[Оглавление]




ПРИКЛАДНАЯ  ТЕРАТОЛОГИЯ

рассказы




КАЙСЯКУ

С давних времен считалось дурным предзнаменованием, если самурая просили выступить в роли кайсяку. Причина этого в том, что человек не прибавляет себе славы, даже если он хорошо сделал свое дело. Если же он по какой-то случайности совершит оплошность, это ляжет на него позорным пятном до конца жизни.
Ямамото Цунэтомо 



I.

<...>



II.

Ксана ждала Антона в маленькой кафешке на углу Семисимеоновской и Поприщина. Антон не любил "Берлогу": дурацкое название, дурацкие гипсовые медведи в русских косоворотках у входа, и уж совсем по-дурацки стойки для посетителей вытянулись вдоль огромных окон - пей свой капучино, уставившись на мельтешение людей и машин снаружи, не забывая, однако, что сам выставлен на всеобщее обозрение, как манекен в витрине. Впрочем, и Ксана недолюбливала здешнюю кухню. По тому, что она выбрала для встречи именно это место, было ясно, что у нее выдался високосный денек, когда все делала наперекор, будто мстя кому-то - не себе ли самой?

Еще издали Антон увидел ее нежное лицо, перечеркнутое косой челкой, ее сумку с конспектами на стойке, и, как с ним часто бывало, залюбовался вполне отстраненно и бескорыстно: моя и не моя, такая вот совсем юная, красивая и грустная девочка, позабывшая про остывающий кофе - чашка замерла в воздухе на полпути к губам, а на ободке остаются розовые лепестки, следы ее помады, просто красивая грустная девочка, подойти, познакомиться? Подумаешь, какой-то десяток лет разницы.

"Барышня, вы скучаете? Давайте поскучаем вместе". "Очень смешно", отозвалась Ксана, не оборачиваясь. "Ну здравствуй, что ли", сказал он извиняющимся тоном, с сожалением отмечая, что дурашливое настроение уходит, уступая место пока непонятной, но отчетливой тревоге. Он вообще всегда очень тонко чувствовал Ксанину волну, даже мог угадывать ее мысли или закончить за нее начатую фразу, так что Ксана удивлялась: "Откуда ты все знаешь?". Откуда-откуда, от верблюда-дромадера, просто ты сводишь меня с ума, хоть я и не говорил этого ни разу вслух.

"Как дела, малыш, как сессия?". "Ничего, нормально". "Ничего или нормально? Две большие разницы". "Нормально, говорю тебе". "Кушать будешь что-нибудь?". "Не-а". В окне проплыла пожилая тетка, затянутая в лакированную кожу, красное мини и красные же сапоги. "Надо же, - искренне восхитилась Ксана, - небось, дома разгуливает в китайском костюме с Сенной, а тут, смотри ты... И очки солнцезащитные - в октябре-то! Не тетка, а...". "Терминатор", подсказал Антон. Ксана покосилась на него недоверчиво, ничего не сказала, но Антон был уверен, что ей пришло в голову то же самое: у них было одинаковое чутье на всякие такие несообразности. Он еще поднапрягся (не все потеряно) и сказал, что красные сапоги, на которые запала, казалось, вся лучшая половина населения Тугарина в этом сезоне, на самом деле выглядят жутко неэстетично, будто с ног содрали кожу, и бедные дамы ходят освежеванные ниже коленей. Тут уж Ксана не выдержала: "Откуда ты знаешь?". Антон отвернулся, пряча довольную ухмылку: один-ноль.



"На самом деле они очень одинокие и очень несчастные, - сказала Ксана, видимо, подразумевая всех людей по ту сторону стекла. - Пожалеть бы их". И тут же, без всякой логики: "Ненавижу несчастных. Дай сигарету". Похоже, он рано праздновал свою маленькую победу: сигарета - это был плохой знак. "Ну, давай, рассказывай, что случилось". "Да все в порядке, в порядке все. Все в порядке". Еще один сигнальный флажок: когда она вот так повторяла ничего не значащие фразы, это означало, что все очень не в порядке. "Брат?". "А откуда ты... Ну да. Опять сорвало резьбу".

С точки зрения Антона Лёва, старший сводный братец Ксаны, был классическим неудачником. И ведь добрый малый и небесталанный, но что-то слишком невезучий, да еще как будто этой невезучестью гордящийся. Обидно лишь, что всякий раз его подвиги больно ударяли в первую очередь по Ксане - мало, что ли, других, куда менее симпатичных родственников, в их большой разбросанной семье. "Что на этот раз?". "Он опять сел на иглу". "Не новость". "Это серьезно, Антон. Это очень серьезно". Антон вдруг вспомнил (Ксане об этом случае знать не обязательно), как буквально пару недель назад он вытаскивал Лёву из какого-то жуткого шалмана на Кирпичке, прямо из объятий малолетней девицы с чудовищным герпесом на губах. Да, с Лёвой всегда все было серьезно. Засмотревшись на поддельного самурая, нарумяненного, как шлюха, кривляющегося с бутафорским мечом посреди толпы - живая реклама суши-бара, что напротив - Антон отвлекся от Ксаниного рассказа и улавливал лишь отдельные фразы: "Связался с такими же люмпен-маргиналами, как и он сам... Разбил чужую машину... Задолжал кучу денег Тамерлану", и прочее в том же духе.

"Я так думаю, - говорила Ксана, не замечая, как стряхивает пепел на стеклянную стойку. - Он меня в покое не оставит. От него надо избавиться. Первым делом - где-то достать деньги". "Малыш, это не решение. И потом - сколько можно платить его долги?". "О долгах никто и не говорит. Там такая сумма... Тебе не снилось". "Ну-ну". "Не обижайся". "Что ты предлагаешь?". "Я все-все просчитала. Тут есть такая новая клиника за городом. Дорого, конечно, но зато стопроцентный результат, мне рассказывали. Чего ты усмехаешься? Значит, мы его пролечим как следует, а потом отправим к маме в Змиево, подальше от дружков. Пусть дышит свежим воздухом, поправляет здоровье, А там, глядишь...". "Это не решение, - повторил Антон. - Хочешь, я поговорю с ним, чтобы он отстал?". "Бесполезно, ты же знаешь. Его не переделаешь. В принципе, он не такой уж плохой, просто запутался".

Реплика в сторону: вообще в Ксаниных рассуждениях присутствовало некое рациональное зерно. Лёва был Лёвой - большим, избалованным и жестоким ребенком с вечно удивленным и как бы сонным взглядом на Мир Взрослых Людей (смотрите в кинотеатрах: "Alien forever"). А здесь и сейчас Лёва был проблемой номер один для Ксаны, а значит, и для Антона, у которого нынче осенью были планы, очень большие планы насчет... ладно, пока не будем об этом. Нэт чэловэка, нэт и проблэмы, таварищ Жюков.

...И что интересно и опять же капельку обидно - какой-никакой паршивец, но ведь любит Ксана своего братца, о здоровье его беспокоится. Сама - сплошной комок нервов, семейка - осиное гнездо, работа - каждодневный тихий офисный ад, чтобы оплатить квартиру и учебу в Академии права. Откуда при такой жизни у нее, двадцатилетней, берутся силы всех оправдывать и жалеть? Милая, чистая, светлая. Антон вспомнил, как однажды они вместе запускали с крыши пятиэтажки стрижа, ударившегося в оконное стекло и упавшего на тротуар - бедный птах был не столько ранен, сколько оглушен и напуган. Ксана сказала тогда, что стрижи не умеют взлетать с земли, им необходим запас пустоты, чтобы встать на крыло.

Видимо, тоже почувствовав его состояние, Ксана положила на его руку теплую маленькую ладошку. "Я что-нибудь придумаю, малыш", сказал Антон, глядя ей в глаза и чувствуя, как голова начинает легонько кружиться, как будто падаешь в очень глубокую пропасть.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



Бывают люди трудной судьбы, и бывают дома трудной судьбы, а этот вообще был дом-живой мертвец, дом-упырь. Стоило посмотреть на сбыченный, настороженный, словно изготовившийся к прыжку фасад с жутковатыми потеками вокруг окон, как становилось ясно: сколько ни бейся, нормальной жизни здесь не было и не будет. А будет то, что было испокон веков: запахи подгорелой еды и застоявшегося скандала, сосед-вор в полузаконе за тонкой фанерной стенкой ("Слушайте радио "Шансон"), татуированный, как полинезиец, и по пятницам - однообразные вызова в мусарню и "Скорую": ножевое, перелом, сотрясение.

В темном коридоре Антон почти на ощупь нашел нужную квартиру, постучал. Тишина. Постучал еще раз. Внутри что-то - на слух многорукое, многоногое и очень злое - заворочалось, глухо заматерилось. Антон бухнул в дверь кулаком. Прошло еще пять минут, прежде чем Руст открыл, и все это время он не переставал ругаться, очевидно, разыскивая штаны, потом - ключи по карманам штанов, потом - сигарету. Он не изменился с тех пор, как Антон видел его в последний раз, такой же тощий и всклокоченный, разве что взгляд больных красных глаз стал еще более... как это... взыскующим, что ли.

"...В общем, такие дела", подытожил Антон. "Такие дела", повторил Руст, затягиваясь третьей сигаретой подряд (курил он почти безостановочно). "Улицу я знаю. Все точки, все проходные дворы, то-сё". "Знаешь", вроде бы согласился Руст, но Руст, как обычно, чего-то недоговаривал. "В чем проблема?". Руст ткнул сигарету в переполненную пепельницу. "Антоха... Улица, точки, дворы - все это осталось. Но сейчас не двухтысячный год. Тогда я тебе доверял, как себе. А сейчас ты наверняка изменился. Не меняются только лохи и подонки. Честно говоря, ты уже староват для этого дела. У меня тут малолетки шустрят - пыль столбом". "Давай сделаем так, - сказал Антон. - Немного товара для пробы - и мы посмотрим, кто из нас староват". Пепельница, разбуженная Рустовым окурком, вовсю дымилась.

У крыльца и вправду толклись ну очень уж молодые люди с ломкими голосами, неброско одетые по одному, негласно установленному в рабочих кварталах образцу, в одинаково сбитых на макушку вязаных шапчонках (в двухтысячном, помнится, их носили надвинутыми на глаза). Антон скользнул взглядом по лицам, попытался вычислить, кто из них дилер - и не смог, и с тревогой подумал, что, может быть, Руст был не так уж неправ.



Смешно: я продаю дерьмо, чтобы спасти профессионального лузера, из-за этого же самого дерьма катящегося вниз по наклонной. Нет, не так: чтобы выручить Ксану, чтобы выручить Ксану, чтобы выручить Ксану. И она того стоит. Ради нее день-деньской нарезаю круги по одному и тому же маршруту - перекресток-пятачок у минимаркета-заправка-перекресток - и ради нее принимаю на съемной хате странных гостей с угловатой, нездешней пластикой движений, будто они побывали на планете с другими законами притяжения и все никак не привыкнут к земным, а может, скафандр такой тяжелый, просто его никто не замечает. Кроме шуток, Антон видал людей напрочь отлетевших, вроде Купы, который гулял по тугаринским улицам со свистком и дверной ручкой: "Как живешь, Купа?" - "Да вот, хожу, ручки отвинчиваю" (счастливая бессмысленная улыбка).

