КАБЛУКИ
Нам было совсем немного лет, когда отец впервые с работы пришёл не к нам домой, а к соседке, тёте Жене.
Мы как раз торчали у самого подъезда, вяло играя в ножички, когда он появился во дворе, пошёл к нам, но прошёл мимо нас, как будто это и не мы, а просто так - вообще дети. Он сосредоточенно вышагивал, опираясь на палку, - левая нога его, с лихо отставленной ступнёй - словно он собирается затанцевать, коротко, но ёмко чиркала пяткой по асфальту.
У всех левых отцовских башмаков был безнадёжно испорчен каблук, нормальный человек такую обувь носить бы не смог, поэтому мама всегда их выбрасывала, как только левый каблук истирался до самого нельзя и отрывался, - правые башмаки оставались лежать под кроватью родителей в серых сырых коробках до самой смерти мамы, после мы вынесли их на помойку.
Мама не говорила, зачем и кому они нужны, а мы не спрашивали - у нас в семье не принято было спрашивать, как, в принципе, и говорить. Отец никогда не разговаривал с мамой, мама будто бы не замечала нас, а мы без всякого напряжения молчали между собой.
Отец прошёл мимо нас, даже не посмотрев в нашу сторону, на что мы, может, и не обратили бы внимания, если бы он не был так нарочит в своём упорстве не видеть нас. Он, покраснев от натуги, старательно смотрел в себя и вышагивал поэтому нелепо подпрыгивая, хлопая себя портфелем по бедру и даже как будто повизгивая от чрезмерных усилий и злости на себя.
Перед самым подъездом он остановился, поставил портфель, вынул из кармана плаща чудовищно грязный платок и принялся утирать им лицо - в этот момент ветер сдул с него шляпу. Отец вскинул руки с платком вверх, но успел только помахать ими над лысиной - так, будто сдавался навсегда чужой воле, выбрасывая над головой когда-то белое знамя. Шляпа шлёпнулась в лужу.
Мы уже не играли, ножик торчал в земле, а мы стояли, руками в карманы курток, и самые старшие из нас понимали, что всё, а младшие только чувствовали это "всё", но понять ещё не могли - и потому тихо плакали.
Отец затолкал платок в карман, подхватил портфель и пошёл дальше, в провонявшую чужими ссаками темноту подъезда. Через несколько минут мы увидели бледное лицо тёти Жени в правом от подъезда окне второго этажа, из-за спины у неё кто-то выглядывал, вытирая каким-то белым комком тёмную лысину.
Мы пошли домой, ножик остался торчать, а мама теперь каждый вечер садилась у стены и слушала, прижав ухо к обоям, отцову новую жизнь.
Когда отец умер, его в красивом гробу вынесли из подъезда и поставили на две табуретки. Лицо у отца сделалось худым и чёрным, в правой руке он, как нам показалось, всё так же судорожно сжимал тот же самый платок, только теперь чистый и с красной вышивкой. Новую, вместо старой палки, трость тётя Женя сама подложила отцу в его последнюю постель, а потом вдруг ноги перестали её держать, и тётя Женя плюхнулась задом на асфальт, неловко уцепившись голубыми пальцами за мёртвый рукав уже не нашего отца.
Мы испугались чего-нибудь жуткого, что могло бы случиться дальше, - например, тёти Жениного из самого нутра воя, - поэтому просто убежали так далеко, как умели, к самому озеру, к бомжачьим холодным кострам.
Вечером мама снова села у стены - слушать. Мы боялись её, когда она вот так слушала, боялись её реакции, но мама всегда оставалась спокойной. Осталась такой она и в этот день - сидела, не двигаясь, прижав ухо к обоям. За стеной на разрыв орал телевизор и кто-то довольно смеялся папиным голосом. Мы, не включив свет, сидели на кухне и смотрели в окно - там наискось и быстро-быстро бежал мимо всех нас первый снег.
9 октября 2011 г.
Дальше: ЛЁНЯ ►
– Оглавление –
© Константин Стешик, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.