[Оглавление]




ПОСЛЕДНИЙ  СЕНТИМЕНТАЛИСТ


Юрий Давидович Левитанский родился 21 января 1922 в старинном Козельце на украинской Черниговщине и умер в Москве 25 января 1996 года. Разница - несколько зимних дней, вместившая в себя целую поэтическую биографию и в обиходном сознании воспринимаемая как не обиходная метафора, звучащая точно и не затерто - круг жизни замкнулся. Вслух же эта метафора произносится совсем просто.

Отношения со временем у Левитанского всегда были сложными. Он по возрасту и по опыту принадлежал к "поколению сорокового года" - а по душевному складу оказался все-таки ближе к шестидесятникам, к "поколению двадцатого съезда". Он долго оставался в тени своих сверстников - Бориса Слуцкого с ораторской, мощной метафизикой слова, Александра Межирова с беспощадной, натуралистической "прозой в стихах", Давида Самойлова, искавшего в русском хаосе возврат к пушкинской гармонии. И среди шестидесятников он не был до конца своим - и возраст не позволял, и странная, неизбывная сентиментальность, роднившая его не то, что с допушкинским, а даже с внепушкинским веком - с лирикой Карамзина, "Опытами в стихах" Батюшкова, с открытиями Фета и Аполлона Григорьева. Сверстники Левитанского позиционировали себя как реалисты, шестидесятникам же необходима была романтика - ну, хотя бы в виде ускользающего революционного мифа, и не важно, подавался ли он со знаком плюс или минус.

Сентиментализм Левитанского шел параллельно с предромантизмом Окуджавы, тоже "выламывавшегося" из военного поколения и создавшего вполне шестидесятнический жанр - авторскую песню. Сейчас уже подзабылось, что классический текст "По смоленской дороге" написан ими совместно в 1960 году. Оба, к слову, были прекрасными историографами. У Юрия Левитанского историографические аллюзии проявлялись чаще в отношении к стихотворной речи, чем в темах или сюжетах. Зато лирика и проза Булата Окуджавы немыслима без голоса Клио - без увлеченности актерством восемнадцатого века, без свидания с Бонапартом, судьбы полковника Пестеля и путешествия дилетантов-сентименталистов по герценовской России. Литературно-мировоззренческая генеалогия восходит у обоих к дворянскому девятнадцатому веку, и несмотря на то, что Левитанский сторонился открытых автохарактеристик, Окуджава же заявлял об этом не раз.

Сентиментализм Левитанского по-настоящему оказался востребован в конце шестидесятых, когда от оттепельной романтики не осталось и следа, а реалистическая школа стала стремительно мутировать к постмодернистскому андеграунду. Вершинное время поэта - пора написания книг "Кинематограф" (1970) и "День такой-то" (1976). Нынешние читатели Левитанского, наверное, с трудом представляют себе, что значили в нашем тогдашнем восприятии эти маленькие, умещавшиеся в карман студенческой куртки сборники стихов. Он вообще мало писал, ощущая себя абсолютно свободным, начисто лишенным обязательной для "советского писателя" идеологической фразы. Да и новые книги выходили у него с немыслимым для успешного члена СП интервалом - пять, а то и шесть лет. Левитанский ограничивался переизданиями, тоже редкими. Они кормили - как и подстрочные переводы поэзии "братских народов" и западноевропейских классиков - португальца Фернандо Пессоа, например, мрачно вопрошавшего: "Если ты хочешь кончить с собой, почему ты не хочешь кончить с собой?.."

Ему важнее было другое.

Эти повторы, рифмованные строчки, артистически чередуясь с лишенными отзыва, этот безразличный к теневому, приземленному сленгу язык определили жанр поэтической миниатюры - конечно же, романс. Вообще же лирика Юрия Левитанского - одно из самых музыкальных явлений в русской словесности, и недаром она так востребована бардами - композиторами и исполнителями. Музыкальность определила классическое четырехчастное построение сюжета в книге "Кинематограф" - осень, зима, весна, лето - смена времен года и времен жизни. Причем строчки в книге явлены читателю как кинокадры, строфы видятся как эпизоды, а стихотворения - как части одной киноповести.

Язык Левитанского - концентрированное сентименталистское средоточие литот - уменьшительно-ласкательных существительных, и самых современных реалий жизни. Капустка, петрушечка, елочка, авоська... Самое интересное в "Диалоге у новогодней елки", положенном на музыку Сергеем Никитиным, - не высокого стиля карнавал с серебряным месяцем и шаром со свечою внутри, а то, что будет потом - демократические сарафаны и легкие платья из ситца. Причем метафора времени - смена времен года, полный цикл и его повторение - усложнена тем, что повторы эти - бесконечны, в отличие от конечной человеческой жизни и жизни маленького игольчатого деревца, внесенного в дом на пару недель. Вспомним того же Окуджаву, его "Прощание с новогодней елкой": "И в суете тебя сняли с креста, / и воскресенья не будет"...

После "Кинематографа" язык и форма стихов Левитанского существенно меняются. Они усложняются, и теперь с их помощью поэт не только "показывает" детали времени, но и обращается напрямую к самому человеческому бытию. Классические широкие, напоминающие греческий гекзаметр или трехсложник, зачастую нерифмованные строки, привычные четверостишия с неожиданно свободной последней строкой отныне становятся "фирменным знаком" или, как теперь говорят, брэндом поэта. Формотворческие новации Левитанского, при закрытости пребывавшего в вынужденной эмиграции Иосифа Бродского, в семидесятые годы были для читателей и молодых поэтов настоящим откровением. Философия времени, или, по определению Бродского, его тик-так, его метафизика, - есть предмет прямого исследования и у Юрия Левитанского - на такие вещи оба поэта смотрели сходно. Тут еще очень важна интонация - "лица необщее выраженье" - разговор последнего русского сентименталиста с хаотичным, лишенным иллюзий и не сентиментальным русским Міром.

А если уж вести такой разговор, то, повторимся, - без однодневных, ускользающих языковых наслоений. Долг, совесть, честь, радость, надежда, боль становятся ключевыми в словаре Юрия Левитанского - и как свежо, несуетно они звучат... И таков же ключевой, знаковый персонаж стихов - Антон Павлович Чехов: "Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой, / вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой, / как мне ни странно и как не печально, увы, / старый мой доктор, сегодня я старше, чем вы"... Девятнадцатый век - время господина Голядкина и вишневого сада - уходит. Двадцатый начинается со старинной открытки, изображающей гибель "Титаника", и теперь история становится сегодняшним днем.

И даже написав эти гибельные, кажется, воистину роковые для каждого из нас глаголы, автор испытывает чувство мудрого спокойствия и благодарности к жизни - ибо язык всегда сильнее и чувственнее трагедии, им же и выражаемой. Образ невечной елочки сменяется образом вечного календаря, только "годы куда-то уносятся, чайки летят"... Ремесло поэта, наверное, и заключается в том, чтобы благодарно связать меж собою слово и время, а потом, обогатившись этой связью, обратиться напрямую к "тем, кто будут после нас". Так, как обратился Юрий Левитанский в последней своей книге "Белые стихи".




© Евгений Сухарев, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.

– Творчество Юрия Левитанского –





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]