В эти мглистые дни Антон научился молиться. Он не просил у далекого и подслеповатого Бога ни удачи в своем, как ни крути, дурно пахнущем промысле, ни заступничества перед пронырливыми мусорами - в случае чего он помнил, что делать и что говорить. Все его молитвы, сотворенные наспех - ночью, в скомканной постели, утром, между кофе и первым телефонным звонком, днем, посреди городской озлобленной суеты - были похожи одна на другую: лишь бы только Ксана не узнала, никогда не узнала, чем он тут ради нее занимается.



Этот тип сразу чем-то не понравился Антону. Бывает же - человек как человек, спокойный, разве что чуточку нагловатый взгляд, мускулистая улыбка, сдержанная речь с необходимым, четко дозированным минимумом специальных словечек, который, впрочем, теперь осваивают в начальных классах средней школы - а вот поди ж ты. Или нынешнее ремесло обострило обычную мнительность до почти болезненной стадии? Наверное, так и становятся пациентами тихого заведения на Тулупной, 6. И все же Антон не мог отделаться от неприятного скребущего чувства. Когда-то в туалете их институтской общаги жила водяная крыса. Вроде бы ничего страшного или омерзительного, шустрый зверек с коричневой мокрой шерсткой и блестящими глазками. Крыса довольно громко шуровала в туалете по каким-то своим крысиным делам, когда Антон вошел и включил свет. Темный живой комок метнулся от сливного бачка, прокатился по сиденью унитаза и плюхнулся в круглую дыру - бульк! Омерзительной и страшной, вправду страшной, до мурашек по коже, была именно эта воровская поспешность, с какой крыса нырнула в воду: если так торопится, если боится быть застуканной, значит, есть за что, значит, не зря всех этих юрких вездесущих тварей - крыс, хомяков, мышей - считали вестниками беды и разносчиками всяческой заразы. Антон, скрежеща зубами от отвращения, вылил тогда в унитаз половину бутылки "Белизны", надеясь, что едкая жидкость убьет грызуна, но долго еще входил в облупленную кабинку туалета с содроганием - а вдруг опять? И вдвойне неприятно было пристраиваться на выщербленное, истертое тысячами чужих ягодиц сиденье - а вдруг там, внизу, в смрадной канализационной глубине... Сходное ощущение было и сейчас: парень давно ушел, получив то, что хотел - крошечную, со спичечную головку, дозу сероватого порошка в фольге от сигаретной пачки, половину чека, стоило мараться, а подозрение - бульк! - промелькнуло и осталось.

И лишь вечером, гуляя с Ксаной на набережной, Антон вспомнил, где он видел эти наглые глаза, его как стукнуло, даже бросило в пот. "У тебя температуры нет?" - заботливо спросила Ксана, просовывая руку ему под локоть, всегдашняя милая Ксана в новом полосатом шарфе модной расцветки, словно с рекламного щита оператора мобильной связи ("Скайлайн Мега-2. Просто войди в меня"). ...Это было, когда он еще сам употреблял - нерегулярно, от случая к случаю, больше из баловства и любопытства, чем по необходимости. Антон, кстати, ожидал от героина чего-то большего - ярких приходов, измененных состояний сознания, психоделических мультиков, что ли. Все это ерунда, байки для школьников, чтобы подсадить. Покой, абсолютный, химически чистый покой для измученной прыщавой души - вот что такое дурь. Лучше всех об этом дал понять Джонас Акерлунд в начальных кадрах "Spun'а", правда они там, кажется, закидывались по ноздре метамфетамином, но все равно получилось очень похоже на старый добрый герыч - просто едешь-и едешь-и едешь в раздолбанной тачке (варианты: летишь на воздушном шаре, плывешь в субмарине) куда глаза глядят под заунывные песенки Билли Коргана; да и покой дарован тебе лишь на первой стадии, потому что на следующих нет даже и покоя, а лишь краткая передышка между двумя долгими судорогами.

Ну вот, значит, той зимой они с Тришей употребляли на квартире у Антона, и только-только вмазались по четвертинке каждый, как в дверь зазвонили, потом застучали, причем очень уверенно, по-хозяйски. "Кто?" - "Милиция". Нарочно замешкавшись с замком, Антон успел мигнуть Трише, тот припрятал машины и резиновый жгут, когда мусора вошли, все было чисто. Их было двое, один представился участковым инспектором, да и выглядел как участковый инспектор, другой - в дубленке, но без головного убора - никак не представился, а по внешнему виду мог быть кем угодно. Участковый задавал вопросы о недавно съехавших квартирантах-чеченцах - что-то там они намутили, горячие горские ребята, где-то нехорошо засветились и пропали с концами - а тот, в дубленке, переводил взгляд с Антона на Тришу, с Триши на Антона, впиваясь глазами, вроде как ища предательскую заминку в моторике лицевых мышц, краску лжи, испарину кривой отмазки. Он подал голос лишь однажды, когда речь зашла о знакомцах чеченских квартирантов. Кстати или некстати было произнесено имя грозного, хмурого и жестокого Тамерлана, одно время державшего в страхе весь городской рынок. "Тамерлан, Тамерлан, Тамерлан", сказал Который В Дубленке и завел глаза к потолку, якобы припоминая, даже лоб наморщил от усиленной работы мысли. "Угу", отозвался якобы участковый, и на этом разговор был закончен. На прощание Который В Дубленке стрельнул у Антона сигарету. Когда они ушли, Триша сказал: "Во, чуть-чуть не влипли. Ты думаешь, они из-за чеченцев твоих приходили? У них нюх на порошок. Проверяют, шерстят, берут на заметку. Я этого второго сразу узнал. Он работает в шестом отделе". И это был тот самый человек, которому сегодня, несколько часов тому назад Антон продал слипшийся серый комочек, завернутый в фольгу.



"Значит, так, - сказал Руст. - Скидываешь товар, сколько осталось, и залегаешь на дно. Сюда - ни ногой. Сотри мой номер в телефоне". Он отхлебнул чифира, вопросительно качнул стаканом, до половины налитым густой черной жидкостью: мол, будешь? Антона передернуло: ага, не хватало еще на корточки у печки присесть в излюбленной урловской позе. "Зря, - сказал Руст. - Мозги прочищает. А тебе мозги скоро могут понадобиться. Операция "Антидурь", слышал, может быть?". "Сплюнь", сказал Антон, и его снова передернуло.

Антон сделал все возможное и отчасти невозможное, он сбился с ног, он чувствовал настоятельную потребность принять горячий душ, чтобы смыть с себя все унижения и разочарования этого дня, а потом дать пару суток ударного сна - но зато когда он подходил к своему подъезду, он был чист: ни миллиграмма, ни крупинки. Сзади послышались догоняющие шаги, его окликнули, Антон спокойно обернулся - ведь он был чист - и сразу ему заломили руки за спину, так что он не успел и возмутиться - он был чист - и пару раз по почкам, за что? - он был чист - и еще он почувствовал, как в его карман нырнула чужая рука, чтобы тут же вынырнуть с зажатым между указательным и большим пальцами крошечным серебристым пакетиком, вот так, чтобы видели понятые, о'кей? И больше никто уже не обращал внимания на его крики, мольбы и слезные уверения, что ему подкинули это, что он знать ничего не знает, что он чист, чист, чист.



Просто войди в меня. Приглашающая среда, инвазия, сиречь вторжение чужеродных элементов в мою кровь и плоть - без разницы, перорально или внутривенно, через слизистую носоглотки, или стенки желудка, или еще как-нибудь. Воздух, материнское молоко, новая информация, малиновый сироп, полная ложка ненавистной манной каши, противный голос воспитательницы в детском саду, вкус зеленого яблока, новая информация, прививка от оспы, ржавый гвоздь в ступне, прививка от столбняка, новая музыка, новая информация, табачный дым, глоток пива, ее слюна, пахнущая карамелью, бритвенное лезвие, рассекающее бледную кожу запястья - и не глубже, три дырочки в мочке левого уха, первое тату: непонятная кельтская загогулина размером со спичечный коробок. Очень много новой информации. Нож под лопатку, новые тату с преобладанием жестоких и сентиментальных мотивов, стальные шарики, имплантированные в головку члена, много совершенно ненужной новой информации. Инъекции новокаина, дрянные пломбы в дрянных зубах. Дешевые генномодифицированные продукты. Дерьмо, пихаемое в глаза и уши по всем телеканалам и радиостанциям. Наколка на щиколотке: "За целкой на Луну". Акупунктура, капельница, клизма, гастроэндоскопия, питание через зонд, скальпель прозектора. Миллионы копошащихся тварей, помогающих разложению.

Просто войди в меня. Система на то и система, чтобы создавать агентов по образу своему и подобию - опять же без разницы, офис ли это или дилерская сеть. А ты думал - в сказку попал? Нет, милый, это купе для курящих. А также пьющих, сквернословящих и ширяющихся чем попало. И бьющих без предупреждения наотмашь, если сказал не то или просто посмотрел не так. Пятачок, утирая красные сопли: "Винни, Винни, за что?". "Идешь, сука... Молчишь, сука... Что-то замышляешь, сука...".

Просто войди в меня - говорит мир, говорит женщина, говорит река, говорит ночь, говорит заколдованный лес, говорит сверкающий миллионами кристаллов волшебный дворец, говорит история, говорит могила.

В детстве лизнул на морозе полозья санок: вкуснотища - не оторваться. И лохмотья кожи, пристывшие к металлу.

Табличка над вратами преисподней:

ВХОД -
РУБЕЛЬ,
ВЫХОД -
ДВА.

...Просто войди в меня.



Лицо у мусора было длинное, какое-то извилистое даже, будто этой длиной пыталось возместить недостаток значительности. Только что он битый час разговаривал по телефону с женой (которая вдруг представилась очень полной, с круглыми эмалированными глазами, любящей грызть семечки в постели во время секса), как привык разговаривать за двадцать лет супружества - с одной и той же враждебно-обиженной интонацией, которой сам, очевидно, не замечал. "Детей из садика забрала? Ах, забрала... А? Нет, не давали еще. Не давали квартальную. Четвертому отделу только дали. Да что вы говорите!.. Вот, значит, как. Ну-ну...". Положив трубку, он наконец посмотрел на Антона - без ненависти или там любопытства, вообще без всякого выражения, как на предмет интерьера.

Антон ожидал, что его здесь будут прессовать, унижать, возить мордой по заплеванному полу, отрабатывать на его боках хитрые и подлые мусорские приемы - ничего этого не было и в помине. Была многочасовая бумажная волокита, его перебрасывали из одного кабинета в другой, а там все начиналось заново: имя-фамилия-отчество, год рождения, и в конце "С моих слов прочитано верно, мною прочитано", подпись - пока наконец он не очутился у Длиннолицего. В каком чине был Длиннолицый, осталось загадкой (формы здесь не носили, обходились мягкими вельветовыми пиджаками и толстыми свитерами), но похоже, что в немаленьком: протокола не вел, вопросов не задавал, просто сидел за длинным столом, курил и смотрел на Антона так, будто вся зряшная Антонова судьба ему давно известна вдоль и поперек.

