[Оглавление]




О  ФОТОГРАФИИ


"ФОТОГРАФИЯ КАК ПОЛНОЕ ПОЗНАНИЕ МИРА" - вот тема этой заметки. Действительно, фотография несет в себе попытку познания, более того - познания отсроченного. Я нажимаю на спуск и вот мгновенное состояние мира чудесным образом у меня в маленькой коробочке, в фотоаппарате. Позже, в темноте и с предосторожностями я извлеку рулон этих украденных мгновений, пока еще скрытых от меня. Я обработаю их химикалиями, и они проявятся - как преждевременно пока это слово! Нет, пока запечатленный мир, остановленные мгновения не проявились - пока только негатив, маленькие картинки с чудно перепутанными цветами. И только сейчас начинается самое интересное - извлечение из маленьких картинок украденного мгновения мира. Я разглядываю отпечаток - странно, вот этого я тогда не разглядел, на это не обратил внимания, это мне запомнилось совсем иначе. Я увеличиваю отпечаток, кадрирую его, меняю экспозицию печати, выявляя какие-то интересующие меня детали - вот он, истинный процесс проявления того запечатленного мгновения мира.

Остановимся на этом подробнее - как вообще стал возможен этот процесс? На фотографии мы разглядываем именно мир, причем мир не субъективный (я не хочу здесь утверждать, что этот мир объективен), не внутренний мир художника или зрителя. Художник рисует всю свою картину, сам накладывает каждый мазок - он ответственен за свою картину (Ответственность здесь понимается не в этическом, а только в интеллектуальном плане - к художнику можно обратиться за разъяснением и не столь важно, насколько внятными они будут). В пятнах Роршаха каждый видит что-то свое и это предельно субъективный взгляд. Вот она, дистанция - от полного контроля (или иллюзии полного контроля) живописи до абсолютной произвольности чернильных пятен, но все - по шкале субъективного. Фотография же стоит в стороне от этой шкалы, в ней едва ли не больше объективности, чем в самом объективном мире реальности. Фотография появляется по волшебству - усилия, в том числе (и особенно) интеллектуальные, необходимые для ее создания, несоизмеримы с получающимся результатом. Наш глаз нацелен на что-то одно, на какую-то деталь - объектив фотоаппарата видит весь мир в целом как он есть. Иногда возникает ощущение, что под действием заинтересованного взгляда человека мир отворачивается, прячется. Человек всегда смотрит как художник, укладывая увиденное в некую мозаику, в пространство картины. Фотоаппарат не имеет пристрастий, он видит мир таким, каков он есть - самое забавное, что мир умудряется в одно и то же мгновение выглядеть по-разному для человека и аппарата. Нет человека, который мог бы взять ответственность за все, изображенное на фотоснимке.

Эта мифологическая особенность фотографии не могла пройти мимо писателей. Они использовали обе ее составляющие - и непостижимую полноту (или точность?), и чудо ее появления. Первая дала сюжеты или просто детали бесчисленному множеству детективов. Взять хотя бы "Отражение" Дика Френсиса - весь сюжет построен на том, что один фотограф пытается (и успешно) открыть то, что другой фотограф спрятал в своих снимках, на первый взгляд безнадежно испорченных. Следующее, что приходит на память - фильм про убийцу-маньяка "Наблюдатель / The Watcher", который посылал полицейскому следователю фотографии намеченных жертв. Маньяка играет Кеану Ривз, а следователя - Джеймс Спайдер. Один из лучших и самых напряженных кадров фильма - где следователь вглядывается в гигантски увеличенные фотографии. В одном случае он замечает отблеск на стеклах очков жертвы, в другом - стаканчики кофе, что позволяет определить место. Это - не только точность, но и полнота.

