь, ладно?

Он подошел ближе, от него пахло тонким свежим одеколоном. Как он может, когда такое горе?.. надо рвать волосы на голове, не умываться, не есть, не пить.

- Но почему?.. - словно услышал все ее мысли Борис. - Почему теперь нам нельзя жить дальше? Всё, остановилась земля, окаменели звезды? А вот умер художник Рафаэль, композитор Моцарт, Пушкин... люди помолились и стали жить дальше.

- Вы веруете в бога? - повернулась к нему несчастная Нюра.

- Я верую в жизнь, - ответил с ясным лицом чернобровый парень. - Если вы хотите домой, я вызову по рации вертолет, и вы улетите... - Нюра не знала, что сказать. Что ей дома-то делать? - А если можете мне немного здесь помочь... мы же были друзья... я вам буду признателен.

- А как помочь? - пискнула Нюра. Голос ее не слушался.

- Ну, корову подоить... белье погладить... да просто побыть рядом...

Нюра закивала. Конечно, конечно, она не тварь неблагодарная. Она поможет.

- А сейчас идемте, вам надо покушать... - Он снял с нее полушубок, сам повесил на олений рог на стене, и Нюра, плохо видя перед собой, пошла за ним по темному коридору.

"Славик здесь ходил. Наслаждался этим воздухом, синими далями... Но если бы я его застала, простил бы он меня? Взял к себе?"

Борис положил ей в сверкающую тарелку с золотыми волнами по краю пластик яичницы под зеленой сухой травкой, кажется, укропом. И продолжал говорить:

- Я тоже терял близких. Была у меня красавица-жена... молоденькая совсем, актриса... На съемках машина перевернулась... и улетели они в пропасть...

- Правда?.. - ахнула Нюра, положив пальцы на его рукав. - Тоже насмерть?

- Не то слово. Помянем и моих близких. - Он налил ей и себе из бутылки, и они выпили. И зазвенело в голове у Нюры, и она снова всплакнула.

- Извините...

- Вы - ранимая душа... сейчас таких мало... Если честно, вы же его совсем не знали. Ведь правда? Он мне все рассказал.

- Да?..

- Да. Вы и не целовались ни разу. Бывает так в жизни. Я его понял. Мы с ним оказались родственными душами. Почему он и сказал: остаюсь тут. Но не послушался меня, пошел в непогоду осмотреть гору...

- Он был смелый.

- Конечно, - улыбнулся Борис. - Но еще... он плохо видел. Очки минус двенадцать - это не радость для человека среди суровой природы. Тут бывают такие страшные бураны... Но я сейчас о другом. Если я, Нюра, предложу вам разделить со мной жизнь, согласитесь?

- Что?.. - Нюра отодвинулась от стола. - Нет.

Борис улыбнулся еще шире.

- Молодец. Я вас проверял. Ешьте, ешьте!.. Совершенно не знали его - и ему верны! Только в России бывают такие женщины... Я за это выпью. Вы нет?

- Я... немного опьянела... - призналась Нюра.

- Больше не пейте, - нахмурился Борис. - Мне нужно, чтобы наш дальнейший разговор проходил совершенно трезво. Дело в том, что он оставил для вас...

- Записку?! - вскричала Нюра.

- Нет. У нас была одна ночь, когда мы были предельно искренни. По радио говорили про войну в Чечне... про всякие бунты... митинги коммунистов... "Темное время надвигается, - сказал Вячеслав. - Если со мной что-то случится, я тебе завещаю..." Вы меня, Нюра, слушаете?

- Да, да, - напряглась и побледнела Нюра, готовая к любой мысли Славика и готовая ее со своей стороны тоже неукоснительно исполнить.

Борис заглянул ей в глаза, дрогнувшим голосом закончил:

- "... Я тебе завещаю... Нюру и Родину." Ну, чтобы я вас нашел и... и стал для вас самым близким человеком. И мы вместе служили бы нашей бедной России. "Только тебе, - сказал он, - я могу позволить обнять Нюру. Потому что ты тоже одинокий и честный человек."

И Борис засмеялся. Почему он засмеялся?..

- Я смеюсь, - объяснил друг Славика, глядя ясными, вишневыми на свету глазами на Нюру, - потому что мне радостно - я знал такого милого, смешного парня... Ну, не смешно ли - ложился перед вами на вокзальный пол, а вы перешагнули и - дальше? И не смешно ли - пытался нарочно ограбить, свалился в канаву... чтобы вы его тоже пожалели... как этого - Чуева или Чугуева."

"Все знает!.. - с наслаждением слушала его Нюра. - Значит, не врет..."

- И не смешно ли... на стене нарисовать губы... и приписать Нюра... вот эти губы, да? - Он смотрел близко-близко на ее губы.

Нюра покраснела.

- Сама судьба нас свела. Но я, сударыня, не тороплю вас.

Если ни в какой мере я не могу заменить для вас Славу, я завтра помогу вам вернуться в ваш город. - Он поднялся, взял ее левую руку и поцеловал. - Сегодня баню затопим. Кино посмотрим. И больше ни слова на эти темы...

......................................................... Вечером, после бани, чистенькая, нежная Нюра посмотрела какой-то кинофильм, сидя рядом с Борисом, потом ушла к себе и, не включая света, трепеща, стала молиться невнятыми словами у окна:

- Прости меня, господи... не знаю, что делать... наставь... помоги...

Гора сияла под звездами.

Дверь сзади открылась, вошел Борис. Он издали прошептал:

- По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел...
И месяц, и звезды, и тучи толпой
внимали той песне святой...

Конечно, это был он. Не Славик же? А может, они ей экзамен устроили?

- И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна...
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.

Нет, голос был его. Ласковый, немного смеющийся.

- Помешал? - Борис обнял ее со спины. - Я стесняюсь. Мне уйти? Скажи: уходи. И мы расстанемся.

- Н-нет!.. - Одинокая во всей вселенной Нюра юлой повернулась к нему и повисла у него на шее, обливаясь сладкими слезами. Что ж, наверно, судьба. Главное, человек чистый и хороший. Не то, что те кобели в железной будке...

Борис и дальше был мягок, осторожен... И Нюра уснула на его плече вполне счастливая.




10. В больнице и дома

Вячика увезли вниз, на твердую землю. Он плохо помнит дорогу. Окончательно пришел в себя в жаркой абаканской больнице, на койке возле двери. Говорят, был без сознания недели две. Дверь рядом скрипела с утра до вечера, скрипела и скрипела... может, это и хорошо... иначе бы мог уснуть и не проснуться. Люди ходят взад-вперед, поднимая волны эфира, запах яблок и конфет. Но к Вячику, конечно, посетителей нет. Откуда?! Ему, обмороженному, со сломанной в голени ногой, предстояло проваляться здесь еще самое меньше месяц.