"Если насмотрелся, так может, я пойду?", подал голос Антон, когда ему надоело переглядываться с мусором (придя в себя после позорного срыва при задержании, он сразу взял насмешливо-вызывающий тон, каким, он полагал, разговаривают люди, попавшие в переделку, но знающие свои права). "Конечно, иди", вдруг согласился мусор. Антон, не веря своим ушам, поднялся с табурета и сделал шаг к двери, "Давай-давай, - продолжал мусор, - а завтра мы возьмем Ельчика, Слона, Татарина и остальных и расскажем всем, что это ты их вложил". Антон медленно, точно во сне, вернулся к столу, сел. "Ну, Антоша, понял теперь, как ты плотно попал?", Длиннолицый не пытался косить под доброго оперативника из сериала "Улицы разбитых фонарей", не утруждал себя напускным сочувствием, просто глухо и невнятно бубнил, будто читал по бумажке: "Посиди, посиди, послушай, может, чо-нибудь путное услышишь... Теперь, значит, вот какое дело. Вся ваша шайка-лейка у меня вот где (мусор показал веснушчатый кулак). Что требуется от тебя - показания на... - и он снова перечислил имена и клички. Все равно ведь всех возьмем рано или поздно, так лучше уж раньше. Да ты не бзди, Антоша, - Мусор впервые позволил себе некое подобие улыбки. - Мы таких, как ты, как раз антошами зовем, вот совпадение. Бабок захотел срубить по быстрому, а? Бизнес, туда-сюда? Хорошо, будешь и дальше работать, только не на вверенной мне территории. Другой участок тебе дадут. А сюда придут другие люди. Мне же от тебя только бумажка с твоей подписью нужна, бумажка, слышь, ты, антоша?". "А если я откажусь?". "А если откажешься - пойдешь за паровоза. За организатора преступной группы по сбыту и распространению наркотических веществ. А показания напишет кто-нибудь другой. Кстати, знаешь, кто тебя сдал? Руст". Все это и впрямь слишком походило на дешевый сериал или дурной сон. Сейчас по сценарию Антону полагалось взорваться, обложить Длиннолицего отборнейшим матом, брызгая слюной благородного негодования, а потом, обессиленному и раздавленному неумолимой мусорской логикой, принять все условия игры. Но Длиннолицый сказал: "Ничо-ничо, я тебя не тороплю с решением. Подумай, погуляй недельки две. Через две недели либо ты придешь сюда, либо тебя приведут". "Я могу идти?". "Подожди, щас пропуск подпишу". Длиннолицый захлопал ладонями по карманам пиджака в поисках ручки. Протягивая Антону клочок бумаги с замысловатым автографом, подмигнул и сказал доверительно, будто военную тайну сообщал: "Ты, в общем, парень неплохой... Только ссышься и бухой". И затрясся от тихого придурочного смеха, веселый такой дядька, чем-то даже симпатичный, если б только еще сквозь него не проступали бугристые, неровно окрашенные стены, в общем, обыкновенный мусорок из кошмара.



Поперек тротуара было написано: "КСАНА Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ". Разумеется, это кто-то другой признавался в любви другой Ксане, чтобы она каждое утро, идя в школу или институт, читала и тихо улыбалась. Мало ли на свете нежноликих девочек, по которым сходят с ума тридцатилетние мальчики, девочек с прозрачными бездонными глазами, из-за которых тридцатилетние мальчики начинают совершать самые большие глупости и подлости.

Мусор неслабо нагрел ему бак, но Антон не собирался сдаваться - ни сдаваться, ни сдавать кого-либо, ступайте-ка вы лесом, уважаемые. Вот что он сейчас сделает - пойдет к ней, вытащит куда-нибудь, в Дубки, например: сегодня суббота, а по субботам туда приезжают сразу после ЗАГСа молодожены, чтобы облить асфальт и скамейки липким шампанским и сфотографироваться на фоне пруда с жирными лебедями. Помолчим ни о чем, посчитаем - кто больше - невест: белых, розовых, кремовых, с голыми плечами и плечами, покрытыми фатой, разных, но одинаково красивых сейчас. И сразу станет чуточку легче.

"Чего тебе?" - спросила Ксана каким-то чужим голосом (не иначе, опять високосный денек). "Просто так, поговорить. Может, я все-таки войду?". Ксана ухватилась за дверную ручку так, будто это был спасательный круг. "Ни к чему". "Ты не одна?". "Какая разница теперь". "Что случилось?". Ксана убрала челку со лба и сказала ровным голосом: "Все случилось, Антон, случилось все. Ты связался с подонками. Ты торговал этой дрянью. Ты, наверное, и сам употребляешь. Все, кто продает, сами сидят на игле, мне рассказывали. Я не хочу видеть, как ты превращаешься в животное. Я не собираюсь жертвовать собой ради твоей прихоти. Хватит мне Лёвки - он умер позавчера. На улице, посреди белого дня. Он лежал лицом вниз, а люди шли мимо, думали, пьяный. Он был весь синий-синий. Он умер от передоза. А я жить хочу, жить, Антоша, жить!". Она сорвалась на крик, ее лицо точно переломилось пополам, Антон отвел взгляд - он не хотел запомнить ее такой. Милая, светлая, чистая. Пожалеть бы нас всех. Ненавижу несчастных. Откуда я все это знаю?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



Ксана прикоснулась к его руке. Антон вздрогнул, огляделся по сторонам: "Берлога" наполнялась обычной вечерней публикой - студентами и студенточками, менеджерами среднего звена, офисными служащими, все это шумело, переговаривалось, толкалось локтями, скалило зубы в улыбке. На улице то ли моросило, то ли стоял легкий туман. В окне проплыла в обратном направлении давешняя тетка-терминатор, нагруженная яркими пакетами - совершила вечерний променад-шопинг. Глядя Ксане прямо в глаза, Антон сказал: "Извини, малыш, сейчас ничем не могу помочь. Что ты думаешь насчет пиццы с грибами?".







БЕЖАЛ,  БЕЖАЛ,  БЕЖАЛ

Фантастический рассказ


Предуведомление. Фантастическим данный рассказ можно назвать лишь в том смысле, в каком Федор Михайлович Достоевский употреблял это слово применительно к своей гениальной "Кроткой", причем тут же оговаривался, что сам считает описанное "в высшей степени реальным" за исключением некоторых чисто технических нюансов. Достоевского, если кто помнит предисловие, интересовал главным образом вопрос о существовании некоего стенографа, могущего записывать все мысли и оттенки переживаний героя - вплоть до последнего дня, последнего часа и последней минуты приговоренного к казни - и Достоевский вроде бы сомневается в существовании такого стенографа, помещая его в тот отдел бестиария, куда сегодня мы поместили бы и демонов Максвелла. Автора этого текста занимают куда более приземленные аспекты: фантастично уже то, что все его тексты написаны одним и тем же человеком. Представим себе некую дугу. На одном ее конце - злосчастный "Невидимый мальчик", на другом - текст, предлагаемый вниманию читателя. Как гласит коан для Киану Ривза, все, что имеет начало, имеет и конец, и в этом автор убедился на собственном опыте. Но - мало того - начало и конец сходятся в некоей невидимой и невредимой точке, бытие которой для автора на сегодняшний день доказано. В этой точке также уместились каких-то пять или семь лет, полторы жизни, два сгнивших зуба, один мертвый ребенок, тополиный пух, любовь, невозможность любви, любовь.



* * *

Зима в ... году никак не могла установиться вполне: несколько раз ударяли морозы и выпадал вроде бы взаправдашний твердый снег (в отличие от того, нежного, отроческого, что оседает на кепках и воротниках с каким-то еле слышным всхлипыванием, будто и сам сожалеет о собственном несовершенстве) - а наутро, глядишь, снова развезло, плюс один, плюс четыре. В начале декабря город утопал в жидкой желтой грязи, ночью с Любы-реки наползал туман, в котором огни фонарей и встречных машин кажутся мохнатыми.

Он и она жили в трехкомнатной квартире, огромной и гулкой, на самом деле лишь казавшейся такой из-за своей пустынности и запущенности, в панельной девятиэтажке на краю дикого, голого, изрытого мотоциклетными колесами поля - когда-то это здесь был аэродром, а теперь лишь изредка носились, урча и взвизгивая, малолетние байкеры. Район был тоже будто специально придуман для того, чтобы, выходя за сигаретами, всякий раз дивиться почти беззлобно: ну и ну, и в этом месте прожил всю якобы сознательную жизнь! - заводской район и спальный район, бухой и безалаберный район с ухватками деревенской улицы, максимально удаленный от центра район, со всех сторон сжатый бетонными заборами оптовых баз, и, как всегда бывает на выезде, очень много придорожной рекламы. Некоторые любят похолоднее. Милости просим на холодильники Тугаринской бойни, Туристическое агентство "Эдем". Jedem das sein, Стоматологическая клиника "Береника" - впрочем, возможно, он сам все это выдумал долгими вечерами, прижавшись лбом к оконному стеклу и слушая то стук каблучков по дрянному щелястому тротуару, то лихую полуночную песню вперемешку с мордобоем где-то там, внизу, в непроглядной мгле.

Он и она, сведенные вместе одной памятью на двоих, как пальцы сводит судорогой в ледяной воде, давно не употребляли местоимения мы - полно, о ком это - и давно перестали ненавидеть друг друга; если хорошенько подумать, это взаимосвязано, не так ли, господин Закопченный Потолок? Иногда он и она даже вполне миролюбиво разговаривали друг с другом, столкнувшись в ничьей комнате или у кухонной плиты. Он и она перестали работать, как только убедились, что работа в их случае не дает успокоения, загрунтованные холсты годами пылились и кукожились в передней за комодом - в этой колдовской щели также пропадали без возврата запасные ключи, грозные официальные уведомления от домкома, вскрытые пакетики бисера и прочие мелочи жизни. И потом, всякая работа мешала его главному теперешнему занятию: классифицированию разноцветных пятен и смутных лиц, что всплывают сами по себе, без постороннего усилия на изнанке прикрытых век; а у нее, когда-то писавшей на продажу забавные гномичьи рожицы и пестрые воздушные шары в нестерпимо синем июльском небе, попросту опустились руки. Время от времени в холодильнике и шкафу появлялась кой-какая провизия - сморщенные овощи, пакет вермишели, кусок соевой колбасы - он и она не удивлялись, вероятно, объясняя нехитрые эти чудеса заботой доброго, хоть и прижимистого ангела-мажордома.



Их сыну, умершему от одной из бесчисленного множества младенческих болезней - в сущности, неопасных, один случай на сто тысяч - латинские клички которых (как кажется почему-то) схожи с названиями экзотических хищных цветов, их сыну, их чудесному кареглазому и картавому малышу нынче исполнилось бы четырнадцать. Каждый год и каждый по-своему он и она ждали этого дня. Комната, теперь считавшаяся ничьей, прежде была детской. Сойдясь на нейтральной территории, он и она вспоминали то, чего не случилось - как сын, смешно и незнакомо подстриженный, не пошел в сентябре в школу с букетом мохнатых астр, не дрался до крови с мальчишками во дворе, не обрел настоящего друга, не катался на мотоцикле, не уплетал жареную картошку в Макдональдсе, не давил у зеркала юношеские прыщи, не курил тайком, не брился впервые отцовской бритвой, не плакал от несчастной любви. Так мало в жизни вещей, о которых стоит всерьез жалеть, не правда ли, господин Пыльный Подоконник?

