НАРУШИТЕЛЬ
Бонифаций. Стихи. - СПб.: Красный матрос, 1997. - 42 с., 500 экз.
Бонифаций. Название. - "Знамя", N 8, 1997.
Относительно недавно в одном уважаемом журнале не приняли к печати стихотворную подборку. Случай рядовой. Менее обычной была мотивировка отказа: это, сказал редактор, не поэзия, что угодно, но не поэзия. Автором подборки был Бонифаций.
Незначительный, вообще-то, эпизод весьма иллюстративен: область существования поэзии сегодня расширена до предела, границы раздвинуты, и чаще всего именно на границах происходит самое интересное - но Бонифаций из тех, кто принципиально пересекает любые границы; для него лучшие стихи возникают там, где нельзя, там, где почти не осталось воздуха, где, чтобы выжить, нужны сверхусилия. Это не значит, что стихи Бонифация тяжеловесны, трудны; напротив, они заряжены фантастической, невообразимой легкостью: "Писать стихи -/ Это так просто! - /Берëшь и пишешь, например:/ Рика-Коста..." Вся работа остается за кадром; перед читателем же разворачивается веселое представление театра слов:
Напечатал я слово "тапок" -
И расстроился очень, так как
Получилось в нëм 5 опечаток! -
В пятибуквенном слове люблю! -
А никакой не тапок!
Здесь нет случайных, пустых, стоящих не на своих местах слов. Максимальная точность, спрятанная под маской детской непринужденности. "Подумал Митя: "Могут неужели/ Синхронненько, в один и тот же миг,/ Подумать об одном и том же деле/ Двое людей?" - подумал Фредерик."
Нарушая все и всяческие запреты, Бонифаций доходит в своем радикализме до естественного предела и выходит вне. Так, употребляя в стихах инвективную лексику (что в наше время не редкость), он в 1993 году выпустил книгу "срамной лирики" "Въшнiя воды", целиком состоящую из соответствующих сочинений. Вторая книга, "Стихи" - квинтэссенция минимализма: 38 стихотворений, в каждом - два слова. И резко возрастает значимость знаков препинания, начертания букв, оттенков интонации. "Футбол./ Гол!"; "свеча/ горяча"; "Рис,/ Варись..."; "Например,/ Парфюмер." Стихи исключительно выразительные, надо лишь прислушаться, присмотреться. Книга эта, вышедшая в митьковском издательстве "Красный матрос", определенным образом и оформлена, каждому двустишию соответствует забавный рисунок (художник Эврика! Джанглл); стихи стали материальными объектами, их можно пощупать, подержать в руках и, следуя давнему призыву Хармса, кинуть в окно, и стекло со звоном разобьется.
Отличительной чертой поэзии Бонифация является ее разнообразие; Бонифаций не ограничивает себя одним стилем, одним направлением - он движется во все стороны сразу. С минималистскими опытами соседствуют виртуозно сделанные палиндромы, а за ними следуют откровенно-издевательские одностишия, пародирующие жесткие принципы построения перевертышей: "Чюлок колюч"; "Комар прамок". Тезис всегда сопровождается антитезисом, утверждение - отрицанием. Бонифаций - поэт-авангардист, но свойственный классическому авангарду пафос он то и дело снижает, вытравляет, вымарывает, прикрываясь скоморошьей личиной.
Иногда кажется, что Бонифаций маниакально сосредоточен на процессе письма: он пишет о том, как пишет, и пишет о том, как пишет о том, как пишет: "Вот я пишу, пишу,/ Вот я ещё пишу,/ Пишу вот этот самый,/ Вот этот самый стих,..." Зеркала, зеркала, зеркала. Его поэзия непосредственна и рефлексивна одновременно; он естественно живет в стихе и в то же время сознательно выстраивает свой имидж поэта; в нем соединено несоединимое; он сам себе противоречит, сам себя опровергает. Этим и интересен.
"Знамя", 1997, N 12.
Земное существование Бонифация завершилось в 1994 г. - он безвозвратно исчез, обратившись в чистое воспоминание. Тому предшествовали события, которые иначе как личностным кризисом назвать трудно - Бонифаций был очень хороший и никому ни в чем не мог отказать, и поэтому, когда поэта Славу Прокофьева выгнали из дома, Бонифаций пустил его к себе жить. Поэт Слава Прокофьев служил в газете "Гуманитарный фонд" экспедитором, возил тираж из редакции в Роспечать, отправлял и получал бандероли, а в свободное время ходил по Москве в офицерских хромовых сапогах, в белоснежной шинели и с галстуком-бабочкой. Мечтал он купить фрак и помимо обычных стихотворений изготавливал поэтические объекты, один из которых, новенькие рабочие рукавицы с наклеенной бумажкой (на бумажке был отпечатан текст), купил американский профессор Джеральд Яначек за 20 американских долларов. Но в 1994 году Слава Прокофьев, живя у Бонифация, денег на пропитание не имел, нигде не работал и с утра до вечера ныл, плакал, жаловался на судьбу и предавался мечтаниям о фраке, вследствии чего сам Бонифаций чувствовал себя в родной квартире, как в гостях. И что интересно - такое случилось не впервые.