"Наверное, мать с ума сходит... - с тоской вспоминал время от времени Вячик, глядя без очков в туман. - Но как ей сообщить, как успокоить?" Пальцы правой руки, разбитые в кровь, не держали ни карандаш, ни ручку. Если сын нацарапает письмо левой, мать еще больше перепугается. И Вячик никак не мог решиться дать ей знать о себе. Наконец, сообразил (как же вяло работают мозги!..) - продиктовал телеграмму медсестре, оплатив труд шоколадкой, купленной с ее же помощью в буфете (к счастью, в заднем кармане брюк сохранилось немного денег)... Телеграмма получилась такая:" ЖИВ ЗДОРОВ ПОМОГАЮ ОТХАЖИВАТЬ ДРУГА СПЕЛЕОЛОГА АБАКАНСКОЙ БОЛЬНИЦЕ ХИРУРГИЯ ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ ДВЕ-ТРИ НЕДЕЛИ ВЯЧЕСЛАВ".

И немедленно из дома прилетела ответная телеграмма:"СПАСИБО СЫНОК РАДА ЧТО ЖИВ ЗДОРОВ ТЕБЯ ПОЕХАЛА РАЗЫСКИВАТЬ АННА ЦЕЛУЮ МАМА".

Анна?! Которая Нюра?!. Этого еще не хватало! Они что, познакомились?! Ей же, этой Нюре, плевать, жив Вячик или нет. Мать, что ли, упросила? Эта идиотка, если поверит, что она должна кого-то спасти, пешком пойдет в тайгу и сама где-нибудь замерзнет. Да она даже в лицо меня не помнит! К черту!"

Но сердце заныло. Он лежал и гордился, что вот, есть на свете человечек, который и о нем думает, ищет его. Конечно, вряд ли найдет. Ей ни за что не вычислить его маршрут. И уж во всяком случае не попасть на гору. И стало быть, не выйти на его следы, не сообразить обратиться к геологам...

"А этот Харин... стрелял в меня? Быть того не может. Идти на преступление?.. посягать на жизнь?.. Наверное, стрелял, да хотел внимание братить, что не туда качусь... Во всяком случае, ничего сейчас не докажешь. Тайна сия велика есть. А сволочь редкая. С улыбкой словно бы неловкой, стеснительной... Редкое ископаемое с жизненным запасом, как у двухвостки... кажется, так называется свернутая пружинкой мразь, которая спит в замороженном теле рыбы, а потом с бешеной скоростью размножается в человеке и убивает?.. Неужто красавец дождется ХХ1 века и сойдет на землю, а тут все, память потеряв, исцелуют его, как Христа?"

Ночью Вячику снилась Нюра. Как она с матерью-то познакомилась? Вспомнить ни с того, ни с сего Вячеслава она не могла. Стало быть, матушка, в страхе за сына побежала по соседям... А может быть, наткнулась на рисуночек возле подушки? Но у нее тоже плохое зрение, не могла она найти. Губы нарисованы совсем низко, у самой поверхности дивана, можно увидеть, если только лечь и внимательно посмотреть... Скорее всего, этой самой Нюре стало стыдно. Что вот, она бегала по митингам, помогала каким-то беженцам с юга, черным бабкам... а тут рядом, в пяти шагах, жил и любил ее парень... и с окаменевшим сердцем ушел из этой нашей городской жизни. Пожертвовал всем. Профессией. Горячей водой. Библиотеками. Лег на хвойное дно тайги. А виновата она - Анна Киреева... И побежала, побежала искать. Ну и что она ему скажет, если они встретятся? "Прости!.. Я не знала, что ты любишь меня..." А она?! Или она может любить кого угодно? Хоть грабителя, хоть бомжа с вокзала? Главное, жалость в ней вызвать... отсутствием ноги или головы взгляд ее на себе остановить... а то все бежит, что-то записывает, что-то бормочет... Может, она дурочка?

12-го января, заняв у соседей по палате деньги на поезд, Вячик с костылем вернулся в родной город, домой. Мать, встречая на пороге сына, вскрикнула, как чайка или иная незнакомая птица... Исхудала лицом, пожелтела... Вячик снял очки и тоже поплакал. Мать и сын зажгли свечи, чтобы встретить вместе хотя бы Старый новый год. И тут Вячик возле пластмассовой настольной елочки узнал новость, от которой чуть сознание не потерял: оказывается, вот уж месяц как нет Нюры. Не вернулась. Потерялась. Где она, никто не знает.

И словно не ледяного шампанского выпил Вячик, а ледяной воды - и затекла она прямо в сердце и там остановилась. Ну зачем, зачем она поехала? Да и куда она могла поехать? Разве можно сейчас узнать? В стране смута, преступность... Но мать, хоть и любила беспредельно своего сыночка, но была, как И Нюра, справедливый человек, воспитанный на русской и советской классической литературе. Она не могла утаить того, что знала. Она сказала Вячику:

- А на вокзале? Про тебя-то, Вячик-Мячик, она узнала на вокзале. Докуда ты билет-то взял...

"Ах, какая Нюра умная, - поразился Вячик. - Это я дурак."

И Вячеслав, вот уже второй раз, едет трассой Абакан-Тайшет через длинные туннели до Джеби.

Он спрыгнул на рассвете с поезда и пешком (он понял, что в тайге на лыжах с хромыми пока что ногами просто где-нибудь упадет и не встанет) доплелся по осевшим, ставшим будто каменными от солнца и ветров сугробам до той избушки, где дневал полтора месяца назад.

Но изба была вся заметена, по самую трубу, по крыше бегали белки, с берез насыпались желтые самолетики, а с сосен шишки.

На станции Журавлево Нюру не вспомнили, а вот самого Вячика признали. Женщины спросили, где же его ружье? И отчего он с костылем?

Вячик переменил очки и ничего не ответил. Внутреннее чувство подсказало ему, что Нюра - настырная душа, наверняка побывала и у вертолетчиков. И он поехал дальше.

Лучше бы в Кедрачи не ездил. Вот он снова в свежеструганом поселке, пахнущем смолой, заполненном вдоль и поперек красными кедровыми поленницами. Снова он видит пьяных механиков в железном вагончике - играют в карты за кривым железным столом. Родной человек Коля Майнашев пьянее всех.

Вячик спрашивает:

- Не видели тут Нюру?.. такую девчонку... рыженькую...

Братья-близнецы Зеевы обернулись и вздрогнули. Хакас сморщился. А великан Леха в свитере бросил карты и захохотал:

- Нюру? Зачем тебе?! Была тут... да на гору улетела... А-а, тоже захотел? Умеет! Всех нас угостила своим пирожком...

- Вы!.. вы что?! - закричал Вячик.

- А что?! - лыбился, подмигивая розовыми выпуклыми глазами, Леха.

- Вы врете!.. Я вас ударю!

- Чего?! - даже как бы обиделся перед хиляком великан. - Да вот тут, на этих фуфайках я ее имел!.. Тела мало, а так ничего... Она сейчас у Бориса... сколько уж времени прошло, живет.

От гнева и страдания в глазах у Вячика стало черно. Шепотом спросил:

- Вы... когда туда летите?

- Туда?.. - Леха заржал. - Мы на подсосе. На зажигалку и то керосину нет! Да плюнь ты на нее. Она там хорошо устроилсь. Корову для Бори доит. У тебя же нет коровы...

Вячик застонал, как пьяный. Маленький хакас, шатаясь, поднялся, поманил Вячика на улицу, и когда они вышли на пятнистый от черных следов снег, сказал почти трезво:

- Вчера выходили на связь... она ушла от Бориса. Куда - он не знает. Может, говорит, к староверам... на южную сторону.

- Так ее там уже нет?