Первое время он резал холсты, орал на нее, упрекая в гибели ребенка, хотя вины не было никакой ни ее, ни его, просто недосмотрели, просто недосмотрели, просто недосмотрели. Бывает. Но он орал, брызгая кислой слюной это ты, ты виновата, дрянь, все строила глазки, ха-ха, хи-хи, вот и проворонила порой даже бил ее, а она бегала в церковь, потому что больше некуда было бежать (подруги, с годами все больше тяжелеющие книзу, детные, склонные к долгим рассудительным монологам, отвернулись от нее по негласному сговору, объединяющему людей удачливых и насквозь практичных), молилась Неупиваемой Чаше, замазывала кровоподтеки кремом "Балет". Потом он как-то сразу угомонился, присмирел, и это было еще страшнее, чем брань и побои. Теперь она не могла определить: о чем он думает, глядя на нее и сквозь нее вот так - пустыми, будто пересохшими глазами? Она все реже выходила в ничью комнату и на кухню, и то лишь когда он был у себя; стараясь угадать его перемещения по квартире, вслушивалась в шаги за такой непрочной дверью. Он был невысокий, хрупкий и слабосильный, она - крупная, когда-то с гордой осанкой и презрительной складкой красивого рта, нижняя губа толще верхней и немножко выдается вперед, совсем как у девицы Раскольниковой (в юности ей казалось, что она похожа на эту чванливую барышню), и все-таки она боялась привычным страхом - не столько даже его, сколько его мыслей, которые он называл с непонятной родственной интонацией мои бесы.



Накануне четырнадцатого дня рождения он постучался в ее комнату ты не спишь и от порога показал яркую, запаянную в целлофан вещицу - игрушечный пластмассовый танк со множеством съемных приспособлений: ракеты, топливные баки, гаубицы, что ли - танк из тех, какие имеются разве что на вооружении марсианской армии. Это был подарок сыну, и где он раздобыл деньги? Когда-то он и она оставляли на могиле маленькие подношения - то киндерсюрприз, то любимого медвежонка-инвалида, но это было столько лет назад, мальчик взрослый уже, какие игрушки, он совсем спятил. Стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суше и спокойнее (не уронить достоинства и не спровоцировать), она сказала Покров уже прошел, после Покрова туда не ездят. Он потоптался еще на пороге и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Вот и все, чем нынче был обозначен этот самый долгий день в году. Потом он и она бродили из угла в угол каждый в своей комнате, изредка выползали в туалет или на кухню. Бог знает, о чем там думал он, а она вспоминала тот, последний день рождения, когда ее ребенок был жив: что-то случилось с электричеством, любящий отец и заботливый муж опять шатался неизвестно где, в доме - шаром покати, черствый ржаной хлеб и капелька меда; она приготовила гренки с медом, волшебные гренки, как она объяснила имениннику. Елисей промочил ноги на прогулке, немного сопливил и капризничал, и все равно (она видела по блестящим глазенкам, взмокшим височкам, яркому нежному румянцу во всю щеку) был в восторге. Детям вообще нравится все необычное, а это был самый необычный день рождения в его маленькой жизни: загадочная, но нисколечко не страшная тьма, толстые витые свечи, оставшиеся с прошлого Рождества, волшебное угощение не иначе как по рецепту эльфов, сказки Андерсена, которые она рассказывала ему на память. На следующий день Елисей не пошел в садик, у него было тридцать восемь и семь. Так она вспоминала то, что ей нельзя, заказано было вспоминать, и хотела поплакать, но плакать было совершенно, ну, совершенно нечем.



А вскоре в квартире и впрямь отключили свет за неуплату. Ерунда, говорил он, потирая ладони была бы крыша над головой, обходились ведь раньше люди без электричества, будем вставать вместе с солнцем и ложиться, как стемнеет. Но беда была в том, что он и она приучили себя жить по ночам и отсыпаться днями, и сломать этот распорядок уже не представлялось возможным. Так и теперь - ночи напролет он и она мучительно бодрствовали в зыбкой, меняющей очертания предметов, шевелящейся и попискивающей темноте, наедине со своими невозможными мыслями, и едва за окнами начинал брезжить рассвет, чуть ли не одновременно заваливались на скомканные, истерзанные ложа, чтобы забыться тяжелым дневным сном.

Один из таких снов ему особенно запомнился, хоть и не повторялся, как повторяются самые липкие кошмары. Ему снилось, что он, она и Елисей купаются на Воложке - так назывался круглый, довольно грязный искусственный заливчик, отгороженный от Любы-реки песчаной насыпью, за которой ржавели отслужившие свой срок баржи. Вообще-то на Воложке купались лишь сопливые пацаны да компании подвыпивших мастеровых, потому-то здесь каждое лето кто-нибудь тонул. Во сне он знал, что самое страшное уже случилось, но он вновь видел Елисея, и видел ее счастливое молодое лицо (от капельки вина ее глаза начинали задорно косить) - и, значит, стерлась какая-то шестеренка в его разболтанной судьбе, произошел чудесный, никем не предвиденный сбой, и все снова хорошо. Вокруг были друзья или те, кого он хотел считать друзьями, вечерело, солнце мягко, будто на ощупь садилось в реку, он посмотрел туда, где плескался Елисей - и обомлел: поверхность воды была гладкой, ни пузырька. Выматерившись, он кинулся к воде опять проглядела, дура и увидел, как сквозь толстое бутылочное стекло, на мелком галечном дне - бледное, словно светящееся изнутри тело. Он схватил его в охапку, вытащил на берег, припал губами к маленьким холодным губам, он мял эту слабенькую грудную клетку до тех пор, пока изо рта мальчика не пошла вода с запахом тины и рвоты. Он облегченно вздохнул, взял еще не пришедшего в себя, сонно озирающегося по сторонам Елисея и крепко прижался мокрой щекой к его мокрым волосам я больше не отдам тебя ей, никому не отдам, теперь все будет хорошо, спи, мой мальчик.

И сразу он оказался на площади Свободы, в самой гуще какого-то городского праздника. На невысокой, украшенной еловыми ветками сцене ребятишки в кадетской форме проделывали упражнения с деревянными ружьями, из репродукторов звучала чудовищно бодрая музыка, вдоль набережной Любы-реки разворачивался передвижной зверинец, и тут же рядышком заезжие, изрядно потрепанные знаменитости второго разлива, давясь, глотали местную водку из пластиковых стаканчиков и впопыхах настраивали разрисованные гитары. Он пошарил в карманах - мелочи было как раз на автобус, но еще надо было выбраться из этой толпы, насмешливо-одобрительно наблюдавшей за маленькими кадетами, а вот один запутался в портупее и чуть не упал, взрыв здорового утробного хохота, ничего, пацан, не робей. Черт, кажется, и движение нынче перекрыто, прах бы побрал эти праздники, это добровольное вхождение Умрудии в состав такого-то Тьмутараканства, осуществленное жестоким царьком-мономаном. Ему вдруг ужасно захотелось есть, руки оттягивало что-то приятно увесистое, аппетитно пахнущее; он опустил глаза - и снова обомлел: вместо Елисея он держал сверток с жареным молочным поросенком. Тогда, не отдавая себе отчета, дурея от мельтешащей толпы и искаженного репродукторами канкана, чувствуя лишь звериный голод, он ободрал с одного бока поросенка промасленную, расползающуюся газетную бумагу и отщипнул кусочек поджаристой корочки, а затем - волоконце душистого мяса, а потом еще и еще. Оттуда, где он сковырнул корочку, сочилась живая светлая кровь, но он уже ничего не мог с собой поделать. Проснувшись, он сказал себе - вернее, какой-то незнакомый суровый голос сказал в его голове я съел собственного сына.



С тех пор и он стал бояться - чего-то не вполне определенного, но зато абсолютно достоверно поселившегося то ли за обоями, то ли под книжным шкафом, а то ли вон в том углу, обросшем пыльной паутинной бородой. Он спал в ничьей комнате, привалившись спиной к стене - в такой позе сон почему-то шел к нему охотнее, а проснувшись, смотрел и смотрел в темноту остановившимися зрачками, почти не меняя положения. Думал он в последнее время лениво, как-то сквозь зубы, и мыслишки все были вялые, почти безнадежные, навроде той, что вот, неплохо бы продать кому-нибудь этюдник и остатки красок, а на вырученные деньги купить плотной черной ткани и завесить ею окна, чтобы вообще не знать, какое время суток, какое время года снаружи.

Декабрь перевалил за середину, когда она вышла в ничью комнату еще засветло и растолкала его. Очевидно, и с ней в эти дни происходило нечто похожее крови хочу, дай мне крови. Он согласно кивнул, поднялся с немалым трудом - тело затекло, будто одеревенело, прошел на кухню, выкрутил из патрона ненужную лампочку и грохнул ею об пол. Нагнувшись, отыскал подходящий осколок. Закатал рукав растянутого, покрытого струпьями засохшей краски свитера. Провел острым краем стекла повыше запястья. Кожа разошлась, показав сизое мясо и бледные сухожилия. Слабо. Он полоснул сильнее, не чувствуя особой боли, но зажмурившись из брезгливости, и по тому, как горячо и тяжело потекло в ладонь и мимо, понял: получилось.

Он поднес разрезанную руку к ее лицу. Она жадно припала к ране, зачмокала даже вот дурочка, проголодалась он с забытой нежностью погладил ее волосы неповрежденной рукой. Быстро смеркалось. Сейчас, сквозь плотно прикрытые веки, он видел ее совсем юной, гордой и робкой, любящей стихи Алевтины Кубрак и ранние эссе Богова, он перечитывал все ее смешные записки, которые она оставляла ему под ковриком у входной двери стучи громче или открывай сам, я загораю на лоджии, эти питерские художники, к которым ты меня ревнуешь, уехали на дачу к Ш. Ни на какой пляж я с ними не ездила вовсе, весь день скучала без тебя, целую, твой Енот. Тут она подняла к нему белое-белое лицо с потерявшим очертания, как бы ассиметрично распухшим ртом, будто в клоунском гриме спасибо за то что было - и скользнула к себе, оставив дверь незапертой, и слышно было, как она открыла фортку, и сразу ноги обдало холодом.

Он вышел в переднюю, накинул пальто, намотал на шею шарф, зашнуровал ботинки я скоро. На улице, оказывается, была уже глухая ночь и была настоящая зима - а может быть, опять приморозило да подсыпало, а завтра снова жди слякоти. Но в любом случае момент был самый подходящий, нельзя терять такой шанс. Улицы без людей и машин приобрели новое, незнакомое выражение, вдобавок снег припудрил, загримировал все изъяны. Он шел по коридору из фонарных огней, шел быстро и деловито по направлению к Любе-реке. Он чувствовал себя отмотавшим долгий срок в добровольной одиночке. Что-то, что росло в нем - громадное, отвратительно косматое и дурно пахнущее то ли псиной, то ли козлом - вытекало по капле через неширокий порез чуть выше запястья, пачкая рукав пальто.



