ГЕРОСТРАТ - 96
Александр Бренер. Интернационал неуправляемых торпед.
М.: Гилея, 1996 - 96 с. Тираж не указан.
Некоторые книги требуют немедленной реакции; они не хотят просто стоять на полке; они ждут ответного слова. Именно поэтому после ознакомления с очередным опусом Александра Бренера я попробовал написать текст, адекватный прочитанному.
В воздухе разлита усталость. Мы заглянули за подкладку и увидели кукиш пустоты, повторение повторений, окаменевшие останки, обломки чужих фраз. Мы устали, и мы кружимся в танце, тур вальса, мадам! - и раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три - по кругу, по кругу, по кругу... И тут пришел Бренер: "Братья Маркс пукали./ Антонен Арто орал./ Маяковский рыгал. Это правильно!/ Кончайте навсегда с эстетической продукцией!/ Да здравствует/ Этическая революция!"
Проще всего сказать, что он, не Великий, но Ужасный, играет в "настоящего авангардиста", и приплести что-нибудь про соответствующий дискурс. И это будет правдой - для нас давно "ироническое" стало синонимом "хорошего", а Бренер прекрасно знает, как изготовить подходящий костюмчик: драные джинсы антиэстетизма, романтический плащ социального протеста, шутовской колпак утопии и много, много мата. "Я хочу говорить/ На языке эмоций./ Этот язык до сих пор под запретом/ Везде/ Кроме пригородов и городских трущоб./ Почему же?/ Потому что эмоциональный язык - / Это язык критики,/ Доведенной до беснования." Тем временем игра дошла до предела, игра выплеснулась в жизнь; Бренер бьет стекла и морды во всех столицах Европы; его акции скандальны, он шокирует изящных барышень и советских журналистов, но последовательный радикализм требует постоянных усилий, каждый новый эпизод должен быть эффектней и решительней предыдущего. "Возможно, скоро/ Моими союзниками и друзьями/ Станут футбольные хулиганы,/ А вовсе не интеллектуалы./ Что ж, я готов к этому./ Привет!"
Так и длится бесконечный спектакль, но Бренер слишком хороший актер, и его ненависть это подлинная ненависть, а нежность - подлинная нежность. Имитировать бунт иногда удается, имитировать любовь - нет. "Что же касается моей дорогой матери,/ То она вынуждена мыть полы/ У одной богатой ашкеназийской старухи./ Если она не будет этого делать,/ Трудно будет расплатиться за квартиру./ Я очень люблю своих родителей." Всё перепуталось: искусство и жизнь, правда и ложь, истерика и рефлексия, эксгибиционизм и сублимация, и хочется, хочется, хочется бедному Бренеру то ли исчезнуть, то ли превратиться в бомбу: "Я учредил Интернационал Неуправляемых Торпед./ Мы натворим немало бед.// Мы будем взрываться сами не зная когда./ Может, при слове "нет", а может, при слове "да".// Каждое утро вы будете молиться о том,/ Чтобы нас поскорее смешали с дерьмом. // А на самом деле, дерьмо это вы./ С ног до чудовищной головы."
Душа у Бренера тонкая и сентиментальная пленница. Бренер борец со всеми, борец за всё, просто борец. Бренер новый культурный герой, несущий народам свет своего фаллоса. Что нам делать с Бренером? Бренер беременный таракан, весь мир - грязь у него под ногтями, но на восемьдесят пятой странице перехватывает горло:
Как примитивны мои кошмары!
Ни метафизики в них, ни садизма.
Только сынок мой в одежде бедной.
Только сынок мой в жестоком классе.
Только супруга с руками прачки.
Только супруга в казенном доме.
Говорят, Бренер пытался взорвать Эйфелеву башню, а мы всё талдычим на каждом углу про современное искусство, дискурсивные практики и кризис восприятия. Какая жалость, что иногда нельзя выражаться на эмоциональном языке!