- Нет.

И хотя бы от этой новости стало легче Вячику. Насчет того, спали они тут все с ней или нет, не стал спрашивать. Главное, ее нет там, на горе. Она поняла, что он ушел. И поняв, заинтересовалась чем-то другим. Староверы с синими глазами, в красных медных бородах - тоже красиво.

И плевать. Скучно бабе - пусть болтается, где хочет. Верно про них писал Монтень: "Существует ли что-нибудь, чего бы они побоялись, если есть хоть крохотная надежда, что это пойдет на пользе их красоте?" И там процитированы стихи:

Vellere queiscuraest albos astirpe carillos,
Et faciem dempta relle referre novam.

Это латынь. Смысл такой: есть женщины, что стараются вырвать у себя седые волосы, избавиться от морщин, возвратить молодость... А Вячик бы добавил: есть и молодые идиотки. Которым хочется гулять и всех, всех полюбить.

Ради баб жить - впустую жечь себя. И Вячеслав Иванов вернулся в город. И снова пошел работать на телевидение...

Вечерами пьяненький отец Нюры, оставшийся одиноким, по его словам, как ГАЗ-51 в музее, или как Ленин в мавзолее, поднимался на огонек к Марии Степановне, и они вместе смотрели телевизор. Давно ушло заявление Николая Васильевича в милицию с просьбой разыскать дочь - и до сих пор не было никакого ответа. А Вячик теперь подолгу задерживался на студии, сочиняя всякие рекламные фокусы. Ему стали больше платить. Иногда в компьютерный зал закатывался толстяк Похилько, главный инженер, лысый, как фара, и, садясь напротив, сопел-бормотал, облизываясь:

- Не вздумай снова в бега... Скоро для нас лафа начнется. Но Вячику и так было не худо. Он купил матери цветастую теплую кофту, а себе золотистый романовский полушубок, мягкие сапожки "Саламандра" и голубую, как туман, соболью шапку. И начал даже выпивать понемногу, по дороге домой навещая всякие забегаловки - то в подвале, то под крышей... здесь играет джаз, а там - сладострастный Моца'рт... постоишь, утрешь слезу и - прочь, в уже не зябкую метель... Скорей бы наросли по карнизам убивающие на месте толстые, как ведра, сосульки.

Но ровное течение времени и в самом деле прервалось. Вячика пригласили в кабинет директора. Сухонький Кривин, дядька с жестяным голосом, любящий для убедительности театрально ударить себя кулаком в грудь, на которой пламенел темнокрасный галстук, вскочил, когда стеснительный долговязый парень в очках заглянул в дверь:

- Давай, давай сюда, в кресло... Кофе? Чаю? Коньяку?

Это было что-то невероятное. Вячик, оскалившись от смущения, сменил очки, кивнул (что нальют, то и нальют) и увидел прямо перед собой сидящего, растопырив коленки, угрюмого, с синими щеками и крючковатым носом мужчину лет пятидесяти пяти-шестидесяти, который пронзительно оглядывал Вячика. Иванов и вовсе растерялся, стал гримасничать, как он делал это в детстве - губы куда-то в сторону поехали, круглые глаза замигали.

- Годится? - спросил директор студии.

- Годится!.. - кивнул суровый гость и слегка осклабился, оттянув уголок рта куда-то к уху, продемонстрировав на секунду мелкие золотые зубенки. - Молодой человек, дайте-ка вашу руку...- Он взял ладонь Вячика в свои горячие, немного мокрые отчего-то руки. - Вячеслав Михайлович? Фамилия Иванов у тебя настоящая? Добре. Согласишься быть моим доверенным лицом?

Иванов вопросительно оборотился к директору. Кривин, перегнувшись через стол, прошептал:

- К выборам, к выборам начинаем готовиться... в нашу местную думу... Он тебя в рекламном ролике видел... ну, где ты девушку от медведя спасал... У тебя доброе, очень доброе лицо...

"Глупое... - понял Вячик по тому, как, ухмыляясь, переглядывались директор и его гость. - Наивное. Как у деревенского дурачка." Но ему было все равно. Попивая хороший коньяк, он слушал то директора, то самого Ивана Прохоровича Саламатина - тот тоже был директор, только на огромном военном заводе - и до Вячика постепенно доходило, почему это опять в городе появились машины с плакатами, скабрезные листовки на стенах, деревянные помосты с кричащими о счастье народа людьми...

Вячик, обладая профессиональной памятью, мигом представил себе, как он будет смотреться на голубом экране... а если еще малость покомиковать - умора да и только! Вячик словно уже похоронил себя с тех пор, как Нюра ему изменила. И теперь готов был делать что угодно - лишь бы унизиться еще больше, лечь в дерьмо на самое дно. Пусть весь мир над ним хохочет! И сидя у него на шее, пусть в Думу едет этот господин из военно-промышленного комплекса. Плевать! Стихи Пушкина:"Желаю славы я..." получили невероятное продолжение.

Что дальше рассказывать? На Вячика нацепили нелепый галстук с золотой пальмой, волосы завили кудрями, а очки нашли с толстенной оправой. На деньги завода заказывалось лучшее вечернее время, и Иванов бормотал в телевизорах города все, что ему писали люди Саламатина. Иной раз он забывал текст и откровенно доставал шпаргалку и заглядывал... мол, ну какой я политик... сейчас, сейчас... снимал одни очки, надевал другие, снимал эти, прицеплял к ушам четвертые... порой неправильно произносил отдельные умные слова (вроде "менталитета", который становился "мендалитетом" или "электората", который превращался в "электротрактор"), но тут же поправлялся и, подняв палец, с торжественной идиотской улыбкой объяснял:

- Ну, я-то простой паря... а вот сам-то Иван Прохорыч... сам! Он не то что пуд соли съел... Вагоны! Умный - ужасть! Раньше ракеты делал, щас - стиральные машины. А надо - снова ракеты будет делать, чтобы нас планета уважала. А то сейчас ноги стали вытирать об Россию... вот так... - и Вячик показывал, как вытирает весь мир ноги об нашу державу - на полу студии лежала истоптанная карта России.

Несколько партий, уязвленных бешеным успехом придурка, подали в суд, но вразумительно не смогли объяснить в суде, за что хотят привлечь к ответственности Иванова. Он их программ не ругал и вообще не касался. Хотя и демократы, и либералы говорили много дельного. Но люди у телевизоров, уставшие от похожих обещаний, подозревали в нелепом смешном парне бездну юмора и ума. А может, и сарказма. А карта России, которую хотели ему в суде поставить в вину, оказалась вовсе не картой, а картинкой, нарисованной от руки, с большими синими буквами поперек: РАСЕЯ. Хоть и осел, а не ухватишь...

Через недели две Вячика стали узнавать на улицах, как знаменитого артиста. Прелестные девушки, дождавшись кумира ночью возле телестудии, после очередного его выступления, робко преподносили первые мимозы, залетевшие к нам с юга. Конечно, в некоторых газетах пытались посмеяться над внешностью Вячика... мол, здесь интеллект не ночевал... Но сослуживцы Иванова во главе с Похилько напечатали письмо-опровержение в самой многотиражной газете "Свет Сибири" о том, что Вячик, можно сказать, компьютерный гений... И что, если бы таким интеллектом обладали нынешние власти, страна давно бы уже обогнала хотя бы соседний Китай. Статья заканчивалась известными строчками Маяковского (нашел и посоветовал включить сам Вячик):

    Я,
        может быть, нарочно
        в людском меси'ве
    Лицом
      никого не новей.
    Я, может быть,
        самый красивый
    Из всех твоих сыновей!

