[Оглавление]




ПРО  МАШУ


Маша очень много курит и, скорей, что ли, по соображениям эстетическим, чем по ещё по каким-нибудь, хотя ей нравится, как пахнут пальцы после сигареты и какой вкус остаётся на губах, и нравится облизывать эти послесигаретные горьковатые губы, и вообще можно сказать, что она курит только потому, что это красиво, и в этом есть какой-то особенный смысл, которого нет в других действиях. Вот, например, - Маше совсем не нравится, как едят; это что-то животное, и когда человек ест, в его глазах что-то такое пропадает, и глаза становятся какими-то бездомными и смотрят в разные стороны без всякого участия в процессе жизни, во время еды они отпущены на волю и не знают, что им с собой делать; а ещё рот - о, это совершенно ужасное и отвратительное и бессмысленное отверстие! - он шевелится и потом открывается с таким слякотным звуком навстречу какой-нибудь жалкой сосиске и кусает, и портит лицо, и делает его зверским и тупым, и потом снова шевелится, и там есть грязные зубы и мокрый такой и слепой и похожий на внутренности речной раковины язык. Это всё называется, наверное, анорексия - так Маша иногда про себя думает, и ей одновременно противно и нравится так думать, потому что в этом есть изломанность, которая делает человека настоящим и живым; и конечно - все остальные нормальные и сытые и такие живые - они на самом деле совершенно мёртвые, и эти их рты, и полные тарелки, и скребущиеся столовые приборы, и всякие коричневые компоты с лохмотьями из бывших фруктов, и резкие кухонные запахи, и почерневшие сковородки, и слипшиеся - и так похожие на сваренных червей - макароны, - и много ещё чего - нет, это всё дела мёртвых и нормальных, и таких насекомых, и почти друг от друга неотличимых в своих автобусах. А вот анорексия - это уже такой хруст бытия, который раздвигает жизнь, как занавес, и начинает её, потому что интересно и вообще.



Маша иногда думает, что лучше бы церебральный паралич какой, но это слишком неудобно и почти страшно, и её вполне устраивает быть сорок шесть кило при росте метр семьдесят четыре и вываливаться из старой одежды, потому что новой нет; или найти подтяжки папины и под них просовывать ладони и держать их на груди; и Маша не уверена, настоящая ли это анорексия или что вообще, но всё вот именно так. Маша ест, но редко и что-нибудь красивое, и больше, конечно, любит сидеть на краю чего-нибудь и курить какие-нибудь дешёвые сигареты или вообще папиросы, потому что на дорогое денег нет, а дешёвое, как ей кажется или где-то читала, всё-таки безопаснее, потому что без хлорки, которую кладут в сигареты, чтобы те быстрее сгорали. А вот Прима или Астра или вообще Ялта в симпатичной жёлто-синей пачке с чайкой..! - и так нравится, когда сигарета потрескивает - это всякие веточки толстые табачные сгорают и прочий мусор и, может быть, кусочки перьев и сосновые иголки. И как-то так по-настоящему, когда сигарета совсем гаснет, и надо доставать спички или зажигалку и снова... Дешёвые всякие синие и красные и зелёные зажигалки Маша не признаёт, и когда-то у неё была настоящая Zippo, но где-то потерялась - да и не жалко, честно говоря, потому что Маша к вещам не особо привязывается. Может быть, даже она сама эту потускневшую Зиппу выбросила куда-нибудь с моста или балкона, - и спички лучше, и у каждой, всё-таки, своя история, и это такая маленькая и полезная и завораживающая смерть, и, наверное, когда живые умирают - но только живые! - они тоже вот так вот чью-то сигарету или папиросу поджигают, а потом падают со звоном в пепельницу, почерневшие и скрюченные, и с потенциалом, который никто уже не использует, и потом - с остальными такими же и пеплом - в мусорку, прямо к кускам вялой и глупой и смердящей и никому, если честно, не нужной еды и к прочим мерзостям, а после - дальше куда-то, в такое место неясное - мысли перед ним устают и гаснут, в него не попадая. А потом будет настоящий Честерфильд и бумажные спички - это точно как в том кино, которое постоянно живёт у Маши в голове где-то на краешке, привычно и незаметно, и активизируется иногда, когда происходит что-то хорошее или наоборот или просто погода соответствующая. Такое гипотетическое кино - и его нет в реальности, и даже у Маши его толком нет, а так, только чуть-чуть совсем - какие-то кадры и общая атмосфера, - и прочное знание, что там всё очень опасно и пусть даже пока тихо и спокойно; и героиня в белой майке и настоящих Ливайсах, и ещё кроссовки; и она курит Честерфильд в большой машине без верха; и в бардачке под перчатками и чужим бумажником лежит новенький и жирный от оружейного масла и чёрный пистолет, который называется ласково - "Ворона" - и ещё ни разу не применялся по назначению. И вот всё это на берегу моря, и уже почти темно, и нет никого, и на белом песке валяется всякий мелкий мусор и жёлтые газеты скрипят на ветру, и чайки, и далеко город и его замерзающие огоньки, и Маша курит и смотрится в зеркальце, и острые скулы и голодные глаза - всё это, понятное дело, не у нас, потому что у нас не продаются настоящий Честерфильд и настоящие бумажные спички и машин таких нет, и никто не ездит без верха, и опять же - море; в той стране, где живёт Маша, нет никакого моря; есть только реки и озёра, но это всё совсем не то; и даже самых простых и пусть даже низких гор нет; и лес скучный и грязный и с комарами. И вот Маша сидит сейчас на краешке пустого, без воды, бассейна и курит Приму или Астру или Ялту и сплёвывает, а кино внутреннее слишком неоформленное и, хоть появилось давно, ещё в школе, но так дальше вот этой машины на берегу моря и пистолета в бардачке и настоящего Честерфильда не продвинулось; только медленно и уверенно превратилось в чёрно-белое. Здесь оно снова включилось и проецируется теперь в темноте - там, где когда-то колыхались голубоватые и с хлоркой воды и всякое весёлое или сосредоточенное мясо в них. Маша смотрит, как с каждым вдохом уголёк всё ближе и ближе и скоро почти совсем возле лица, но по дуге летит вниз и там где-то конвульсирует в мокром мусоре, а в кино тем временем всё на том же месте, как будто бы плёнку склеили в кольцо, в ленту Мёбиуса, и вечер там бесконечный, и толстые чайки, вкусный дым и невидимый пистолет; и - самое главное - особенная атмосфера, словно именно так выглядит то самое место, которое можно было бы назвать словом "Дом", но не подходит и звучит нелепо; и хочется выжать это самое слово "Дом" и выдавить его кишки и впихнуть их во что-то прозрачное и пока неуловимое, которое бы точно подошло, но для него нет пока звуков - не то что букв! - и, может быть, это вовсе и не кино, а кусочек, обрывочек, осколочек памяти чужой или своей из прошлой жизни или движущаяся фотография из другого мира - перпендикулярного; и, может, как раз поэтому оно так зависло, это кино, и ни туда ни сюда.