Месяцев за 6 до описываемых событий прибыли в Москву два юных днепропетровских литератора. О Москве они знали только то, что там издается газета "Гуманитарный фонд" и живет поэт Вилли Мельников, поэтому, придя в редакцию, потребовали предоставить им оного Вилли. Причем один днепропетровец, имя которого время не сохранило, по большей части молчал, а второй, называвший себя Эйдосом, говорил много, быстро и нечленораздельно, торопливо проглатывая союзы, предлоги и отдельные слоги. С превеликим трудом редакционный секретарь разобрался, что к чему, кто это такие, чего хотят, и тогда позвонил Мельникову. Мельников дома отсутствовал, да и если бы был - он вовсе не собирался предоставлять стол и кров двум незнакомцам. С украинскими хлопчиками надо было что-то делать. И тогда - в недобрый час! - редакционный секретарь вспомнил, что Бонифаций очень хороший, и в самом деле Боня согласился приютить бездомных бедолаг. Но в тот же день выставил Эйдоса за дверь, поскольку последний сначала объявил Бонифация гением, а не добившись взаимности, начал самозабвенно хамить. (Чтобы закончить повествование об Эйдосе: ночью его нашли на скамеечке в парке менты - а так как (напоминаю) говорил Эйдос быстро, но непонятно, то и препроводили по назначению, в дурдом; новещал Эйдоса в доме скорби конечно же добрый Бонифаций, а потом к страдальцу приехала мама и увезла обратно в Днепропетровск.)
После этого приключения продолжались. Второй паренек, оставшийся жить у Бонифация, приехал в Москву не просто так, а лечить глаза в клинике Святослава Федорова. А это история долгая, и очень скоро Бонифаций раскаялся. "Эх, не того я выгнал! - жаловался он редакционному секретарю. - У этого деньги есть, мог бы и в гостинице пожить, а он экономит, хочет купить пуховик на рынке". Жилец мешал Бонифацию писать стихи, оказался он, вопреки первому впечатлению, болтливым и наглым, а когда хозяин указал ему на дверь, сначала удивился: "Мы же с тобой прекрасно уживались. Я тебе продукты покупал...", а потом заговорил о знакомых бандитах.
В конце концов днепропетровец уехал, бандиты так и не появились, а ситуация повторилась: поэт Слава Прокофьев сидел у Бонифация на кухне и канючил, канючил, канючил... Тут Бонифацию надоело быть хорошим и он отправил Славу Прокофьева куда подальше, а затем и сам исчез, не оставив адреса и телефона.
На месте Бонифация явился прозаик Герман Лукомников, но прозу он не писал, а начал писать стихотворный цикл "Подражания Бонифацию", потом - просто "Подражания", а потом продолжил писать стихи как ни в чем ни бывало.
Взаимосвязь Германа Лукомникова и Бонифация, точнее - характер отношений поэта Лукомникова со стихами Бонифация позволяет поставить вопрос об авторстве вообще. Когда-то Игорь Терентьев называл плагиат одним из орудий поэта - поэт, прикасаясь к тексту, делает его своим (по щучьему веленью, по собственному хотенью). Ведь он поэт, гений-игорь-северянин, или как писал другой эгофутурист, Константин Олимпов: "Я - Самодержец Вдохновенья,/ Непогрешимец Божества./Собою Сам, Творец Творенья,/ Бессмертной Жизни - Голова!"
Противоположная тенденция проявилась десятки лет спустя в деятельности ситуационистов и их отечественных последователей из группы ЗАиБИ (За Анонимное и Бесплатное Искусство) (Сегодня сходным образом работает Корпорация "Необитаемое время".) - Они подвергают сомнению сам институт авторства, для них анонимность принципиальна.
Итак: с одной стороны - гипертрофированное "я", с другой - анонимный текст, как будто созданный специально для иллюстрации известного тезиса Роллана Барта. А между - Герман Лукомников. Герман Лукомников, поэт-демиург охотно присваивает чужие тексты. (Наиболее известен жест с присвоением стихотворения Лермонтова "Парус". Открою маленькую тайну: незадолго до закрытия газеты "Гуманитарный фонд" планировалась публикация "Паруса" под именем Бонифация в одном номере и публикация его же под именем Лукомникова - в следующем; таким образом присвоение удваивалось и превращалось в фарс. К сожалению, акция не состоялась.) А Герман Лукомников, сторонник анонимного и бесплатного издает одну из последних своих книг как книгу Дмитрия Кузьмина, уступая литератору Дмитрию Кузьмину частичку своего авторского "я". В результате - отрицание обеих крайностей, и не отказ от авторства, но его размывание. Автор не умер, он просто спрятался, вон, вон, торчит из-за угла его левая пятка!
Некоторые рецензии и статьи
1992-2000 гг.
© Андрей Урицкий, 1997-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.