Из подворотни наперерез ему кинулась здоровенная собака никакой масти. С детства опасавшийся собак, он инстинктивно отпрянул в сторону и, конечно, сделал только хуже. Дворняга явно им заинтересовалась, и это был недобрый, хищный интерес. Вслед за ней в неверном свете фонаря будто из-под земли выросла другая, потом третья, и вот он почти бежал, преследуемый стаей оглушительно лающих псов. Да, он слышал, или читал в Интернете, или выдумал сам в похмельном бреду, что по ночам, когда улицы пустынны, эти безжалостные голодные твари покидают свои лежбища и становятся полновластными хозяевами города - и горе одинокому подгулявшему работяге с половиной аванса в кошельке и бутылкой пива под мышкой, который бредет, спотыкаясь, к сварливой жене и остывшим щам.

Впереди, на перекрестке, замаячила нелепая фигура в плаще до пят и нахлобученной на глаза лохматой шапке, нелепая и вместе с тем величественная и как бы очень уместная именно здесь и сейчас, потому что собаки, завидев ее, сбавили темп, завиляли хвостами и совсем перешли на шаг, позабыв о преследовании. Фигура в болоньевом плаще что-то лопотала, размахивала руками, тыкала в острые морды куски хлеба, городская сумасшедшая, ясное дело. Он был так измотан душевно и физически, что даже не почувствовал благодарности к старой толстой нищенке, которая, как ни крути, своим появлением спасла его от разъяренных выблядков, наверняка почуявших кровь. Стая удалялась, псы окружили свою атаманшу плотным кольцом, она плыла над их костлявыми бурыми спинами, как уродливый корабль. Он проводил взглядом диковинную процессию, будто направляющуюся из одного сна в другой сон - и вдруг тревога, какой давненько уже не было, стиснула его сердце. Эта тревога была старой, в сущности, почти изжитой, как он полагал, но вот эта тревога совершила полный круг и вернулась, чтобы убить его до конца - или воскресить.

Он представил ее - одну в пустой выстуженной комнате, населенной наглыми, ничего не боящимися мышами, ее, обреченную на молчание и память. Пока не растаял снег, надо было срочно вернуться, обнять ее, усадить за стол, согреть на плите чайник, напоить ее отваром шиповника, рассмешить рассказом о собачьей королеве Тугарина. Он еще поднимется с коленей, он наберет кучу заказов, он заплатит все долги, он еще удивит всех, черт возьми - не так ли, госпожа Переполненная Пепельница, господин Пятый Угол, господа К-хаа, Иррг, Ы-ы-ы? Он повернулся спиной к сплошной черноте набережной и пошел, оскальзываясь, все по тому же коридору ночных мохнатых огней. На город полз туман, пахло оттепелью, ему стало жарко, шарф кусал шею, рукав пальто пропитался кровью и отяжелел, с левой стороны груди набухала неприятная сосущая пустота, но он шел и шел, ускоряя шаг, потом побежал, суча ногами в носках по истертому паркету, бежал-бежал-бежал, непонятно чему радуясь, запрокинув улыбающееся лицо. МЧС вызвали под самый Новый год, когда запах стал невыносимым. Он сидел в той же позе: спиной к стене, ноги разбросаны в стороны, лицо лишь чуточку попорчено мышами, и совсем немного крови вытекло - я несколько иначе это себе представлял, отметил молоденький, только из медицинского колледжа, фельдшер "Скорой помощи" - в невообразимо загаженной квартире на третьем этаже панельной девятиэтажки, где он жил в полном одиночестве, отгородившись железной дверью от друзей и кредиторов. Он расстался с женой много лет назад, говорили - по причине ее бесплодия, а зимы в ... високосном году, а равно и в следующем, так и не случилось.





ВЕРНУТЬСЯ  В  КАНОССУ


Мы много цаловались и разговаривали о житейском.
Константин Леонтьев 


Представляешь, вот ты живешь себе и живешь на свете тридцать лет. Меняешь выражение лица, кривляясь перед зеркалом, меняешь платьица куклам, меняешь колготки, промокшие на прогулке, меняешь книги в школьной библиотеке, меняешь подруг, меняешь цвет волос, меняешь предпочтения в музыке. Меняешь работу, меняешь модели телефонов, меняешь сим-карты в телефонах, меняешь прописку, меняешь прокладки, меняешь мужчин, как прокладки (на самом деле тебе только хочется так думать, в смысле, насчет мужчин). Меняешь в отместку папе, сменившему маму на другую женщину, отчество в паспорте. Меняешь что-то на что-то, а сама нисколько не меняешься. Противный тип, слесарь-водопроводчик-газовщик из управляющей компании: девочка, кто-нибудь из взрослых есть дома?

Ну да, девочка и девочка, мамина дочка. Вопрос из "Альбома друзей" (кто не держал в руках эти разрисованные фломастерами узкие тетрадочки, которые изготовлялись из обычных школьных тетрадей, разрезанных вдоль): самое волнующее переживание в вашей жизни. И вспомнишь раннюю осень - давным-давно, словно в позапрошлой жизни, Шаровский парк и полузнакомого мальчика Диму из города Димитровграда, перебирающего твои пальцы своими - горячими, немного дрожащими и влажными.

Мама говорила: прислушивайся к мнению окружающих. Коллекционируй альбомы по искусству. Занимайся бисероплетением - это развивает мелкую моторику. Будь терпимой к недостаткам других. Пользуйся зубной нитью. Мама, одинокая сильная женщина, тащила на себе дом и дачу, варила потрясающие супы и сама чинила проводку - до тех пор, пока рейсовый микроавтобус "202 -Тугарин-Глинск" не опрокинулся на знаменитом Бурановском повороте: какой-то просчет с углом покрытия, все об этом знали, и все равно здесь чуть ли не каждый год случались аварии. Шофер закинул в салон комплект оконных стекол - приятель попросил отвезти тестю. Уже после того, как микроавтобус, перевернувшись энное количество раз, сполз по насыпи и встал на крышу, после того, как отплакали свое сирены и отмигали мигалки, фельдшер реанимационной бригады, угостившись у милиционера сигареткой, говорил в пространство: это была мясорубка. Они там все превратились в фарш. Я десять лет работаю, но такого не видел.

Мама говорила: выбирай сердцем. Найди себе человека, с которым тепло. Но покамест тебе ни тепло, ни холодно с теми немногими, кто польстился на твои метр восемьдесят, грудь второго размера и татарские глаза. В постели с ними ты чувствуешь себя - распластанная, распяленная, раздавленная - цыпленком-табака, вот и все. В чем дело? Некого спросить - взрослых дома нет.



Представляешь, и вот однажды ты приходишь в гости к Лучшей Подруге, которая, кстати, тоже совершенно не меняется с годами. Сколько ты ее знаешь, она все так же таращит глаза, когда рассказывает о чем-либо из ряда вон выходящем (а для Лучшей Подруги каждое второе событие, прочитанная книга, новый альбом Jesus & Mary Chain - из ряда вон), и голос у нее все такой же громкий, будто она хочет перекричать самое себя. Она беременна информацией. Она получает удовольствие, пересказывая тебе (с леденящими подробностями) истории из частной жизни ваших общих знакомых. Местный дилер по кличке Дерьмодемон иногда продает ей героин, смешанный с обыкновенным школьным мелом.

А у подруги - ты представляешь? - в гостях молодой человек. Такой себе худощавый светловолосый молодой человек с довольно плохими зубами, которые он то и дело выставляет на всеобщее обозрение, улыбаясь. Улыбка, впрочем, хорошая, какая-то беззащитная. Эта улыбка выглядит тем более странно, что голова молодого человека в данный момент находится между голых ляжек Лучшей Подруги. Сцена такая: Лучшая П., одетая в коротенькие джинсовые шорты и коротенький же топик, сидит в кресле и читает вслух (совершенно загробным голосом) восьмой том Блаватской, а гость пристроился рядышком на ковре, и затылок его покоится, как на подушке, на пухлом Венерином холме Подруги. Очевидно, ему так удобно, а если немного скосить глаза, то можно рассмотреть полоску нежной, нетронутой загаром кожи в паху под шортами.

Когда гость уходит, ты спрашиваешь как бы без интереса: кто это? О, это знаменитый человек, говорит Лучшая П., вытаращив глаза уже сверх всяких пределов, это специальный человек, он написал тысячу стихотворений о смерти, ровно тысячу, представляешь? Да-а, это круто, говоришь ты, а сама, конечно, думаешь, что это вовсе не круто: что он знает о смерти, что мы все знаем о смерти - кроме тех, кто уже. Да и они наверняка не знают, просто ничего не успели понять и рассмотреть в мешанине из разбитых стекол, мерзлой земли, судорожно сцепленных рук, визга тормозов на опасном повороте. Но что-то подсказывает тебе, что странный субъект с разболтанной походкой и светлыми, плохо промытыми волосами - из той же породы, что и ты, из породы вечных подранков, недолюбленных и недолюбивших, потому что написать тысячу стихотворений о смерти можно, лишь сильно обломавшись в любви, как сказала бы Лучшая Подруга.

Представляешь, а на следующий день он приносит стихотворение о любви, посвященное тебе, вполне приличное стихотворение с эпиграфом из "Баллады Рэдингской тюрьмы". Ну-ну, говорит Подруга несколько зловеще, ну-ну, что ж, давай, действуй, не знаю только, позавидовать тебе или посочувствовать.

А еще через день, когда вы с ним гуляете в городском парке, он, оборвав на полуслове свой монолог о ранних церковных ересях, берет тебя за плечи, поворачивает лицом к себе и целует (впервые отмечаешь, что вы с ним одного роста). Сцена такая: недавно прошел дождь, вы стоите у огромной лужи, отражаясь в ней почти целиком, вокруг бегают дети и собаки, тебе на лодыжку сел первый вечерний комар и уже буравит хоботком кожу, а он целует тебя, долго, жадно, будто хочет выпить твое лицо, а ты при этом думаешь о его плохих зубах и еще - что у тебя только-только закончились месячные.



Представляешь, он не курит, не употребляет спиртного и наркотиков, но у него есть бзик. Впрочем, даже как-то обидно было бы, если у него не было бзика, в наше время люди без некоей легкой припизди (еще одно словечко Л.П.) неактуальны, и хорошо, что такой безобидный бзик: история Средних веков. Его кумир, само собой - Карл Великий, женолюбивый и хитроумный король франков; устрашающих объемов том Дитера Хэгермана с цитатой, горделиво вынесенной на обложку: "История Каролуса Магнуса - это история Европы", занимает почетное место в его холостяцком жилище. Он точно знает, о чем шла речь в переписке Алексея I Комнина с Боэмундом, как именно казнили в 1075 году Кельнскую колдунью и кто такой Никифор Вотаниат.

Если честно, тебя немного смешат клички средневековых монархов: Эдмунд Железнобокий, Малькольм III Большеголовый, король Шотландии, Филипп Жирный, Генрих Длинный, Пипин Короткий. Как будто все эти короли, регенты, эрлы и конунги, завоеватели и присоединители, беззастенчиво использующие право первой ночи, направо и налево раздающие железные тумаки и целые цветущие области - такой вот бродячий цирк уродов. Как будто у людей тогда не было другого дела, как подмечать физические недостатки своих правителей. Вообще же о Средних веках ты имеешь самое смутное представление благодаря школьной программе, как о временах всеобщей невеселой резни под благостное пение монахов-григорианцев. А между тем это была эпоха небывалого взлета творческой, богословской, инженерной и еще черт-те какой мысли, как с пеной у рта доказывает тебе твой избранник, ссылаясь на работы Соловьева и Карташева, анализ Дюби, хроники Яхъи Антиохийского, "Повесть временных лет" и в особенности - на монографию Умберто Эко "Эстетика раннего Средневековья", написанную им во время прохождения срочной службы в итальянской армии.