Ах, почему нет этой дурочки! Она бы с ума сошла от отчаяния!..




11. Графиня из Покровки

- И не получилось, не получилось у меня дом устроить для одиноких-несчастных... - жарко и смущенно лепетала Нюра в самое ушко Борису, лежа возле него, как солдатик, прямо. - А еще хотела солдатских матерей уговорить, в Чечню поехать, наших раненых мальчишек домой увезти... но на меня вдруг казенные тетки напали: дескать, у тебя-то служит кто в армии? Нет. Стало быть, на халяву хочешь прокатиться, иностранную жратву трескать, перед журналистами красоваться? Махнула рукой, стала теплую одежду для беженцев собирать... И свою кофту в мешок... а потом смотрю, на базаре какой-то черный ее продает... А я сама ее вязала, там зеленые крестики... Говорю, где взял, я же для сирот отдавала... а они как набегут, штук двадцать, и ла-ла-ла... думала, зарежут...

Ой, - вздохнула Нюра. - Рассказывать?

- Конечно, - тихо ответил Борис, с милой улыбкой давя зевоту. - А сейчас все же накинь какое-нибудь вечернее... Я посмотрю.

- Неудобно ж. Чужое.

В углу стоял шкаф - Борис давно открыл дверки. Там на плечиках висели потрясающие женские одежды, пахнущие тонкими духами, - остались, как объяснил Борис, от жен гостей... Сейчас все они далеко - кто в Америке, кто во Франции...

- Я тебя прошу.

- Ну, хорошо. - Нагая, с распущенными рыжеватыми волосами Нюра вскочила. - Только сейчас не смотри, потом посмотришь... - и подбежала к стоячему сундуку сокровищ. Вынула черное шелковое... до самых пят, она сразу его облюбовала, да не смела и примерить.

Борис, не отворачиваясь ни на секунду, смущая Нюру, внимательно смотрел, как конопатая девушка надевает его, тихо ойкая от искр статического электричества.

- А потом я в тюрьму пошла, - продолжала гостья, фыркая. - Понесла вентилятор, одеяло... Или я уже рассказывала?

- Да, но можешь еще... Ты замечательная. А в этом наряде... - он еле слышно смеялся, - графиня! Графиня!

- Из Покровки, - завсплескивала Нюра ресницами. - Мы же до того, как папе дали квартиру в Северном, в Покровке жили... - Она вертелась перед зеркалом и от восхищения сама перед собой бледнела, все веснушки вылезли. И смущенно продолжала лепетать.

- Вы из нашего города? - Борис молчал, словно не слышал вопроса.

- Там рядом старый аэропорт... А у нас во дворе Мишка жил, тоже... на вертолете летал. Однажды вертолет над двором висит, Мишка открывает дверку, кричит сверху матери: вечером с друзьями буду... картошки с мясом навари... а сам не удержался - как упадет! Пробил крышу сарая, выскакивает - палец в ухо сунул, трясет... уши заложило!

Борис, закрыв глаза, трясся от смеха.

- А теперь другое надень... коротенькое...

- Коротенькое?.. - Нюра, снова отвернувшись, повесила черное платье, послушно напялила юбку, едва ли длиннее пляжных шорт. - У меня хорошие ноги?

- У тебя ноги как у богини... Давай-ка чего-нибудь выпьем, откушаем... - Он сел на кровати, набросил на плечи белый махровый халат, пошли на кухню. Нюра, как заведенная, продолжала что-то рассказывать, Борис, улыбаясь, наливал ей и себе вино. Они пиршествовали и снова юркали в постель, и он сам ее раздевал...

Он заставил ее перемерить все одежду, что имелась в доме. Потом упросил ходить по дому только голой, со свечкой в руке. Нюра вся покрывалась пупырышками от сквозняков и стыда, но слушалась. Утром и вечером она доила корову, заливала в банки, чтобы наслоились сливки - Борис любил свежие сливки. Иногда они, балуясь, пилили дрова. Вместе мылись в бане, хлестали друг друга наотмашь зеленым веником, ели, снова спали... Потом у Нюры началось месячное недомогание, и Борис оставил ее в покое.

Но когда она вновь повеселела, был грустен уже он. Борис лежал с утра до вечера на медвежьей шкуре возле камина и читал книжки.

- Чё читаешь? - Нюра подняла один из гладких томиков. Там оказались стихи, но стихи какие-то нескладные, малопонятные:

Хоть прожила ты, Ветустилла, лет триста,
Зубов у тебя нету, волос пара, цикады грудь
и как у муравья ноги...

Бр-р. А в другой книге:

Сегодня можешь и ты
понять, что значит быть стариком!
Осенняя морось, туман.
* * *
Год за годом все то же:
обезьяна толпу потешает
в маске обезьяны...

Может быть, Нюра и вникла бы в суть, в тайную прелесть этих странных сочинений, но ей мешало недавно возникшее чувство, что она наскучила Борису.

Когда она что-то тараторила, он, по-прежнему улыбаясь, смотрела на нее, но почти уже не слушал - она это ясно видела. В постели предложил Нюре какие-то немыслимые игры - она, покраснев, отказалась, а он больше не настаивал...

А потом он зарезал корову Маню. Ту самую, которую Нюра доила каждый день, кормила, широкую, белую, в желтых лунах, которая уже узнавала Нюру, когда она заглядывала к ней в сенцы старого дома, - блестя огромными цыганским глазами, мыча, тянулась к ласковой женщине.



В то утро Нюру словно что-то подбросило в постели - во дворе послышался как раз последний, истошный крик животного. Нюра подлетела к окну - на расстеленном белом брезенте (или парашютном шелке?), под сияющим морозным солнцем Борис, голый до пояса, работал топором.

Хрясть!.. Хрусть!.. Чик!.. Трк!.. Голова уже валялась отдельно. Нюра, зажав уши, зарыдала.

Когда Борис, со своей милой, стеснительной как бы улыбкой зашел позвать ее на завтрак (с кухни слышался треск чего-то жарящегося), она закричала:

- Нет, нет!.. Я все видела!..

- Помилуйте, сударыня, - удивился Борис. - Вы что же, никогда мяса не ели?.. - Он в последние дни стал снова обращаться к ней на "вы". Насмешничает, что ли?

- Ела.

- Так зачем же трагедию устраивать? Как будто я вампир, а вы только цветочками питаетесь? Мадам, это смешно. Я же не пью свежую кровь, как эвенки... не ем сырое сердце, чтобы стать таким же добрым, как эта корова... Мне хватает моей доброты. - Он говорил пугающе темно.

- Нет, нет... - Нюра смотрела на него во все глаза. Он ее разлюбил?

- Вам, графиня, надо в Индию ехать... это там коровы священные животные... их никто не трогает... А сейчас мне нужно, чтобы вы помогли мне разделать... расфасовать в мешки... в полиэтиленовые пакеты...

