[Оглавление]



НЕЗДЕШНИЙ БОГ




НЕЗДЕШНИЙ БОГ

Стою у храма. Бог поёт в груди.
"Надень платок", - старуха мне твердит, -
не оскверняй собой обитель Божью", -
и пыль сметает с лестничных перил.
Но пыль не оседает, а парит,
как бабочки на волжском бездорожье.
Глотаю воздух - горечь от глотка,
когда (за неимением платка)
врата к Отцу невидимо забиты.
Пугает строгий голос: "Аз воздам".
Но слышу: "Дочь, не бойся. Ты - мой храм.
Я рядом! Я не дам тебя в обиду".
И этот мой нездешний добрый Бог
ведёт к реке, туда, где спелый мох,
улитка и песок на тёплой тверди,
где дарит мне живую тишину -
её не потревожить, не спугнуть -
в ней только мы: ни горечи, ни смерти,
где, выключив свои монастыри,
без умолку безмолвно говорим,
как будто впрок хотим наговориться.
Бог шепчет: "Я люблю тебя. А ты?"
А я в ответ молчу до хрипоты.
Мне страшно: надо мной большая птица.
Она кричит. Она - моя вина.
Но слышу ясно: "Дочь, ты прощена.
Держись любви, как света - тьма ночная.
А те (кому прощенье невдомёк)
пускай твердят: "Неправильный твой Бог"
и ждут Меня, Меня не замечая".

_^_




УЧИТЕЛЬ

Он входил, хромая, в притихший класс,
с теплотой отцовской смотрел на нас.
Шёл к столу, молитвы под нос шепча.
И трещала лампочка Ильича.
...Кыргызёнок, слушай про мать земли,
про богатство древнего Сомали,
про страну шумеров и Вавилон,
мир, который тайнами окружён.
И запомни: выше всего - любовь,
совершенен каждый, кто к ней готов.
В непрощенье слышен звериный рык,
кто прощает - сущность святых постиг.

Много стран объехал учитель наш.
Знал, как сшить чапан, как испечь лаваш.
Он учил, как сделать тугой аркан,
и дарил нам камни из разных стран:
вот голыш из солнечной Шри-Ланки,
вот куриный бог из Чулым-реки.

Мы узнали позже, через года:
никуда не ездил он никогда,
он чудил и камни искал для нас
в шумных водах местной реки Талас.
И любил, чтоб юрта была светла,
и жену любил. Да она ушла,
написав: "Чингыз... ты хороший, но...".
Как шайтан в степи, он кричал в ту ночь,
пил арак, о доле своей скорбя.

И всю жизнь прощенью учил... себя..

_^_




РОЖДЕСТВО

Холодный сумрак пахнет январём.
Всем хочется чудес, но их не сыщешь.
Я в храм иду, минуя ветхий дом -
в нём правят запустенье и затишье.
Непрочна жизнь, обманчива подчас,
едва начнётся, глянь - уже отпета.
Но плотник галилейский учит нас
нисколько не заботиться об этом.

Иду по переулкам и дворам.
Мне чудится сегодня непрестанно
распятье в перекрестьях старых рам,
желтеющих от отблесков фонарных.
Я прочь гоню предчувствие беды.
Мне холодно, и вроде не согреться,
но жарок свет, идущий от звезды
у яслей вифлеемского младенца.

_^_




Я ПОМНЮ

Я помню старенький сарай,
где клад зарыт - отцовский ножик.
Ползёт июньская жара,
у леса выпь кричит тревожно.
Я из окошка чердака
смотрю на речку свысока.

Там тихий плёс, мосток сырой,
чернеют каменные глыбы.
Мы завтра с папкой и сестрой
пойдём ловить сетями рыбу,
потом пожарим на костре.
...Вдруг слышу крик: "Сынок!Андрей!"

И меркнут речка и костёр,
густеет воздух неподвижный.
Гляжу испуганно во двор:
под сонным небом спеют вишни,
гуляют куры, сохнет таз.
А мамка хмурится, крестясь.

Идёт ко мне. А комарьё,
взметнувшись, быстро отступает,
и солнце трогает её
сквозь щели ветхого сарая.
Нащупав тонкое плечо,
то замирает, то течёт.

Я выхожу в просвет, к лучам,
неясный страх бежит по венам.
В проулке женщины кричат,
как в день, когда горело сено,
но их слова не разобрать.
Меня схватив, рыдает мать.
Не знаю, в чём моя вина.
И слышу страшное: "Война..."