Эта рецензия была написана в никуда, в пустоту и неприкаянно лежала у меня на столе, когда я узнал, что Александр Бренер своего добился: его арестовали в Голландии. Вооружившись кистью и краской Бренер проник в плохоохраняемый музейный зал и намалевал жирный знак доллара на картине Малевича "Белый крест"; естественно, Бренера повязали. Совершенный акт вандализма требует решительного осуждения. Поруганное полотно вопиет об отмщении. Если бы судьей был я, то вломил бы новоявленному последователю Балашова по полной программе, но мы не в зале суда, а Бренер не мальчик с улицы, его действия продуманны, обоснованны и по-своему логичны. Живопись превратилась в товар. Шестизначные цифры мелькают в отчетах с аукционов. Невидимые банкноты намертво прилипли к холстам и подрамникам, но если Айвазовский и Брюллов художники изначально коммерческие, то Малевич стремился в Космос. Сколько стоит выход за 0 формы? В музее авангард умирает; распродажа - убийство авангарда. В данной ситуации Бренер оказался не только хулиганом-протестантом, но и реаниматором, он вдохнул жизнь в омертвевшую плоть картины. И почему-то мне кажется, что Казимир Малевич понял бы Бренера, понял и одобрил.
Повторю еще раз: Бренер заслуживает наказания, оправдать Бренера невозможно, но не надо делать вид, что проблемы не существует, что перед нами всего-навсего выходка неуравновешенного идиота.
"Знамя", 1997, N 6.
Для меня остается открытым один вопрос - вопрос о границе дозволенного, вопрос о том, какова доля ответственности писателя. Применительно к случаю Александра Бренера очевидно, что литература восстания и бунта, истерического сопротивления и тоскливой ненависти, проникнутая антибуржуазным пафосом является необходимым, нормальным элементом нормальной жизни - к сожалению, нормальной буржуазной жизни, - но Бренер имеет право делать с собой что душеньке метущейся угодно, а как быть с теми, кто начитавшись его талантливых книг талантливо закидает камнями полицейского? И как быть с самим полицейским, в голову которому угодит пущенный меткой рукой камень? Полицейский-то в чем виноват?
Еще сложнее дело обстоит с недавним романом Павла Крусанова "Укус ангела", посвященном судьбе великой воображаемой империи. Писателя с ходу обвинили в шовинизме, ксенофобии, воспевании тоталитаризма, в идейной подготовке грядущей диктатуры, в лучшем случае в безответственности. Как будто художник волен выбирать - что ему привидится во сне... Конечно, Крусанов искренне увлечен мистикой власти, мистикой империи и мистикой смерти, но роман гораздо сложнее. "Укус ангела" основан на пересечении и взаимопроникновении различных дискурсов: классического западного фэнтэзи и русской народной мистики, римских исторических хроник и "домашней" мифологии современной петербургской литературы, русской классики и псевдорусского лубка, пряной восточной экзотики и фашистско-милитаристского культа силы. Возникает отстранение автора от текста, на которое накладывается по меньшей мере амбивалентное описание главного героя, императора Ивана Некитаева, прозванного Чумой. Это не позволяет считать позицию Крусанова прототалитарной; более того, "Укус ангела" можно трактовать как роман-предупреждение, как рассказ о том, к чему могут привести самодостаточные интеллектуальные игры - ведь слабоватый на голову Иван Чума лишь претворяет в жизнь теории профессионального болтуна Петра Легкоступова и, в конце концов, фактически уничтожает мир.
Каково бы не было намерение романиста, он написал темный, тяжелый, неожиданный текст, в котором выразилась вся сумма смыслов, связанная с неизжитыми в обществе имперскими иллюзиями и возросшими последнее время упованиями на сильную власть, сильного лидера. Другое дело, что вокруг сочинения Крусанова началось сомнительное политико-идеологическое кружение, и сам писатель не только не считает нужным от него дистанцироваться, но и принимает активное участие в якобы шуточных, якобы пародийных акциях, вроде письма к В.В.Путину с призывом воевать Царьград. К тексту как таковому это никакого отношения не имеет. Литература связана с политикой и идеологией, но остается литературой - претворенными в слово сомнамбулическими видениями.
Некоторые рецензии и статьи
1992-2000 гг.
© Андрей Урицкий, 1997-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.