[Оглавление]





ЭТО  БЫЛО  В  ОДЕССЕ

Мой сегодняшний собеседник умеет писать. И писать неплохо. О том, о чем мы сегодня с ним беседуем, он, думаю, в недалеком будущем расскажет и лучше, и подробней, чем это получилось в моём изложении. Но всё-таки беседа имеет преимущество перед рассказом от первого лица.

Твой визави - прибор немедленного реагирования на уровень новизны и увлекательности рассказа.

Итак, беседую я с бывшим одесситом, бывшим изобретателем и, как бывшим, так и настоящим литератором, стихотворцем, эссеистом и большим эрудитом Максом Фарберовичем.

Вот уже около десяти лет, как он перебрался из своей любимой Одессы в израильскую Галилею. Но друзья - а среди них немало людей известных в нынешнем литературном мире - не забывают его. Они ему пишут, иногда приезжают в гости. И один из таких знаменитых друзей, с которым он любезно познакомил и меня, любимый и ценимый мной Алексей Цветков.

Благодаря Максу, у меня появилась в своё время возможность подробно поговорить с Алексеем Цветковым. И разговор наш с ним, естественно, тогда шел о литературе. И воплотился в интервью, с которым, надеюсь, читатели "Сетевой словесности" смогут познакомиться.

И, как бы в продолжение того интервью, я решил вывести Макса на воспоминания о его долгой дружбе с Алексеем Цветковым. Он охотно согласился. И, с присущей ему основательностью и пунктуальностью, выдающей человека, много лет занимавшегося наукой, подготовился и обложился старыми публикациями, письмами от Алексея, которые он получал в разные периоды жизни. И немногими снимками, где они с ним запечатлены случайными фотографами.

Итак, слово самому рассказчику.




Макс Фарберович (крайний справа) со своими приятелями в конце 60-х.
(Из архива М.Фарберовича)

Крайний слева Альберт Пасерман, стихотворец, дослужившийся в одесской пожарной охране до чина полковника и сейчас живущий в Одессе. В центре - Лев Вайсфельд, позднее работавший главным художником Одессы. Писатель- юморист. Сейчас живет в Израиле.

- Начнем с тобой давай с 1963 года. Я, студент-третьекурсник мукомольного института, только что вернулся с летних заработков на монтажных работах. И желание побыстрей потратить заработанное понесло меня "на подвиги". Я "вышел в город", что на тогдашнем нашем сленге означало вполне определённые намерения.

Начинающий поэт, каким я себя в то время представлял, я уже оброс каким-то кругом таких же начинающих. И решил повидаться с ними. Для этого направился прямиком во Дворец студентов имени Дзержинского. Есть в Одессе такой, довольно красивый дворец, старинный. В нём проходили занятия Литературной студии.

Это был безвременье для начинающей литературной молодежи. Поэт-фронтовик Виктор Арнольдович Бершадский "молодых" оставил, а Юрий Михайлик, который позднее пришел и 15 лет руководил студией, еще не взвалил на себя эту ношу.

Прошло всего два года, как не был я здесь, но всё показалось уже чужим и незнакомым. Появились какие-то новые лица. Но среди них одно лицо показалось очень даже знакомым. Это был одноклассник моего младшего брата Мишки по 3-й школе Лёня Заславский. Ныне он известный журналист, заместитель редактора одесской газеты "Юг".

И вот этот юноша представил мне своего друга, который приехал в Одессу из Запорожья и поступил учиться на химфак университета. Родители Лёни работали на кафедре виноделия технологического института и постоянно находились в длительных командировках. Поэтому в просторной профессорской квартире он большей частью жил один и предложил своему новому другу из общежития перебраться к нему.



Да, ты верно догадался, другом Лёни оказался Алексей Цветков, нынешний "гуру" поэтов нескольких поколений. Но тогда и мы были молоды, и время было другое. И все ещё были равны. Я был постарше, и рядом с десятиклассником Лёней и первокурсником Алешей даже чувствовал себя более уверенно. В отличие от них, у меня уже имелись, пусть небольшие, но самостоятельные заработки. И, значит, возможность позвать своих друзей и сказать им, чтоб не волновались, я плачу.

Вот и в тот вечер, после разговора с Лёней и знакомства с Алексеем я предложил:

- Давайте-ка, ребята, отчалим из этого отстойника. Пора сыграть в "сим-сим".

Так у нас назывались походы за сухим вином, которое стоило 77 копеек бутылка, то есть "семь-семь" в украинском прочтении.