Нюра поплакала еще немного и вышла во двор к Борису. Они подвесили мешки с мясом в старом доме, в сенях, на крепкие веревки, чтобы не достали какие-нибудь зверьки. Потом Нюра смела с помощью снега следы крови и замерзшую черную жижу с брезента. И давясь, ужинала с Борисом, - ела розовое мясо.

Эту ночь он к ней не пришел.

Прошло уже недели три, как она жила на горе. Все про себя рассказала. И ничего не узнала про самого Харина. "Может быть, он обиделся, что я не забеременела? Может, ему не везло на женщин?.. может быть, мечтает о наследнике?"

И среди ночи, нагая, как он еще недавно любил, со свечой, она явилась к нему. Тихо отворила дверь... и в углу комнаты раздался вскрик:

- Что?! Кто?!. - Харин шепотом выругался. Она успела заметить, что он прячет под подушку что-то черное и блестящее... наверно, наган. И добавил уже более спокойно. - Чего тебе? У меня голова болит.

- Я только сказать хотела... - Нюра присела на корточки у стены. - Хочешь я тебе сына рожу?.. - Она подождала, он молчал. Ободренная его молчанием, Нюра продолжала. - А тут можно было бы такой дом радости сделать... красивые картины повесить... пригласить твоих друзей... больных легкими позвать... и моего папу, например, - он на мандолине играет... и можно никого не бояться, никакая сюда милиция не залезет... далеко... Воздух чистый, дичи много... ты бы был главным, как бог-боженька.

- Иди спи, - буркнул он из темноты. - Я подумаю.

Обрадованная, Нюра удалилась к себе. Утром вышла в розовом шифоне чай испить, а он сидит бука-букой возле самовара и держит в руках какую-то бумажку:

- Прилетает моя жена... тебе надо исчезнуть. - И поднявшись, с вялой улыбкой. - Ну, извини.

- Ты женат?! - Нюра ничего не понимала.

- Неужели ты думала, что нет? Ты ведь тоже не девочкой сюда попала? - И уже мягче. - Ну, что случилось? Разве тебе тут было плохо? - И вдруг с искренним выражением на лице. - Золотко, ты ангел. Я не достоин тебя, и пусть мне отрежут язык, если это не так.

Нюра моргала, как кукла.

- А... а куда я теперь?

- Она прилетает сегодня... - Борис посмотрел на часы, налил себе коньяку. - Платье можешь оставить себе. Хочешь - еще возьми. Вон с этой стороны, где раздвоенный кедр, пониже... староверы охотятся... а дальше - у них деревушки. А там и дороги начинаются. Я тебе дам лыжи. И ружье.

Она заплакала, стояла и плакала, а он даже не обнял. Морщился, слегка улыбался и снова морщился, глядя на нее. Потом сказал:

- Ну, ты же не меня любила... ты этого, как его?... Вячеслава любила.

- Но его же нет уже на свете!.. - воскликнула несчастная маленькая женщина. - А ты его друг!

- Ну, почему же нет на свете?.. - Он туманным взглядом смотрел на нее. - Я пошутил. Он... когда съезжал, упал... его геологи подобрали с вертолета. Он жив.

- Он жив?.. - обмерла Нюра.

- Жив. Он там, на земле.

Нюра не могла произнести больше ни слова. Хотя ей казалось, она кричит сейчас, кричит на весь мир:" Разве можно так шутить?!"

- Ну, прости, - вдруг рассмеялся Борис. - Хочешь, на колени встану... - И он, дунув на пол, чтобы разбежалась пыль, брякнулся перед Нюрой на колени, раскинул руки и с милой своей улыбкой добавил. - Все равно же все прекрасно, мадам. А что тут было - никто не узнает. Но мы будет вспоминать с радостью, верно? - Он подмигнул и стал подниматься.

Нюра бросилась к нему, ей хотелось приникнуть к его груди, чтобы он еще, еще ее пожалел, но он не понял ее движения - решил, что Нюра хочет его оцарапать - брезгливым жестом толкнул в плечо, и маленькая женщина упала. И тихо завыла.

А он ушел.

"Хоть бы соврал... хоть бы соврал... хоть бы сказал, что Славик был болен, между жизнью и смертью... и я, мол, не хотел тебя ранить... Для этих людей мы все, как игрушки."

Вернувшись в бывшую свою комнату, дергающимися руками она содрала с себя чужие тряпки и надела старые джинсы, свитер, полушубок, иссеченные снегом сапожки, шапку. Вышла.

Возле крыльца стояли лыжи и блестело прислоненное ружье, висел медовожелтый кожаный патронташ.

"Я его сейчас застрелю".

Обернулась - стоит и смотрит на нее.

- Каждая сказка кончается, деточка моя. Всему свой срок. И наши жизни кончатся. Всего тебе. Не обижайся. А с ружьем осторожней - там жиганы, от медведя.

Конечно, она его не застрелит... Как можно? Сама с ним спала... целовала... у него такое тело... как у артистов кино на фотографиях... Только вот родинка на боку, размером с большой ноготь. Очень уж он боится, не опасная ли, все кремами смазывает... И Нюра еще пыталась заговорить ее, эту родинку, придумывая самые непонятные, жуткие слова:"Чур-чур, изыди, сатана... черный паук истлей..." и т.д.

Как давно все это было. С глаз долой, подальше от вертолетов, от позора...

И покатилась Нюра с горы туда, куда ей показали...

И падала в сугробах. И рыдала, обнимая деревья. Лучше всего ее понимали березы - у них тоже будто глаза зажмуренные... Слезы застывали на полушубке Нюры белыми веревочками. А потом ее осенило - решила подождать: вдруг да не прилетит жена. Наверно, у такого человека, как Борис, и жена-то взбалмошная, откуда-нибудь из Парижа, вся в золоте. Что она потеряла в тайге? А если прилетит - единственно из прихоти. На день-два. Нюра недалеко ушла - услышит отсюда. Она разожгла под подолом огромной старой ели костерок размером с бабочку, грела руки. Наступила ночь - никакого вертолетного тарахтенья в небесах... Может, вернуться? Объясниться? Не стыдно тебе, Киреева. Он тебя обманул, коварно подшутил... посмеялся над тобой... Дождавшись утра, Нюра стояла еще часа два, переминаясь на лыжах, не зная, как быть. И снова не было никакого вертолета. И наконец, Нюра сказала себе вслух:

- Подстилка!.. Не стыдно тебе? Ты ему просто надоела. - И покатилась опять, куда глаза глядят...

Лес расступался как разноцветный дым. Нюре с деревьев что-то кричали кедровки, трясли хвостами сороки. Несколько раз прошмыгнули мимо то ли зайцы, то ли лисы, но Нюра плохо видела ослепшими от сильного небесного света глазами. Только инстинкт ей подсказывал ехать зигзагами.

- А кого я теперь люблю?.. - бормотала она, сглатывая слезы. - Славика любить я уже не имею права. Я теперь порочная женщина. Бориса больше не люблю. И грабителя Анатолия Чугуева - тоже... Примитивный алкоголик... еще стихами хотел мне мозги задурить... Никого нет, кого бы я любила и кто бы меня полюбил. И если сейчас выйдет медведь, я скажу: ешь меня... раздобревшую на ворованных харчах... - Нюра из пьяного разговора механиков в Кедрачах, да и присмотревшись к самому Харину, поняла: он нечестным образом разбогател. И не покаялся - ни одной иконки в доме... - Господи, прости меня... не хочу жить...