_^_




СГОРЕВШАЯ ПОВЕСТЬ

В костре покорно сгорает осень.
Никто уже ни о чём не спросит,
затишье - первый симптом разлук.
Гляжу на пламя, а вижу поезд,
в котором мы начинали повесть,
когда дороги вели на юг.

Я помню: лето, купе, два чая.
Мы поначалу с тобой молчали,
потом болтали наперебой.
На полустанках кричали тётки,
соседи пели и пили водку,
и угощали нас шаурмой.

Потом по скайпу встречали зиму,
давали ей превосходный стимул
теплеть, синоптикам вопреки.
И нагревалась она до жара,
когда мы, слушая песни Мары,
с тоской смотрели на рюкзаки.

Апрель, дойдя до кипящей точки,
однажды выхватил нас из прочих,
соединил в петербуржской мгле.
И ночь обоим казалась белой.
Мы целовались. Свеча горела,
по-пастернаковски, на столе.

Потом июль полыхал повсюду,
и мы сгорели в одну минуту.
Земля, рассохшись, была мертва.

Теперь не больно смотреть на пламя...
Последней в нас догорает память,
с такой же горечью, как листва.

_^_




МЫ ПОВСТРЕЧАЛИСЬ В N-СКЕ

Мы повстречались в N-ске, где мир отчаян,
где каждый первый жаждет в Москву отчалить,
но до неё пара тысяч холодных вёрст.
Ветер кусал нам щёки, царапал руки,
лез под пальто и тыкался мордой в угги,
выл, словно псина, и всюду совал свой нос.
Были дома расписаны, как шкатулки,
тропы вели в пустынные переулки,
плакало небо и скупо цедило свет.
Ты говорил, что наши следы сотрутся,
нас не отыщет время, поскольку улиц,
да и, пожалуй, N-ска на картах нет.

Чтобы взлететь, а после упасть и сбрендить,
мы согревали зиму палёным бренди,
вязли в офлайне, привычно забыв про сеть.
Мы не боялись взглядов и пересудов
местных святых, в которых не спят иуды,
тех, что любили из окон на нас глазеть.
Это казалось странным, пустым, и только.

Нас прошивало нитью калёной, тонкой.
Ты говорил, что прорвёмся, но не сейчас.
Пеплом стелился "Винстон", сходились тучи.
Шли второпях часы, и на всякий случай
мы целовались неистово... про запас.

_^_




ТАЙНЫЙ ХРАМ

Наш тайный храм - подобие тюрьмы,
где в будни горько-сладкий запах воли,
где дверь закрыта наглухо, но мы
для входа активируем пароли.
Я жду тебя с рассвета до темна,
прислушиваясь к шорохам у двери.
Там медленно густеет тишина,
и вечер, словно свитер, безразмерен.
А дома у тебя тоска, борщи,
в шкафу пылятся свадебные фото,
и спальня пахнет кремом от морщин,
и женщина рыдает отчего-то.
Одной из нас придётся проиграть
и больше для тебя не приключиться.
Но если жизнь - болото, значит, гать -
часы, когда ты дышишь мне в ключицу,
когда вину мы делим пополам,
замешивая боль на поцелуе.
Поскольку Бог не лезет в души к нам,
то, кажется, что Он не существует.
Надень на солнце крепкий поводок,
сними усталость, кинь на спинку стула,
и пусть другая шапки вяжет впрок,
чтоб голову от злости не продуло.
Пускай она заваривает яд,
обидой застилает ваше ложе
и нежит повзрослевших чертенят,
на наших неслучившихся похожих.

_^_




В СКЛЕПЕ

В холостяцком зашторенном склепе,
пачку Явы ухлопав на треть,
вытрясаю из прошлого пепел -
больше нечему в прошлом гореть,

чтобы та, от которой теплело
за грудиной с весны до весны,
не врывалась теперь то и дело
в нездоровые горькие сны.

Пусть она из окошка трамвая
не глядит на безжизненный дом,
где ходила, как Ева, нагая,
по дощатым полам босиком,

и по-женски легко, без разминки,
тишину и безделье гоня,
заводила котов и пластинки,
разговоры, часы и меня.

Но ушла без причин и упрёков.
Только мысли о ней, жги-не жги,
каждый день в зарифмованных строках
на клочках сигаретной фольги.

_^_



© Елена Уварова, 2022-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2022-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]