А вечером вы делаете любовь, именно так, серьезно и сосредоточенно делаете любовь, и ты чувствуешь себя цыпленком-табака в горячем масле и думаешь: как ему не надоест совершать одни и те же движения, но в какой-то момент он выходит из тебя, соскальзывает вниз и припадает ртом к открытой, развороченной, чуть не дымящейся (так ты сейчас ощущаешь) ране, и ты выдыхаешь: а-ах, и становится стыдно и хорошо, действительно хорошо, как будто он напустил тебе в живот тысячу бабочек. Он поднимает счастливое, бессмысленное и какое-то сытое лицо, спрашивает: ну как? Губы у него словно распухли и блестят в полумраке спальни (слава Богу, шторы задернуты). Ты говоришь: спасибо, любимый, и по щекам текут слезы, а снизу из тебя вытекает что-то розовое.

Когда ты остаешься одна и сумерки сгущаются до почти осязаемой консистенции, к тебе приходит мама. Она в порядке, если не считать того, что кисть ее левой руки обмотана подозрительной бурой тряпицей. Мама говорит: я так рада, что у тебя наконец получилось - ты мельком ужасаешься: неужели она видела? - я так рада за вас обоих, мы все очень рады. Вы потрясающе смотритесь вместе, оба такие высокие, статные. Вами все любуются, все вам завидуют. Только ты не обижай его, доча, пусть он такой, ну, немного пыльным мешком из-за угла прибабахнутый, но надо быть терпимой к окружающим, ты его не обижай. А что с рукой, спрашиваешь ты. Ерунда, говорит мама, пряча глаза, стеклышком порезалась.



Представляешь, многие вещи в жизни совсем не те, какими ты их себе представляешь. Оказывается, история для Твоего Любимого - это лишь еще один повод почесать языком о смерти. В один из последних дней лета вы бродите по кривым улочкам Старого Тугарина, объедаясь дешевой сладкой ватой, и тут его словно прорывает. Реально, он плотно торчит на теме смерти, он прямо-таки зачарован ею.

Все эти пузатые особняки в стиле "купеческий ар-нуво", невиданном нигде, кроме здешних мест, спроектированы мертвыми архитекторами и построены мертвыми каменщиками, говорит Твой Любимый Мужчина, втягивая в себя белые невесомые нити со вкусом то ли карамели, то ли аптеки. Брусчатка уложена руками мертвых мастеровых. И знаменитые подземные очистные коммуникации - несколько километров выдолбленных дубовых стволов, по которым уже больше века нечистоты стекают в воды Любы-реки - тоже задумка какого-нибудь мертвого инженера-самоучки из мещан.

Мало того, говорит Твой Мужчина, стоит вот хотя бы здесь содрать асфальт и копнуть на глубину двух-трех метров, и обязательно заденешь краешек старообрядческого погоста или наткнешься на умрудский могильник III века, потревожишь какого-нибудь честного лютеранина или лихого пугачевского подъесаула, причем все это добро лежит под нашими ногами в несколько слоев, такой торт "Наполеон" с обломками кремневых наконечников, застрявших в глиняном тесте.

Вообще, если хорошенько подумать, наша с тобой прогулка - это экскурсия по кладбищу, говорит Любимый, и эта мысль, увы, не нова. Наши города с домами, храмами, скверами, мостами, фабриками - всего лишь более или менее уродливые надгробия, и, понятное дело, чем больше денег вбухано в надгробие, тем глубже под ним культурный слой.

Вы замедляете шаг возле особняка с балконом, украшенным львиными мордами. Табличка на фасаде, установленная в рамках программы "Музеифицируем (едва ли не "мумифицируем") Старый Тугарин", сообщает, что здесь с такого-то по такой годы проживал почетный гражданин города, присяжный поверенный Избраньев-Званский. С ним связана любопытная легенда. По любому поводу вам здесь расскажут любопытную легенду. Этот город весь - легенда, миф, воспоминание, надпись на каменной плите, которую оттирают мелом, чтобы прочесть хоть что-то. Так вот, присяжный поверенный Избраньев-Званский, нестарый еще, видный собой (какой-нибудь десяток лет назад его называли демоническим красавцем), влюбился в актрису заезжего театра и построил для нее этот дом. Глядя на частый оконный переплет, ты думаешь, что ей, наверное, невесело жилось здесь, провинциальной жар-птице, вертихвостке, в этой изящной клетке из белого камня и красного дерева. Присяжный поверенный, как мог, старался развеять ее скуку, даже выписал из Санкт-Петербурга живого крокодила, к ужасу и восхищению тугаринских обывателей. Но и крокодил не выручил. Она сбежала через три года с земским врачом, направлявшимся в отдаленную Змиевскую волость. В знак скорби Избраньев-Званский обтянул весь трехэтажный особняк снаружи - от цоколя до кокетливых башенок - черным бархатом, словно табакерку завернул в платок, полностью исчерпав запасы местных мануфактурных лавок. Стоит ли говорить, добавляет Твой Любимый, что все участники этой драмы, включая крокодила, давно мертвы.

В Тибете, рассказывает Твой Любимый Мужчина, еще совсем недавно на каждом шагу попадались так называемые "костные дворы". Костный двор, объясняет он, это укромное место в миле от деревни, куда оттаскивают покойников и... оставляют, как мы оставляем на обочинах и откосах жизни всякий ненужный анахроничный хлам: проеденные молью диванные подушки, ламповые телевизоры, книги из серии "Жизнь замечательных людей". Дальше в дело вступают известные химические реакции, вносят свою лепту насекомые, птицы и зверьки - и так до состояния идеально белого, вылизанного ветром костяка. Будда приводил на один костный двор учеников и заставлял медитировать на бренность бытия. Сцена такая: обратите внимание, говорит Будда, вот совсем свежий старик. А рядом - грудной младенец двухнедельной давности. А дальше - полугодичный юноша, можно даже рассмотреть строение его необычайно развитой грудной клетки. Таков итог всех наших стремлений, такова она, майя-сукхайя, извините за выражение, в ее истинном неприглядном виде. В стороне кто-то громко блюет - до просветления ему еще ой как далеко.

Здесь мысль Твоего Любимого совершает еще один привычный пируэт и обращается к милым сердцу Средним векам - и глубже, в какие-то совсем уж темные ледяные толщи.

Гребное колесо и косой парус придуманы человеком, прапрапраправнуки которого удобрили почву виноградников в Лэ, а вино было выпито матросами из команды жадного еврея-выкреста, одержимого идеей нового неба. Кальций из костей этих матросов вошел в состав атлантической воды. Монах, продавший с голодухи за две меры риса чертежи бамбукового ружья "тухоцян", истлел тысячу лет назад в желтой земле. Люди, умиравшие благодаря ему так быстро, что не успевали подивиться его ноу-хау - эти люди истлели тоже. Ребодекон, сиречь скорострельная установка из нескольких мушкетов, предшественник пулемета, был впервые опробован в лето Господне 1518, годом раньше открытия Уго де Карпи, позволившего печатать цветные иллюстрации промышленным способом в каких угодно количествах, тогда как прежде их рисовали от руки киноварью и жидким золотом - но и безымянный ремесленник, изобретатель адской игрушки, и Уго де Карпи равно мертвы.

Слоговое письмо, селитра, компас с плавающей стрелкой, первые артиллерийские орудия, стрелявшие каменными ядрами, меха с приводом от водяного колеса, камера-обскура с линзой и первые опыты с хлористым серебром, колесные лафеты для пушек, суммирующая машина, ружье с прямой нарезкой, балансир для пружинных часов - всем этим замечательным вещам мы обязаны нашим мертвым.

Да, они умели строить и воевать, убивать и давать имена, эти мертвецы. А как они умели любить - живые так не умеют. Тут, разумеется, упомянут и Антоний, просравший в Египте целую армию и сжегший сорок тысяч кораблей, и Камбиз с его кровавыми играми в "обознатушки-перепрятушки" в гареме, и достойные всяческого восхищения традиции мужеложества у самураев округа Камигата. Не забыт и некий робкий философ, влюбленный в свою Элизу-Лауру-Беатриче. За что отец и братья упомянутой Элизы (наверняка дебелой и анемичной) подвергли философа процедуре, после которой философ навсегда потерял способность любить женщин физически, и на долгие годы засунули в каменный мешок. И здесь-то философ обдумывал свои лучшие трактаты и вел трогательную переписку с девушкой своей мечты, каковую переписку позже назовут гимном любви.

И вот все они теперь лежат в несколько слоев в своих земляных отсеках и переговариваются через тонкие перегородки. Знакомятся, ссорятся, мирятся, рассказывают друг другу свои долгие-долгие земляные истории. Истории одни и те же, но выбирать не приходится - в запасе-то вечность. И переживают: все ли там, наверху, ладно устроено нами? Не забыли ли чего? А соседи успокаивают: скоро узнаете, будет пополнение, вам сообщат.

А мы - если хорошенько подумать - все мы, как те парни из секты тантристов, которые на кладбищах, собственно, и живут, расхаживаем среди трупов и медитируем на разные степени разложения. Эта мысль не нова, увы, совсем не нова, заключает Твой Мужчина и щелчком отправляет липкую пластмассовую палочку в урну.



Представляешь, если долго сосешь член, перестаешь чувствовать его вкус и запах, просто вроде бы как резиновый набалдашник сосешь. А он заставляет тебя делать это долго, чуть не часами, так что устает шея и губы становятся чужими, и это (здесь он не оригинален, если судить по публикациям в мужских журналах, которые, как известно, особенно внимательно читают женщины) нравится ему гораздо больше, чем обычный секс. Обидно, что его семя обречено сгинуть в твоем желудке, но он вообще старательно избегает кончать куда надо, даже в те дни, когда можно. Перспектива заделать ребенка вызывает у него прямо-таки мистический ужас.

Представляешь, его сперма на вкус - она... никакая. В смысле, ты думала, что будет противнее, до сблёва. Нет, все нормально, и только когда вы - изредка - выпьете перед этим безалкогольного пива, она начинает горчить.

Ну и, в общем, все вместе немного похоже на то, как приходишь в незнакомый дом, в незнакомую компанию и, смертельно желая закурить (да-да, ты понемногу пристрастилась к куреву), вытаскиваешь из первой попавшейся на глаза пачки сигарету и лишь сделав пару затяжек, чувствуешь, что здесь что-то не так: вместо никотина в легкие поступает какая-то вонючая синтетическая дрянь. Ты смотришь на кончик еле тлеющей сигареты и видишь, что это тлеет фильтр, да и сама сигарета - один сплошной длинный фильтр, спрессованная белая вата, а на пачке написано:

МАКЕТ
НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ

А присутствующие, суки такие, прячут злорадные ухмылки - еще один купился. Вопрос из "Альбома друзей": зачем?