Мы взяли четыре бутылки традиционного "алиготэ". Лёня жил недалеко от площади Толстого, а я на улице Толстого, 3. И мы все завалили к нему домой и до двух ночи читали стихи, говорили о каких-то "умных вещах". Мы тогда с большим уважением относились друг к другу, как верно напишет позднее один из моих приятелей Миша Левитин, ныне известный театральный режиссер.

Кстати, он в журнале "Октябрь" в своем эссе "Я - одессит" вспоминает обо мне. По-разному там меня склоняет. Но ничего, обиды нет. Разрешаю тебе процитировать.


С "разрешения" Макса я отыскал эту публикацию. И привожу отрывок из неё:

- Да, - говорит мне Макс, - насчет уважения друг к другу Миша Левитин верно отметил. Я бы даже сказал: мы влюблялись друг в друга, если бы в нынешнем контексте это не приобретало совсем другой оттенок. Мы именно влюблялись в творческом смысле.

Лёша Цветков уже тогда произвел на меня неизгладимое впечатление. У него была немного травмирована нога. И он ходил чуть ассиметрично, резко взмахивая рукой, как будто птица, стремящаяся взлететь. Это позднее он отяжелел. А тогда он был худенький, не очень высокого роста, и это сходство с птицей было разительным. А ещё глаза. Совершенно гипнотизирующий взгляд. И редкие чингиз-хановские усы. Он и внешне излучал какое-то поле высокого напряжения. А когда он прочитал нам свои стихи, мы сразу подняли вверх лапки.

Вот ещё что важно отметить - мы тогда радовались каждой удачной строчке друг друга. А зависти не было никакой. Не исключено, что это сквозь дымку лет мне кажется, но даже отпетые графоманы были бескорыстными и доброжелательными.

Ну вот...И после той встречи, когда я Алёшу и Лёню увел из Дворца имени Дзержинского, целый год наша троица не расставалась. Алеша утром отправлялся в университет, я в свой Мукомольный, Лёня в школу. А потом мы все встречались каждый день в той самой Научной библиотеке имени Горького, о которой вспоминает и Миша Левитин.

Тогда попасть в эту Публичку было непросто. Мишу устроила его тётя. У меня тоже имелся свой блат. Друг нашей семьи Беньямин Яковлевич Роговой в 30-е годы был директором этой библиотеки. И он меня в обход всех правил записал туда чуть ли не с восьмого класса школы, и я имел доступ ко всем каталогам. И всех своих друзей тащил в Публичку. И она стала для нас домом и местом встреч.

Эти вечера вспоминаю со светлой грустью.

Вначале каждый штудировал что-то свое. Потом мы сходились в курилке. Потом делали выход в город. На сленге тех лет выход в город включал в себя целый ритуал, о котором я пишу в своих мемуарах об алкогольной Одессе. Брали сухое вино, горланили песни, читали стихи. Потом всё заканчивали на квартире у Лёни Заславского.

Алёше очень нравился мой младший брат Миша. И сам Мишка тоже тянулся к Алёше. Брат тогда писал стихи. Вот стишок, который Мишка написал в 7 классе:

Алёша нахваливал его. Но Миша, повзрослев, писать перестал. Сейчас он живет в Якутии, чуть ли не на полюсе холода. Приезжал ко мне недавно в гости.



Вернемся назад.

Прожил Алёша в Одессе как Пушкин - всего 13 месяцев. Я познакомил его с моей учительницей литературы Ольгой Васильевной, а также с загадочной женщиной Галей Маркеловой. Была эдакая женщина - вечная студентка, сейчас выпустила несколько сборников стихов.

Все мы учились в 58 одесской школе, кузнице непризнанных гениев. Потом Миша Левитин уехал в Москву и поступил в ГИТИС, Леня Заславский в Питер, поступать в институт театра, музыки и кино.



Уехал из Одессы и поступил в МГУ и Алёша Цветков, оставив у меня уникальную тетрадку. В ней были его ранние стихи, наброски прозы, ранние стихи моего брата и мои, кое-какие рисунки. Алёша уже тогда хорошо рисовал. Были там и выписки из книги даоского мудреца Лао Дзы "Дао Дэ Дзин".

А я в 1966 году уехал на целину и там оставался до 1973 года. Правда, пару раз в году наведывался в Одессу. В 1968 году у меня в Одессе родился сын Денис. И проведать его я ехал через Москву.