Маша откидывает голову и смотрит вверх - в дыру в разбитом стекле потолка, и там такой густой лоскут почти чёрной синевы, и звёзд пока нет, и хочется пить, и лучше бы просто воды или чаю, потому что Маша не пьёт кофе и молоко и всё, что с ним связано, и соки - все, кроме берёзового, - и, тем более, не любит любой алкоголь, потому что от него только рвёт зелёным, а самое отвратительное - это пиво и никак не понятно, зачем такое в себя вообще лить, потому что горькое и пахнет плохо, и попробовать можно однажды и больше не притрагиваться, и не видеть, и обходить стороной; а лучше крепкого чая без сахара нет ничего; а на первом месте самая простая чистая вода - Маша покупает себе иногда две пятилитровки, но это редко случается из-за неприсутствия в карманах - а кошельки и прочие бумажники она терпеть не может - даже самых небольших денег. Маша нигде не работает и не собирается, и никто не понимает, на что она живёт и где, и никто никогда не был у неё дома и все думают, что его просто нет и не было никогда, что Маша такой особенный чистый бомж, потому что не пьёт и ни с кем не разговаривает, а дом, на самом деле, есть - и это именно дом, а не просто квартира, - большой и много комнат, и высокие потолки, и даже погреб, и несколько нечеловеческих железных кроватей, и некоторые окна забиты изнутри досками и оклеены бумагой, и нет электричества и газа, и поэтому Маша никогда не смотрит телевизор и не готовит себе завтраки и обеды и ужины на плите, а телевизор и плита есть, но только они уже давно умерли, много лет назад, и есть только свечи, которых несколько ящиков в кладовке. Маша читает иногда в полусвете одни и те же растрёпанные советские книжки или классику или даже техническую литературу - учебники и чертежи. Дом не отапливается, и осенью Маша уезжает на юг к бабушке, у которой печка и дрова и несколько овчарок, и возвращается к себе только летом, потому что летом появляются дела, и можно собрать немного денег на сигареты и спички и чтобы чаю выпить в кафе и очень редко что-нибудь съесть. У Маши есть любимое кафе в центре города - там темно и просторно и всегда очень мало людей; и есть такой угол, и в нём - столик на одной ноге; и за ним можно стоять и пить чай и курить и проецировать кино на стену и не видеть, как запихивают в себя пирожные немногочисленные посетители, и не слышать, как они разговаривают жирными губами в кусках крема и крошках. Но здесь, конечно, не очень-то, на самом деле, и это просто ещё одно поломанное место, как тот бассейн заброшенный, в котором Маша закуривает сейчас воображаемый Честерфильд и легонько постукивает задниками любимых, с разорвавшимися уже носами, кроссовок по остаткам зеленоватой плитки; и отрываются иногда кусочки и глухо шлёпаются в мусор; и здесь ни капли уюта, но есть совпадение, потому что давным-давно нет никакого здоровья, и это как с анорексией (есть она или нет - не столь важно) - поломанному человеку спокойно в поломанных местах.



..............................................................................................



Вот бы жить у моря всегда, - и чтобы никогда не есть и почти даже не пить: раз в неделю стакан чистой воды из пятилитровой бутыли, - и бесконечный Честерфильд из волшебной пачки, в которой всегда ровно пять хрустящих папирос, - и клочок картона с бумажными спичками, которых тоже всегда ровно пять. И не умирать никогда.



Следующий рассказ...
"Выкл." - Оглавление




© Константин Стешик, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]