Представляешь, он приводит в дом дурочку из соседнего подъезда и заставляет тебя смотреть, что он с ней делает. Сцена такая: голая дурочка (отвисшие мотающиеся сиськи, жировые складки на животе, а ведь ей всего-то двадцать, не больше), совершенно пьяная, лежит с раздвинутыми ногами на диване. Она плачет и смеется, при этом не просыпаясь ни на миг, а Твой Любимый подстригает ей пизду большими портняжными ножницами, подложив под нее листки со стихами о смерти. Ты думаешь: для его долбаных стишков, аккуратно отпечатанных на принтере, это наилучшее применение. Картину дополняет бутылка портвейна, самого дешевого и дрянного, купленного в минимаркете за углом. Больше ты ничего не думаешь, ты берешь эту бутылку за горлышко и бьешь дурочку по голове. И вовремя, потому что Твой Мужчина как раз принялся вылизывать темно-багровую, неровно выстриженную щель, а у дурочки случилось недержание мочи: мощная струя выталкивает его язык, дурочка смеется и стонет, продолжая спать с открытыми глазами. Ты смотришь на дурочку, на ее миловидное лицо с косыми татарскими скулами, и вдруг узнаешь в ней - ну да, узнаешь в ней себя. Откуда-то ты знаешь, что она плохо кончит: через полгода, все так же не просыпаясь, прислонится щекой к работающему калориферу и получит множественные ожоги третьей степени. У нее просто не останется лица. Вскоре она уходит, выбрав из спутанных волос осколки бутылочного стекла.

Это всего лишь одна из шуточек Любимого - шуточек, от которых тебя уже давненько воротит. Навроде той, что поросят из детской сказки на самом деле было не трое, а четверо, просто никто об этом не знает: Ниф-Ниф, Нуф-Нуф, Наф-Наф и братец их Снафф-Снафф (лучше всего этот прикол оценил бы несчастный волк, заживо сваренный в котле). Или как, например, на улице вас останавливает маленький совсем мальчишка: дядя-тетя, дайте два рубля. И тут, ты представляешь, Твой Любимый наклоняется и целует мальчишку в губы, крепко-крепко, с языком, а потом, пока тот не опомнился, вынимает червонец и отдает. А ты видишь, что у Любимого прямо все внутри оборвалось от непонятного и недозволенного восторга, аж голову обнесло, и он еще долго трогает нижнюю губу, прикушенную маленьким попрошайкой.

Далее имеет место небольшая вечеринка, устроенная в честь вашей как бы помолвки. То есть ни о какой помолвке на самом деле речи не идет, всем давно известно, что вы спите вместе и у вас общий бюджет, просто надо как-то зафиксировать этот факт, застолбить для истории, как говорит Любимый. Его друзья и твои подруги (в том числе и Лучшая Подруга с волосами, выкрашенными в зеленый цвет), они сидят за столом и пьют шампанское, а ты надела белое платье - все-таки праздник. Твой Любимый говорит: пойдем, выйдем на минутку, вы оказываетесь в соседней комнате, свет гаснет, и ты чувствуешь, как жесткие, словно чужие руки берут тебя за шею и пригибают все ниже, все ниже и ниже, в конце концов твое белое платье безнадежно испачкано, а ведь еще надо возвращаться обратно, на яркий электрический свет, к друзьям и подругам, которые наверняка обо всем догадались. Не обижай его, доча, говорила мама. Будь терпимей к недостаткам окружающих.



Представляешь, однажды все становится на свои места - но дорого бы ты дала, чтобы не знать о некоторых вещах. Ты набираешь какое-то слово в поисковике, и вдруг в строке подсказок высвечивается длинный, очень длинный перечень: child star lacey pre teen model preteen child supermodel 7 y. o. model pic loli fuck kid girl model little teens ls magazine trinity lolita xxx pics usa kid nude panties ads preteen very young child nude erotica teen no nude preteen pics no nude preteens tiny preteens chat little model pantie big muscle on preteen chatting preteen britney kid pic spear child nude shaved pussy images little girl blue tab preteen thai girls tupac mama's just a little girl lolita yahoo groups websites for preteen girls 8 y.o. model lolita angel preteen nude boys usa lolita mr big hold on little girl porn nymphet preteen fucking illegal forbidden pedo top 100 list delaware child support futaba jpg loli nude nymphet art photo preteen lolitsa dark loli paysites non naked lol guestbook 'lolitas' naked little boy model loli biz bbs 50 photo underage loli top the karate kid images boy preteen shirtless jean skirt for little girl lola model picture preteen model portal preteen naked lolita nymph pictures pre teen little girls free preteen stories small nymphet model forum jpg model pre teen free preteen sites preteen lolita xxx pics free lolita photo nude pre teen cunts underage bitches ls island password our little angels model site preteen love underage non nude free young lolita preteen nude pedo cartoon lol model galleries kid and nude girl the nude child loli image bords girl nymphets pic chicken little 2005 film small lol no nude models little girl song lyrics girl white young preteen boy art gallery bbs model pantie preteen underage lolita kiddy young nymphet porn child birth gallery pedo rape extreme swimsuit model for little girls preteen chill zone lolita sex pics nude cp child underage girl preteen lolitas porn asian preteen video nude children models nymphets free model nn pic preteen pedo talk underwear model child underage child bbs dress pageant pre teen underage nymphet eminem little girl illegal lolita galleries loli gold preteen erotic posing model photos pre teen sluts tania 11 child model little girl with big booty illegal russian pedo girlz bbs preteen uncensored lolita russian pre teens free preteens pics и так далее. Ты нажимаешь на одну и ссылок, и - нет, это невозможно, этого не должно быть на свете. Рядышком кривляются голые GIF-анимированные ребятишки, приглашая заглянуть на сайты любителей только стопроцентного, высококачественного детского порно. Короче говоря, все это - предпочтения Твоего Любимого Мужчины. Его истинное лицо. Вечером ты устраиваешь ему скандал, вернее, это тебе так хочется думать, в смысле, насчет скандала. Сцена такая: ты стоишь на коленях, он держит тебя за волосы, чтобы ты не могла отвернуться, и тычет тебе в лицо мобильный телефон, на экране которого компания школьников убивает девочку. Это реальные кадры, кричит Твой Мужчина. Они убивают ее долго, причем ясно, что девочка из неблагополучной семьи, если вообще не интернатская: коротко и уродливо остриженные волосы, спортивная синяя кофта поверх платья. Наверняка ее заманили на этот пустырь - шоколадкой там, жвачкой или пластмассовыми наручными часами. Смотри, падла, кричит Твой Любимый, и ты смотришь, как чья-то рука задирает девочке платье. Смотришь, как ее кишечник самопроизвольно опорожняется. Смотришь, как один из школьников берет здоровенный кирпич и опускает его на лицо жертвы. А потом - еще. И еще. И еще.

На другой день ты уезжаешь на дачу, чтобы почистить кусты малины и обрезать яблоневые ветки - сад без мамы совсем захирел. Когда ты возвращаешься, твой Любимый Мужчина спит, голый, как младенец, такой вот большой волосатый младенец. В комнате жарко и душно, он откинул скомканную простыню. Представляешь, его член - в состоянии полуэрекции, крайняя плоть завернулась внутрь, приоткрыв головку с застывшей на самом кончике мутной каплей. Что ему там снится - какой-нибудь золотокудрый эфеб-натурщик в мастерской Паоло Уччелло, или девочка-гимнастка, непристойно выгнувшая плоское тельце, выставившая напоказ розовую сухую щелочку? Ты разглядываешь эту его штуковину как в первый раз, с бесстрастным интересом исследователя, хотя на самом деле тебе и смешно, и гадко. Сейчас его член кажется совсем безобидным. Вспоминаешь: Пипин Короткий. Да, он маленький и никчемный, просто холодный мертвый кожаный чулок, змеиный выползок, набитый фаршем и хрящами. Ты опускаешь руку в карман плаща и нащупываешь рукоятку садового секатора, которым несколько часов назад обрезала яблоню. Представляешь, как железный клюв сомкнется у основания члена, почти физически слышишь этот звук, потом - кровь пульсирующим тяжелым фонтанчиком, и еще интересно - успеет ли он проснуться хоть на секунду, а если успеет, поймет ли, что произошло? Любимых убивают все, кто лаской, кто ножом. Как в "Хостэле", часть вторая - безумный фильм безумного Эли Рота, который он заставлял тебя смотреть, крича, что вот это, это вот и есть о самой настоящей любви. Что это за место, спрашивает растрепанная Американская Дырка с потеками туши на щеках, привязанная к креслу. Это место, отвечает тип в мясницком фартуке, сам чуть не плача, это место, это такое место, люди приходят сюда, чтобы мучить и убивать других людей. Сцена такая: пациент спит, пациент видит цветной эротический сон германского производства, пациент пускает пузыри от удовольствия, и тут на самом интересном месте пациенту ампутируют его хозяйство. Пациент несколько удивлен. Далее - смерть от болевого шока. Ты тихонько смеешься и вдруг замечаешь, что он давно не спит. Его глаза открыты, и в них ясно читается вопрос-приглашение: ну, как ты? Давай, а? И ты опять встаешь на колени, обхватываешь губами головку члена и в тысячный раз делаешь-и-делаешь-и-делаешь-и-делаешь-и-делаешь-и-делаешь-и-делаешь это Своему Любимому Мужчине, ух, как же я его ненавижу, до тех пор, пока во рту не станет горько от сперматозоидов, обреченных умереть. Все равно что мертвых. Мертворожденных.



Представляешь, тебе попалась на глаза книжка без названия и обложки, разодранная на несколько частей, чтобы удобнее было носить в сумке - это он так читает книжки. Там идет речь о некоей княгине Евпраксии Всеволодовне. Факт, давно известный знатокам, но для профанов небезынтересный: эта Евпраксия, как и Анна Ярославна, была замужем за французским королем. Ее мужа звали Генрих IV, он был за кой-какие грешки отлучен от церкви, босой и в рубище пришел пешком в Каноссу, резиденцию тогдашнего папы Григория VII, и три дня простоял под стенами замка, вымаливая прощение. Григорий же, в недавнем прошлом - скромный монах по имени Гильдебранд (почему-то он видится сухопарым, капризным и мнительным), отлучения не снял и даже не допустил короля пред свои очи - видно, крепко ему досадил Генрих с его, мягко говоря, своеобразными вкусами. Каковое событие, написано в книжке, стало символом унижения королевской власти и усиления власти папской. Евпраксию выдали за Генриха, когда ему было тридцать девять, а ей - всего шестнадцать. Через десять лет она вернулась на родину и приняла постриг.

Он был любопытный тип, этот Генрих IV, тоже со своей припиздью, такой духовный предтеча Жиля де Реца и маркиза де Сада, что ли, но только в королевских масштабах. В один прекрасный день Евпраксия (уже побывавшая в заточении и бежавшая от королевских ласк в Тоскану) выступила перед расширенным католическим синодом, где в присутствии 30 тысяч человек обличила муженька в содомии и поклонении Бафомету - по сути, сдала Генриха святой инквизиции, и здесь ты ее прекрасно понимаешь. Больше она никогда никому не рассказывала, что там творилось в его замке во время черных месс. Как ее заставляли целовать в зад старого вонючего черного козла. Совокупляться с молодыми конюхами на протяжении целых ночей. Пить кровь младенцев. В общем, довольно ограниченный набор ужасов, свидетельствующий о том, что с фантазией у Генриха, а равным образом у всех других извращенцев во все времена, было туго. Евпраксия-Пракседа-Адельгейда умерла в двадцать восемь. Когда ее отпевали в Киево-Печерском монастыре, в гробу лежала старуха с пустым, будто выпитым лицом.