Я узнал у Лёни Заславского, где искать Лёшу в МГУ. Нашел на Ленинских горах общежитие истфака. Спросил, где тут комната Алексея Петровича Цветкова. Нашел я Алексея Петровича в окружении довольно-таки экзотическом. Рядом с ним тусовались какие-то болгары, казахи и негры. В этой теплой компании я провел несколько дней.

Алёша показывал мне Москву, места, где можно было "затариться" в неурочное время. Наш головной научный институт находился возле Тимирязевки. И с тех пор я всегда, приезжая в командировки, оправлялся искать Алешу и находил его.

Заехали мы как-то раз и к Левитину в общежитие ГИТИСА и попали на какую-то студенческую пирушку. А однажды я приехал в Москву простуженный. И Алёша потащил меня в бар гостиницы "Москва", отпаивал там неким антигриппозным коктейлем.




НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ  ЭЛЕМЕНТ

И вот приехал я в очередной раз в Москву. А было это во время Пражской весны в конце лета. Уже по традиции захожу на факультет. Спрашиваю Цветкова. И вдруг вижу - в деканате как-то странно на меня смотрят. Одна из дам строго произнесла:

- Нет такого и никогда не было.

- Ну как же, - пытаюсь я возразить, - нет? Я же сам к нему в общежитие заходил.

- Молодой человек! Сказано вам, нет такого, - уже почти крикнула дама. Потом выскочила и куда-то побежала.

А сидящая за её спиной молодая девушка мне стала делать знаки - мол, вали отсюда быстро.

Я понял, что-то тут не так. И вышел. Девчонка догнала меня на улице и, оглядываясь, не видит ли кто нас вместе, быстро сказала:

- У вашего друга большие неприятности. Немедленно исчезайте, если не хотите иметь их сами. Моя начальница уже побежала звонить.

Я, конечно, прибавил шагу, дважды мне объяснять не нужно было. Мы все уже к тому времени ученые были.

И так на семь лет Алеша выпал из моего поля зрения.

Я не особенно искал связи, еще и потому, что у меня самого начались неприятности с КГБ.

В 1973 году я вернулся в Одессу и работал в родном институте на кафедре. В 1974 году меня направили в командировку в столицу, в Госстандарт. Поселился я по протекции директора Госстандарта в общежитии для иностранных студентов за ст. метро "Сокол".

На улице август, теплынь. Вышел я на Красную площадь. Там по традиции выстроилась очередь из приезжего люда посмотреть на дедушку Ленина. Я подумал, что вот так и умру, не повидав вождя.

И вдруг слышу сзади окрик:

- Макс!

Отметил про себя: вот тёзка завелся. Но не оглядываюсь. Уж тут точно здесь меня никто не знает и звать не может. Но снова слышу окрик, более настойчивый и громкий. И тут уж я оглянулся и вижу - бог ты мой! Алешка догоняет меня своей подпрыгивающей летящей походкой.

Мы с ним сердечно обнялись.

- Где ты пропадал эти годы? - спросил он.

Рассказываю, что жил в Казахстане.

- Да ты что? И я ведь там несколько лет прожил. В Аркалыкской области.

- Что ты делал там? - удивился уже я.

- Представь себе, работал. В областной газете.

Поохали мы, поахали, посожалели о том, что могли бы там встречаться, знай об этом. И тут я присмотрелся к Алёше. И что-то странное показалось мне в его облике. Хоть и дни были теплые, но к вечеру холодало. Народ в основном в курточках, ветровках.

А он одет легко, как будто выскочил из дому почту проверить. А еще вижу в руках у него холщовая сумочка из тех, что все таскали тогда.

Спрашиваю его:

- Что ты сейчас делаешь?

- Из университета меня исключили с треском.

Ну, про это я как раз знал. А он спрашивает меня:

- Как у тебя дела, что в Москву привело?

Рассказываю, что в командировке, что поселился в элитном общежитии.

- Послушай, - вдруг говорит он мне. - А переночевать я у тебя там в общежитии не смогу? Понимаешь, - говорит так грустно, - мне негде провести последнюю ночь.

Я вытаращился:

- Думаю, договорюсь в общежитии, чтоб ты переночевал в моей комнате. Но в каком смысле последнюю?

И тут он меня оглушает:

- Завтра я улетаю в Вену.

- Какую Вену? Да ты что? Насовсем? Но что ты будешь делать там, за бугром? - спрашиваю.

Я со своей рациональностью начинаю ему нудно перечислять:

- Ты ведь не совсем здоров. Да и руками мало что, в отличие от меня, умеешь. Ну, что правда, стихи у тебя отличные. Но кому там нужен русский поэт? Даже и отличный.