Она обморозила на ветру лицо. Во время одного из падений ушибла колено и локоть. К концу вторых суток уже совсем ничего не видела перед собой через толстые нальделые ресницы, сквозь соль глазных белков... И когда на поляне перед ней возник медведь, громадный, темный, она с трудом сдернула со спины ружье и куда-то выстрелила. И услышала громовый голос зверя:

- Р-рехнулась?! Эй, девка?..

Нюра, скрестив лыжи, упала. Над ней стоял старик. Он был с бородою до пояса, страшный, может быть, раненый ею... Нюра закрыла глаза.

- Санька, да она без памяти...

Подошедший Санька что-то тихо отвечал.

- Лихомотная какая баба, - продолжал старец. - Бежит, стреляет... Эй, встать-то можешь? Тады тартай на плече.

Кто-то отцепил от сапожек Нюры лыжи, и Нюра будто взлетела на седло - наверно, это было плечо...

Очнулась в избе. Рядом трещала печь, освещая все вокруг красным светом. В углу тускло мерцали образа, на столе с поднятой антеной тихо лопотал приемник. У окна при керосиновой лампе сидели на табуретках высокий старик с бородой и парень с белыми, коротко стрижеными волосами. Заряжали дробью патроны. У дверей замерла пожилая женщина в темном платке.

- Живая, - прошептала женщина. - Слава тебе господи.

Старик обернулся к Нюре и, как ей показалось, очень строго спросил:

- Кто такая будешь? И как сюды попала?

Нюра приподнялась и от слабости опять легла. Молчала. Стыдно ей было говорить.

- Снизу взойти никак не могла... тяжело для городской бабы... Сверху, что ли? От этих иродов катишься?

- Не трогай ты ее, - буркнул сын.

- Мыслимое дело - девка одна в тайге?!. - поддержала главу семьи женщина. - А там, говорят, сатана живет.

- Да какой он сатана, - вздохнул сын, забивая пыж. - Жорник и вор. Он с такими и не знается. В турпоход, что ли, ходили? - Парень явно шел на помощь Нюре.

Но Нюра никак не могла горло расклеить.

- Ну... - пискнула. - Заблудилась... Я... я сейчас пойду. - И она села в постели. И увидела, что на ней и здесь все чужое... а ее одежды - джинсы, свитер, белье - сохнут на крашеных жердях под потолком. Стыд-то какой!

- Она "пойдет"... - заворчал старик. - Какая куражня!.. Ты еще брусницы поешь дня два... меду... - И он обратился к жене. - На вертихвостку, каких вертолетами туда везут на праздники, не похожа. Лицо русское. - И уставил белесые, разные от старости глаза на гостью. - Откуда, спрашиваю, куда бежала?

- У меня жених пропал... был слух - под лавину залетел... Пошла искать... - Нюра придумала, как сумела, жалостливую историю. Что она поссорилась с женихом... а он гордый, бросил работу, ушел из города... - А я уж и не знаю, сколько дней иду.

Старик с подозрением смотрел на нее. Что-то в ее рассказе его, опытного охотника, не устраивало. Он мог бы попытать, где же она в таком случае ночевала, в которых избушках, что ела-пила? Да, видно, решил пощадить. Только проворчал:

- Думаю, обманули тебя, девка. Нынче лавин не было, мало снега. Так что жив твой жених, если на Михаила Иваныча не напоролся... Как зовут?

- Славик. Вячеслав Иванов.

Старик повернулся к сыну - тот покачал головой.

- В наши края такой не заходил.

Сын старика был сказочно красив. Он искоса, но внимательно смотрел на молодую гостью. И уши у него покраснели. Нюра застыдилась своей лжи, решила про себя:" Ты не достойна здесь с ними одним воздухом дышать!.." Но, сама не зная зачем, хрипло, даже грубовато сказала:

- Значит, бросил. - И рассмеялась. - Райцентр отсюда далеко? Там больница есть? Или столовка?.. Пойду работать.

Старик переменился в лице (не за сына ли испугался? Если она будет крутиться тут неподалеку...) и, подсев ближе, стал успокаивать Нюру:

- Такую смелую девку кто же бросит? За скоко кило'метров пошла!..

И хозяйка присоединилась, подойдя с плошкой черного масла:

- Мы тебе красоту твою вернем... и все ишо наладится... Лежи. - И принялась мазать лицо Нюре. - Терпи. Кожа станет как у младенца. И домой поедешь... небось измаялся, ждет.

А парнишка все смотрел на нее, сжав в горсти медные патроны. И сладостно было Нюре в чужом доме, и срамно, и страшно... Куда катится. Ведь она может остаться здесь жить, все позабыть и быть верной беловолосому Саньке до гроба...

...........................................................

Но хватило характера утром раньше всех подняться, бесшумно одеться. Подняла рюкзачок, выскользнула в сени, на крыльцо, на обжигающий лесной воздух, на лиловый еще в сумерках снег. И тут за спиной возникла хозяйка - запыхалась, на бегу накидывает шаль.

- Ты чего? До ветру?

- Нет, я совсем. Спасибо, Надежда Ивановна. Извините меня.

Женщина, видимо, что-то поняла в смятенных чувствах Нюры.

- И куда ты сейчас?

- Не скажу.

- Ой, Нюточка... не пропади. Вот, пригодятся, - и женщина сунула в карман полушубка гостьи деньги. Наверно, знала, что Нюра так поступит и загодя приготовила. - Ой, ружье забыли.

- А у меня на него никаких документов. Дарю! У ваших мужиков, небось, по нескольку штук, а у вас нет... Время нынче лихое... пригодится. - И Нюра побежала к остановке районного автобуса - слышала, он приходит в шесть...

Анна Киреева устроилась санитаркой в райбольнице за двести двадцать тысяч в месяц, ей дали комнатку в общежитии (неслыханная удача!), но проработала она недолго - всего недели три. Однажды, протирая пол в ординаторской, увидела в телевизоре смеющегося Славика Иванова... Он что-то говорил про политику. Прическа у него стала как у барана... и очки нелепые... но губы, глаза как были, так и остались милыми... У Нюры задрожали ноги, и она, роняя тряпку, прошептала:

- Домой.

И переоделась, и покатила автобусом в Курагино, а оттуда поездом - через туннели - в родной город...

Господи! Она не была здесь вечность. Когда Нюра вбежала в в свой дом, в свой подъезд, изрисованный мальчишками (свастики и шестиугольные звезды), и, не найдя в карманах ключа, позвонила в дверь, ей открыл отец, слава Богу, живой. Он стал сутул, как ворон, весь пропах куревом и вином. Обнял ее и захлюпал носом:

- А я уж думал, доченька бросила меня... - И вдруг заморгал, просветлел, закивал на потолок. - Идем, идем к Ивановым! Мария Степановна-то сына своего посылала искать тебя...

- Подожди, папа. - Нюра усадила отца к столу. - Расскажи сначала, что тут и как было.