Представляешь, в жизни иногда что-то происходит не так, как ты себе это представляешь. Вопрос из "Альбома друзей": что случилось? Что случилось с несчастной девочкой, отданной на потеху коронованному мерзавцу? Что случилось с тобой? И ты отвечаешь сама себе: просто я изменилась. Другой вопрос, хотела ли ты измениться вот так, но ты изменилась, ты изменилась, ты изменилась, потому что только мертвые не меняются. И последний вопрос: так что это за место, где мы все очутились, почему здесь пахнет тленом и мертвой спермой, паленой шерстью и горячим железом?

Представляешь, а он нисколько не изменился с тех пор, как его выпустили из-под стражи за недостатком улик. Да и навряд ли дело дошло бы до суда, как утверждает твой новый сосед-адвокат, списали бы на психическое расстройство или состояние аффекта. У него та же разболтанная походка, та же беззащитная улыбка, открывающая плохие зубы. Он заказал в Интернет-магазине полное собрание научных работ Льва Гумилева. Он написал еще тысячу дрянных стихов, в каждом из которых снова и снова клянется тебе в вечной любви. Он узнал твой теперешний адрес - Глинский тракт, вторая аллея, поворот направо не доходя до старой березы, рядышком с широким сдвоенным надгробием из белого мрамора - симпатичные пожилые супруги, которым посчастливилось умереть в один день и в один час (визг тормозов, судорожно сцепленные руки) в автокатастрофе. Представляешь, и в твой день рождения у него еще хватает наглости приходить к тебе с цветами, две задрипанные гвоздики, спасибо, любимый.





ПРИКЛАДНАЯ  ТЕРАТОЛОГИЯ


Столько лет уже прошло, а она все стоит и стоит за окном каждую ночь. Ничего не делает, ну, там, страшные рожи не корчит, не скребет по стеклу отросшими ногтями и так далее. Просто стоит, стоит и смотрит.



Почему так происходит? Один маленький мальчик потерялся зимой во дворе. Смешно, да, в родном дворе, знакомом, как свои пять, излазанном вдоль и поперек, от старой яблони у первого подъезда до веранды на задах детского садика: сюда ползали через щель в заборе, и эта веранда считалась как бы тоже частью двора, неотчуждаемой собственностью местных пацанов. Здесь всегда пахло человечьим дерьмом - остро, чуть сладко даже. Это был запах недозволенной тайны и приключений, смешно, да?

И вот, значит, Один Маленький Мальчик потерял зимним вечером родителей и потерялся. И немного запсиховал: зимним вечером, как известно каждому пятилетнему человеку, все чуть-чуть иначе, чуть-чуть как в страшной сказке. Санки быстро превратились в ненужную обузу, в рот лезла какая-то белая дрянь, а вон та нехорошая дальняя тень грозила обернуться большой собакой, ну, он и запсиховал. Даже подумывал заплакать, но плакать было рановато. Еще минут пять надо было подождать, по его расчетам.

И вдруг Маленький Мальчик видит далеко впереди маму - та как раз собирается войти в подъезд и крепко-накрепко захлопнуть дверь на кодовый замок. Каждый пятилетний человек, которому надо во что бы то ни стало вызвать на улицу лучшего друга, например, или проникнуть в подвал, где пахнет гнилой картошкой и котами (тоже вполне наш, симпатичный, будоражащий запах), так вот, каждый пятилетний человек отлично знает, что кодовые замки - самая большая пакость на свете.

Мальчик кричит: мама, мама, я здесь, я с тобой, не теряй меня (потому что мама ведь тоже волнуется), бежит, загребая валенками снег, зарывается носом в мамино пальто в мелкую клетку.

И тут свет от фонаря падает на мамино лицо.

А это вовсе и не мама никакая.

А совсем чужая взрослая тетя.

Тетя взмахивает красивыми волосами (она без шапки), улыбается и говорит: ай-яй-яй, такой маленький, и один, где твои родители? И еще тетя говорит: ай-яй-яй, такой большой, и плачет. Тебе не стыдно? Ты ж мужчина якобы. Но Мальчик уже ничего не может сказать в ответ. Просто не может: слова цепляются за зубы, язык будто прирос к нёбу. Он не плачет, совсем не плачет, его лишь бьет крупная дрожь.



С тех пор Один Маленький Мальчик твердо уверовал, что его маму подменили какой-то красивой, но злой ведьмой. И само собой, он так никогда и не вырос.



Почему так происходит? Каждый Божий день идешь встречать ее к заводской проходной, идешь - такое впечатление - через весь город, наполненный опять же большими собаками и злыми неместными пацанами (спустя десять лет окажется - всего-то четыре квартала, путь длиной в сигарету, смешно, да?). Ты, полутораметровый герой, идешь и глотаешь сопли, ведь каждый раз может случиться что-нибудь ужасное - тебя собьет машина, ее собьет машина, вон тот молоковоз, например, или ты потеряешься, или она потеряется, потому что она ведь тоже маленькая на самом деле, только никто этого не знает, это ваш секрет. Вот и прикидываешь возможные варианты развития событий, один другого хуже: если происходит что-нибудь в таком роде, то уж совсем непредвиденное, так что лучше просчитать как можно больше ходов в этой странной игре, тем самым уже отсекая вероятность за вероятностью. Каждый пятилетний человек прекрасно знаком с этим механизмом. Главное - не дать противнику сжульничать.

Хороший исход, он же единственный: вы встретитесь на проходной, как вчера и позавчера, как неделю и месяц назад, и отправитесь в кафе-мороженое, где на стенах нарисованы смешные инопланетяне и астронавты. Она говорит: ну, мой юный мужчина, сегодня пломбир с малиновым сиропом или что?

Или что, пожалуйста. Проходная пуста, как в фильмах про ядерную войну и всякие природные катаклизмы - ненормально, нехорошо пуста, как будто все-все-все: охранники, инженеры-технологи, нормировщицы и регулировщицы, папы и мамы всех детей на свете лежат себе тихонько где-нибудь вповалку, совсем рядышком, только попробуй ступить не туда или приоткрыть вон ту дверь неизвестного назначения, и увидишь. На электронных часах, между прочим, 17-00, кончилась смена. И наш Маленький Мальчик понимает, что он больше никогда, НИ-КОГ-ДА не увидит свою маму, потому что он опоздал к какому-то очень важному сроку, который не обозначен ни на одних заводских часах, и еще, слава Богу, он понимает, что сейчас проснется, проснется, проснется.



Нет, она ничего такого не делает. Не упрекает, не обвиняет ни в чем. Просто ночи напролет смотрит на тебя.



Почему так происходит? Вот мама, молодая и красивая, в ярком ситцевом платье, с чуточку (правда-правда) грубоватыми чертами лица и новой перманентной прической, стоит в обнимку с типом в вытертых джинсах-клешах. На дворе восьмидесятый год, кажется; только что они вернулись со встречи однокурсников Тугаринского радиоколледжа, где было много сладкого вина и разнообразных домашних салатов. Интересно, что снимок получился зеркальный, то есть ваш подъезд в данном случае находится слева от автостоянки, а не справа, как полагается. И зачес у типа на другую сторону, но это неважно. Важно то, что все здесь еще молодые, красивые и живые. Немножко, совсем немножко пьяные.

Мама говорит: я больше не могу терпеть. Сделай мне еще один укол. И через час: я больше не могу. Сделай мне еще один укол. И через два часа: я не могу не могу не могу, сделай мне этот чертов укол. И так всю ночь. И весь день тоже.

Пустые ампулы из-под промедола надо сдавать под расписку в районной поликлинике, смешно, да? Однажды Маленький Мальчик неудачно ломает ампулу, тонкое стекло рассыпается в его пальцах буквально в прах, так что уже не прочитаешь номер партии и дату, не внесешь в журнал учета. На следующий день заявляется медсестра из поликлиники, проходит в комнату, не разуваясь. Медсестра говорит: мущина, здесь вы не правы, конкретно не правы. Сразу после этого она начинает кричать с сильным татарским акцентом. По ее словам выходит, что кое-кто использует сильнодействующее обезболивающее средство, которое можно достать только в государственных аптеках и только по рецепту с двумя важными фиолетовыми подписями, так вот, кое-кто использует это средство в своих личных целях. Наверняка даже толкает налево. Что можно квалифицировать как сбыт и распространение наркотических веществ. С ее сапог на паркет стекает грязная вода. Это почему-то бесит больше всего, и Маленький Мальчик тоже начинает кричать, понимая, что этим он делает только хуже себе и маме. Что очереди в узких, плохо освещенных коридорах только удлинятся, а медсестра на все его слова будет, кобенясь, приставлять ладонь к уху и переспрашивать: шта, билят?

Впрочем, маме - такое впечатление - хуже уже не будет, потому что хуже некуда. День за днем она лежит, уставившись в потолок, и все чаще заводит свою пластинку насчет уколов. В комнате пахнет дерьмом, просто дерьмом, постоянно пахнет дерьмом, как бы часто сын ни менял подгузники. Сын протирает ее пролежни специальным кремом. Сын разговаривает с ней - да полно, с ней ли? Она уже давно превратилась в высохшую мумию, в страшную старую ведьму, гадящую под себя и воющую от боли и страха. Ее просто подменили.

Каждый пятилетний человек в доме знает, что в вашем подъезде женщины одна за другой умирали от рака на протяжении десяти лет. Некоторые перед смертью кричали так, что было слышно на лестничной площадке. Потом окажется, что дом сложен из радиоактивных блоков, и все бы ничего, да построили на окраине Шаровского парка новую телевышку, аккурат глядящую на фасад дома, и эти-то чертовы волны активировали радиацию, как объясняли местные пацаны. Такая вот мина замедленного, очень, очень замедленного действия. Винить некого, но и никому от этого не легче.

После укола мама начинает бредить. Она смотрит сквозь сына и бормочет: кто это, кто это за твоими плечами? Такие желтенькие, такие серенькие, маленькие, со злыми рожами. Кто это? Я их знаю?



Она стоит, прижавшись белым лицом к стеклу, смотрит и молчит. Она ничего не говорит про то утро, когда кое-кто забыл, просто ЗАБЫЛ сделать укол. А потом не услышал, просто НЕ УСЛЫШАЛ, как она тебя звала. Выждал ровно столько времени, сколько нужно, вошел в ее комнату и просунул руку под ее высохший зад, почувствовав, что подгузник лопается от холодного, уже затвердевшего говна. Что он еще почувствовал, когда звонил сестре, чтобы сообщить о случившемся? Облегчение? Любовь? Потерю? Или Один Маленький Мальчик почувствовал, что так и не повзрослел и никогда не повзрослеет? Теперь неважно. Важно, что кое-кто до сих пор не может уснуть по ночам, если в комнате не горит свет, хотя бы какой-нибудь завалящий ночник, а мама, красивая и молодая, стоит за окном восьмого этажа, смотрит и говорит: не бойся, никогда ничего не бойся, я ведь с тобой, я теперь всегда буду с тобой.

Я мужчина. Я мужчина. Я мужчина. Мне, пожалуйста, пломбир с малиновым сиропом. Или еще какую другую хуйню из вашего ассортимента.



Эль, 2008-2009




© Алексей Сомов, 2008-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]