Алеша погрустнел. Видимо, я озвучивал те сомнения, которые бродили и в нём самом. Но тут же стал быстро возражать:

- Устал я, Макс, в стенку лбом биться. Всё хвалят, все восторгаются. А заработать тем, что я умею делать, не дают. Я ведь с отчаянья написал детскую книжку. А чтоб издать - никаких перспектив. Ну вот, спасибо Юнне Мориц, в "Недельке" помогла мне напечататься. И всё! Все свои одиссеи расскажу как-нибудь. Если даст бог встретиться.

Конечно, никаких надежд на встречу в тот момент не предвиделось.

Но мы продолжали обсуждать его возможное применение за границей.

Я в то время получил известие о своём друге Виталике, который в Израиле собирал мандарины в кибуце. Рассказываю ему об этом. Пытаюсь провести параллели с собой. Дескать, и я бы мог, как он, отчаяться. А ведь вот остаюсь.

- Ну что ты сравниваешь? Ты инженер. Отличный инженер. Сможешь сделать карьеру. А что сделаю я?

В сумочке у Алеши лежали паспорт, зубная щетка, мятная паста и стопка бумаги со стихами.

- Но ведь отберут стихи, - говорю я ему.

- Отберут, не беда. Я уже отправил через верных людей на запад все на микропленке.



Так, беседуя, мы с Алешей отдалились от Красной площади с дедушкой Лениным. Где-то успели посидеть в кафешке, что-то выпили.

И тут Алеша признался, что не страдает никакими комплексами неполноценности. Он уверен, что утвердится как крупный поэт.

Я, разумеется, не выразил полной поддержки. И то можно понять - Алеша, которого я знаю, с которым выпиваю...Короче, в своем отечестве, сам знаешь.

Начинаю лепетать:

- Ты очень талантливый, но...

Однако Алеша уходит с темы великих планов на будничные заботы:

- Послушай, моё соседство тебе ведь навредить может?

- Не говори глупостей, - отвечаю.

И мы отправились на метро "Сокол". Потом зашли в гастроном. Прикупили, как водится, на вечер, чтобы было за чем посидеть. Проехали три или четыре остановки мимо парка и вышли возле нового здания общежития для иностранных студентов.

Стал я соображать, как мне Алёшу провести внутрь. А там внизу кафе пристроено для студентов, которое вечером работает как ресторан. Я почти месяц прожил там и знал, что через ресторан можно также войти в общежитие. Тогда можно будет миновать вахтера и избежать ненужных вопросов. Я-то уже примелькался, а тут новый человек. И я провел Лешу через подсобку в ресторан. Деньги у меня тогда были. Я сунул официанту десятку. Сказал, мы хотим с другом посидеть и прошу, чтобы нам не мешали. А одет я был солидно, в костюме, при галстуке. Так что когда вышли из ресторана и двигались ко мне в комнату, ни у кого никаких подозрений не вызвали.

Тут надо сказать, что жил я не один. Со мной приехал слесарь с "Продмаша". Мужик очень колоритный. Полублатной работяга, внешне очень напоминающий Пушкина. И кличка на заводе у него такая же была. Иначе, как "Пушкин", к нему не обращались. А ему, похоже, прозвище это нравилось. Он был такой парень - русско-украинский тип, со своими идеями. Так что, когда мы с Алешей пришли в комнату и что-то там говорили о Французской революции, Пушкин норовил и свои двадцать копеек вставить.

Потом побежал вниз и притащил еще бутылку. Алёша читал свои стихи про зверей из будущей книги "Бестиарий" * . Стишок про гиену я запомнил и много лет читал на разных посиделках.

Утром вставать было непросто. Но, тем не менее, выходить надо. Привели себя в порядок после похмелья, оделись, выходим и видим - на остановке стоят два типа. Алёша мне шепнул:

- Ждут, суки.

Я ему:

- Алёша, я тебе всё равно провожу в аэропорт.

Мы садимся в трамвай, они за нами.

Пересаживаемся на "Соколе" на метро. По дороге Леша мне говорит:

- Слушай меня внимательно. Я уже попадал в такие переделки. Сделаем так. Садимся на "Сокол". Пройдем на кольцевую линию. Я покажу, где стоять. И, когда подойдут два поезда одновременно, бросимся в разные стороны, чтобы втиснуться в уже закрывающуюся дверь. Сделай пару кругов. Потом сойди на Киевском вокзале, покрутись и поезжай домой.

Так мы и сделали. И я считал, что оторвались мы от хвоста. Но что было с Алешей дальше, я уже не имел понятия.