И Николай Васильевич, подпрыгивая на стуле, рассказывал. Но чем больше он рассказывал, тем печальней становилась Нюра. Славик вернулся из поисков мрачен. И на все вопросы о Нюре отмалчивается, отворачивается. А теперь он знаменитость, богато одевается, его часто видят с красивыми девушками.

Нюра ясно поняла - она недостойна Славика. Такая дура, которая доступна всем, которую все обманывают! И чтобы вырвать из сердца сладкие надежды и чувство бесконечной вины, сказала отцу:

- А я чё приехала?.. чтобы выйти замуж за Толю Чугуева... помнишь такого? - "Если он еще любит меня..." - подумала про себя. - Я из него человека сделаю.




12. Две свадьбы

Узнав, что Нюра вернулась и собирается замуж все за того же грабителя Чугуева, Вячик был оглушен. Даже не зашла объясниться. Хоть поблагодарить по-соседски за то, что искал. А ведь наверняка ей передали, рассказали... Вячик просидел вечер дома, надув губы, и хоть убеждал себя, что давно знал, что Нюра изменщица, обычная вертихвостка, сердце у него закаменело от обиды.

"Ладно, - думал он. - Я сделаю десять живых изображений для телевидения... они, десять этих лупоглазых Нюр будут стоять шеренгой и смотреть на меня, а я мимо пройду... ну, хотя бы с актрисой Вертинской... и глазом не поведу."

На следующий день он привел домой за руку толстушку Олю-звукооператора, которая во время всех передач пялила глаза на кудрявого нелепого кумира. А Вячик, надо сказать, уже привык к ее умиленной улыбке, как, наверное, привыкает столб у дороги к какому-нибудь малому цветку.

- Мам, знакомься, - сказал, запыхавшись, Вячик. - Я на Оле женюсь.

- Да?.. - удивилась Мария Степановна и, надев очки, оглядела толстушку.

- Я из семьи трудовой, - тут же стала рассказывать Оля, привыкшая к телевизионным словам. - Нас три сестры, живем в двухкомнатной квартире. Папа работает на химзаводе, мама домохозяйка. Мне двадцать лет, я девушка. - Она мило улыбнулась и, потянувшись, поцеловала будущую свекровь в щеку.

Мария Степановна, не привыкшая к таким откровенным исповедям молодежи (хоть и проработала всю жизнь врачом), оробела и опустилась на стул.

А долговязый сын шастал взад-вперед по квартире, протирал, менял очки и скалился. Он закатит свадьбу в один день с Нюрой. Чтобы у них там, внизу, пели, и у нас чтоб пели! У них на мандолине будут играть, а здесь на саксофоне - у Вячика есть теперь дружки-музыканты.

Когда сын проводил девушку на автобус и вернулся, и лег на диван (где давно уже со стены были выцарапаны ложечкой до бетона красные девичьи губы и слово НЮРА), мать, присев рядом, осторожно завздыхала:

- А мы-то с Николаем Василичем мечтали, что вы с Нюрочкой поженитесь... И мы бы стали родней. Он хороший, Николай Василич, но совершенно несчастный... печень запущена... и правое ухо не слышит...

- Так вы и женитесь, мама, - буркнул, не оборачиваясь, сын.

- Как ты так можешь говорить?!. - вспыхнула лицом и вскочила мать. - Мы же вам, вам хотели добра! Вы бы жили в этой или в их квартире... А я бы к вам в гости приходила... или Николай Василич приходил...

- Уж лучше вы в одной, а мы в другой. - Невесело рассмеялся сын. - Но нету, чудес, мама, и мечтать о них нечего!.. - И снова рассмеялся, и захохотал, и замолчал, уткнувшись лицом в подушку.

- Какие вы жестокие!.. - мать заплакала. - Надо друг другу прощать. Я тебе накапаю валокордина?.. Конечно, решать вам. Мы пожили. Что ж... Олечка тоже неплохая девочка... ее ведь Оля зовут? Оля, Оля... Не назвать бы иначе. Оля... Я привыкну.

И грянул этот день. Он выдался туманным, с утра таял снег, не хотелось вставать. В окна заглядывали, подлетая, синицы. Чего они заглядывают? Вячеслав знал, что именно на сегодняшний день, на пятницу назначена у Киреевых свадьба (чтобы впереди было для песен еще два свободных дня), и сам тоже договорился именно сегодня в двенадцать часов идти с Олей Поповой в ЗАГС. Ящик водки, ящик шампанского, ящик пива и ящик минеральной воды уже темнели, полуприкрытые прозрачной шторой, возле балконной двери.

Вячик повязал галстук, надел пиджаки и вспомнил, что не брился. И едва начал в ванной, надув щеки, скоблить мягкую русую щетину, как вбежала с улицы мать (наверно, ходила в магазин) и, таинственно улыбаясь, оглядываясь, прошептала:

- Говорят, Анатолий не успел развестись со своей Клавдией Ивановной... поэтому у них сегодня только помолвка. Может, и ты не будешь торопиться? Как уж они, так и ты?

- Какая разница!.. - буркнул Вячик. - Дело решенное.

- Конечно, решенное!.. - согласилась мать. - Но пусть уж свадьбы будут в один день... А сегодня - если хочешь - помолвка. Так принято во всем мире. Сначала помолвка, а потом свадьба.

- Да? - спросил сын, глядя в зеркало на свое намыленное лицо, похожее на негатив лица Пушкина с бакенбардами.

- Да, да! - И мать даже перекрестилась.

- А вы как женились?

- Мы... тоже, - закивала Мария Степановна. - Тоже! Познакомились с родителями...

"Ой, врет мамочка, - думал со слабеющим сердцем Вячик. - Конечно, врет. Но не надо меня так спасать. Я не должен поддаваться, я должен отомстить. Отомстить со страшной силой!"

- Нет, мама. Мы идем в ЗАГС... Я-то свободный... и Оля свободная... А их... этих... приглашаю, если они не против, свидетелями!

И вот казенная комната с двуглавым орлом на стене. Толпа с цветами, телекамеры на ремнях - приехали с родной студии коллеги. Отец Оли, добродушный дядька с покатыми плечами, бывший борец. Мать Оли, учителка в очках, с голубой сединой. И свидетели

- Нюра Киреева и Анатолий Чугуев. И бывшая (а вернее, пока еще настоящая, неразведенная) жена его - Клавдия Ивановна, вся в коже, благоухает одеколонами и духами. Сам Анатолий какой-то напуганный, с открытым ртом, в клетчатой рубашке, застегнутой у горла, верит и не верит, видимо, своему будущему счастью. Нюра как из серого камня высечена, и глаза будто каменные, но висит на руке Анатолия, улыбается. "Останови события!.. - кто-то вопит в сознании Вячика. - Зачем тебе Оля???" Но Вячик должен дойти до конца.

Печать в руке работницы ЗАГСа опускается на его паспорт и на паспорт Оли, и сверкающее облако пены из бутылок с серебряными горлышками летит по фужерам, и молодые целуются, и свидетельница Нюра Киреева качнулась, вот-вот упадет. Но никто этого не видит - кроме Вячика и кроме Марии Степановны и Николая Васильевича. Но ничего уже не поделать.