И после той встречи пролетели годы. Никаких весточек от него я не получал.

Пришел 85-й год с его перестройкой и гласностью. И тут Леня Заславский, который уже стал солидным журналистом, звонит из редакции:

- Макс, забеги, покажу кое-что. Привет от нашего друга.

Заинтригованный, приезжаю в редакцию. А Лёня достает книжку и протягивает мне:

- Из США прислали сборник. Там Аксенов, Евтушенко и наш Алёша Цветков.

Я полистал. В самом деле, десяток стихов Цветкова там присутствовало.

Это была первая ласточка еще до выхода его книг на родине.

Потом уже 1989-й год. Мама смотрит телевизор, я на кухне завариваю себе чай. Вдруг мама кричит:

- Макс, быстро сюда, Алёшу по телевизору показывают.

Я прибежал, слышу - да, его голос. Хотя его самого так вот с лету в толпе и не признал бы.

Он тогда, по-моему, работал в "Голосе Америки".

Потом помню уже 1990 год. В том еще "Огоньке", рупоре перестройки, появляется большой цикл стихов Алексея Цветкова с предисловием Андрея Вознесенского. Где он (запомнилось мне выражение) говорит о стихах Цветкова, что в них слышится поступь римских легионеров.

Помню его строчки:

Гикнулась советская власть. Ненька-Украина балдела от самостийности. Я жил по-прежнему в Одессе. Вокруг меня всё меньше и меньше оставалось тех, кто был близок и по духу, и по общей молодости. Но я активно печатался в те годы в газете "Юг". Сам удивляюсь, откуда бралась энергия.




ОТЪЕЗД  НЕВЫЕЗЖАЮЩЕГО

В 1996 году вся Одесса зашумела: Фарберович уезжает.

- А ведь это ты писал, признайся, "Заметки невыезжающего"? - подкалывали меня.

Да, был такой грех. Статью эту я подписал М.Степаненко, взяв в качестве псевдонима фамилию мамы. Но меня окололитературная публика без труда вычислила. Кстати, в тех заметках я упомянул и Лёшу. Правда, вовсе не в контексте расставаний-оставаний, а немного переключившись, как бы "заступился" за него.

Алёша в то время уже работал на радиостанции "Свобода" в Праге.

А у меня начались проблемы со зрением. Я почти ослеп. Но написал Алёше в Прагу письмо и копию этой статьи просто переслал ему.

Он, естественно, мои каракули почти не разобрал, но на статью откликнулся. Письма у меня хранятся. Вот они. Ответ на это письмо пришел ко мне за неделю до моего отъезда в Израиль в феврале 1997 года. Уезжал я на пароходе "Дмитрий Шостакович". Накануне моего отъезда, как сказал известный одесский интеллигент, "народ пошел к Фарберовичу, как в Мавзолей".

Вот отрывок из той статьи "Заметки невыезжающего", где речь и о Цветкове:

Далее я писал в статье:

Вскоре я получил реакцию Алёши на эту публикацию:

А вот отрывок из другого письма о том нашем одесском периоде:

А через год Алёша приехал в Израиль по каким-то своим литературным делам всего на два дня. И отыскал меня. Не обошлось без приключений.

Он вдруг обнаружил, что не взял с собой мой адрес. Но четко помнил, что живу я в Кармиэле, что дом номер 3 и что улица начинается на А.

Приехав в Кармиэль, он спросил у встретившейся ему девчушки на английском, какая улица тут начинается на А.

- У нас все улицы начинаются на А, - ответила она. И в самом деле в иврите артикль А присутствует во многих названиях. И всё же он попросил её:

- Вы называйте улицы. Какие есть по порядку, а я вспомню. И когда она назвала "Арава", он вскрикнул: "Вот, точно! Арава!".

И через полчаса мы уже сидели хорошо разогретые после долгой разлуки.

Алёша привез мне свой сборник "Дивно молвить".

В следующий раз мы встретились в 2004 году, когда я уже и тебя с ним познакомил.



Макс начинает перебирать письма Алексея Цветкова. Всё у него разложено в четкой классификации, что к чему относится.

Сообщает мне, что, как ему кажется, два стихотворения он смеет считать имеющими отношение к их дружбе. Одно из них это:

И второе это:

Макс показывает мне еще одно письмо от Алексея Цветкова, датированное 12 июля 1998 года:

На этом я решил прервать запись нашей беседы с Максом Фарберовичем, чтобы не перебрать предел читательского терпения.

Израиль, Кармиэль
февраль 2006




© Леонид Сорока, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.



Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]