Отпивая сладкое вино, Клавдия Ивановна бормочет Нюре, кокетливо играя общипанными бровями:

- Ах, девка, я тоже была как ты - бесшабашная... Полюбила и ах - не отступлюсь! Ну, бери его, бери... может, ты из этой глины пирог вылепишь... Жить будете у вас? Свою квартиру разменивать не дам. Устала. Да, может, и мне с каким залетным повезет... Дай-ка я тебя оцелую... Передаю с чистым сердцем - ты добрый человек.

На двух заказных автобусах и трех черных старых "Чайках" с надутыми разноцветными шарами по бокам вся компания едет в Северный микрорайон. Гости входят в подъезд - и одна часть людей входит в девятнадцатую квартиру, на помолвку Нюры и Анатолия, а другая - более многочисленная - поднимается в квартиру номер двадцать пять.

Главный инженер студии Похилько открывает ловко, как автомат, бах!.. бах!.. бутылки шампанского (заметив рассеянный взгляд Вячика, хвастливо шепчет:"Вот так я когда-то девственниц откупоривал!.."), а директор Кривин голосом доморощенного Левитана произносит тост во здравие новобрачных, и в это время с треском отворяется дверь - рабочие с телестанции вносят холодильник, подарок Ивана Прохоровича, синещекого угрюмого директора, будущего депутата, чьим доверенным лицом является Вячик Иванов, и кнопочный, красный, уже подключенный каким-то образом к АТС радиотелефон... и по радиотелефону сам Иван Прохорович поздравляет...

И в эту же минуту двумя этажами ниже затренькала мандолина, заиграла гармонь.

И Вячик, чтобы заглушить мандолину и гармонь, включает свой дешевенький магнитофон, сунув наугад одну из принесенных Олей кассет - начинает грохотать идиотская современная музыка. Хорошо. Хорэ, как говорят бомжи.

Праздник набирает силу. Стульев не хватает. Разбили стакан. Оля сидит скромно, с букетом красных роз в левой руке, подняв правую - Мария Степановна смазывает ей йодом кончики двух пальцев - юная жена укололась.

Удовлетворенный Вячик (отомстил Нюре! Отомстил неверной!) выходит на лестничную площадку.

- Ты куда? - спрашивает кто-то из гостей.

- Сейчас.

Он снимает очки, протирает концом галстука, снова надел и спускается ниже. Вот он на третьем этаже - здесь, слава богу, лампочка не горит, видно, опять мальчишки вывернули... но дверь приотворена, и слышно, как в глубине квартиры тоже кричат, шумят, веселятся.

И вдруг, стукнув дверью Вячика по лбу, правда, не сильно, в темноту выходит в белом платьишке Нюра.

- Куда ты? - кто-то успел из компании спросить ее.

- Сейчас. - И она закрыла за собой дверь.

И Вячик с Нюрой оказались лицом к лицу. Вячик сделал шаг назад, чтобы она его увидела целиком. Они оба слово задохнулись, затаили дыхание."Ну, как?.. - хотел язвительно спросить Вячик.- Довольна? Счастлива?" Но ничего не мог спросить - горло склеилось. И Нюра, сжав губы, хотела высокомерно расхохотаться и что-нибудь обидное ему бросить, но только в глазах поплыло...

С улицы через отворенную дверь с оторванной по случаю приближения весны пружиной поднимался по бетонным ступеням вечерний сладкий надснежный воздух.

- Может, погуляем? - вдруг буркнул Вячик, не соображая, что говорит.

- Давай, - как бы небрежно ответила Нюра.

И они вышли из дома, и только сейчас заметили - они не оделись для уличной прогулки. Но возвращаться не хотелось. Вячик снял пиджак, неуверенно повесил на плечи Нюре. Она была в туфельках, голоногая.

- Может, зайдем куда?

Но в нашем Северном микрорайоне - ни кафе, ни ресторана. И тут Вячик увидел - к остановке подкатил пустой автобус. У нас так бывает - пройдет один битком набитый, а через минуту за ним - совершенно пустой.

Вячик кивнул, и они с Нюрой едва успели забежать через заднюю дверь. Автобус резко тронул с места, и по закону инерции, а вернее - по закону сохранения массы покоя - они повалились на заднее сиденье, и Вячик, чтобы Нюра не отлетела к железным столбикам или к двери, быстро обхватил, обнял ее. И уронил очки. Нюра хотела было достать очки, но он прошептал:

- Потом! - и прижал ее к себе. Она была такая родная... такая любимая...

Автобус как бешеный несся по пустым вечерним улицам. Вячик даже не хотел думать, почему они больше не останавливаются. В голове у него гремел сверкающими винтами вертолет, мелькали в голубом ослепительном снегу кончики лыж, улыбались красные девичьи губы на стене... Спроси у него сейчас, чему равняется интеграл минус единицы или в каком веке жил Цезарь великолепный - он бы не ответил. Нюра, закрыв глаза, молчала, как мертвая.

Они уже поняли, что любят друг друга навсегда, что друг без друга жить не смогут. Просто не было на свете ни русских и никаких других слов, которые могли бы передать, как Вячик и Нюра истомились, измучились в негаданной разлуке.

- Эй! - вдруг захрипело автобусное радио. - Там, на полубаке? Это не ты Иванов, который по телевизору?

- Ну, я... - сморщившись, почти простонал Вячик. - Мы возьмем билет... сейчас...

- Да не о том. Я в гараж гоню, передняя дверка сломалась...

- И голос в динамиках загремел во всю мощь. - А ты вот что мне ответить! Кого же ты, парень, во власть тащишь? Этих бегемотов?.. Тебе мало, что они нашим родителям душу изломали? Говорят, чтобы народ полюбил, этот деятель на митингах холодильники раздает?.. ну, частями... со своим автографом... дескать, отходы производства... резину, лампочки... пластмассовые подносы... А ты, как шут, из-за него себя унижаешь... юморком это пугало облагораживаешь... Не стыдно?! Нельзя же за деньги страну отдавать... когда это легкомыслие кончится? Когда кончится эта дурь?

- И водитель оглянулся - наверное, бывший морячок или десантник - в створе расстегнутой куртки синеют полосы тельняшки. - Когда в России кончится эта дурь, я тебя спрашиваю?

- Вот женюсь... - смущенно буркнул Вячик. - И кончится дурь.

- Обнимая Нюру, он решал мысленно сложную задачу:"Конечно, завтра я с Поповой разведусь... и Нюра Чугуеву откажет... Но ведь неудобно... придется кому-то из них квартиру отдать... Мама, допустим, к Николаю Васильевичу пока перейдет... а мы в тайгу? Или в гостинице поселимся? На гостиницу я заработаю... а со временем и жилье куплю... А Чугуев, если хочет, пусть на Оле женится, ему все равно, лишь бы не Клавдия Ивановна, которую он боится до смерти... А Оля меня послушает... я скажу: так надо."

- То-есть, я могу сказать людям?.. - не унимался водитель. - Иванов женится - и в России кончится дурь?

- Да.

- Иванов женится - и в России кончится дурь!.. Хорошо. Покажете, где высадить? - Водитель подмигнул Вячику, отвернулся и надавил на газ. И еще из зеркальца заднего вида глянул - и в кривом узком зеркальце улыбка его расплылась от уха до уха, как бы подводя черту под этим правдивым повествованием.



1995-2003 гг.




© Роман Солнцев, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]