Максимального воплощения точность и полнота достигают в "сумеречном рассказе" Александра Иванова "Стереоскоп", написанном в 1905 году. Там главный герой (повествование ведется от первого лица) покупает старый стереоскоп с единственным снимком зала Эрмитажа. Он начинает рассматривать этот снимок:

Пред глазами моими лежал хорошо знакомый зал Эрмитажа, но вместе с тем немного чужой и страшный, какими порой являются в снах знакомые нам покои и помещения; двойник этого зала, несколько уменьшенный и фотографического цвета. Росло старое волнение, и старое волшебство все больше овладевало мною; хотелось пройтись по этому мертвому залу, бродить между статуй и саркофагов; хотелось проникнуть в соседний зал, что тихо глядел в высокую дверь. Вдруг почудилось, будто слабый запах керосина от моей лампы исчезает и сменяется каким-то другим, уже где-то мною слышанным; скоро я догадался, что он напоминает особый запах, присущий нижним залам Эрмитажа. Я все смотрел, не отрываясь. Призрачные очертания зала и всех предметов в нем стали расти; зал словно приближался ко мне, принимал меня в себя, обступал меня своими стенами сзади, справа, слева; мне казалось уже: я могу их увидеть, стоит мне повернуть голову. И вот этот зал минувшего Эрмитажа сравнялся в размерах с залом Эрмитажа настоящего. Внезапно я осознал, что не сижу уж, а стою на полу, локти не опираются более на стол, и я свободно опустил руки. Наконец исчезло всякое сомнение в свершившемся волшебстве, я стоял внутри призрачного зала, который доселе видал лишь чрез линзы издали. Исчезла моя комната, стол, лампа. Исчез и сам стереоскоп: я находился внутри его.

Далее герой рассказа начинает свое путешествие по "безжизненным покоям стереоскопного мира, по невозвратным залам Эрмитажа, давно уплывшего в минувшее, как умершее и застывшее мгновение". Это путешествие не ограничилось одним только Эрмитажем, а захватило весь Петербург. Вот она - подлинная полнота: из одного кусочка мира - зала Зевса Олимпийца - разворачивается весь мир, т.е. небольшая часть несет в себе целое. И это написано в 1905 году, до голографии и фракталов. Интересно отметить, что точность здесь не полная - весь мир "буроватого, фотографического цвета". Впрочем, элиминировано самое непостоянное и переменчивое свойство - цвет, зато осталось значащее - форма. Ключевым эпитетом в описании стереоскопного мира является "безжизненный, умерший". Вот оно - отказ от движения в обмен на полноту, мечта Лапласа - знать координаты и скорости всех частиц, чтобы рассчитать будущее мира. Фотография как мечта механистического познания - вот что вкупе с желанием присвоения мира движет людьми, нажимающими на кнопки своих фотоаппаратов.

Но есть и вторая составляющая мифической особенности фотографии - чудо ее появления. В литературе это "Чудесный фотографический аппарат" Александра Грина, где снимок делает молния на коже убийцы, что его и изобличает; это и "фотография на глазном дне" - миф, с помощью которого раскололи не одно преступление - подозреваемому показывали сильно увеличенную фотографию лица убитого, в зрачок которого впечатывалась (монтировалась) фотография убийцы. Сами эти выдумки возможны только потому, что для нас непостижим сам способ фотографического запечатления, полного и точного. Лучше всего это выразил Хулио Кортасар в своем рассказе "Апокалипсис Солентинаме":

...появление из ничего, из квадратненького небытия лиц и прощальных улыбок привело меня в изумление, и я им сознался в этом - помнится, я спросил у Оскара, что произошло бы, если какая-нибудь вслед за семейной фотографией пустая квадратная голубизна разродилась бы Наполеоном на лошади.

Действительно, почему на фотографии реальный мир? Даже если и реальный мир, почему он повернулся именно этой стороной? Под действием взгляда мир закрывается, прячется - как выглядит море, когда на него никто не смотрит? Почему бы миру перед взглядом фотоаппарата не повернуться другой стороной - хотя бы Наполеоном на лошади? В рассказе Кортасара мир действительно повернулся другой стороной - вместо фотографий картин крестьян-художников на слайдах появляются фотографии грядущего - расстрел этой латиноамериканской коммуны. Так же и в рассказе Грина мир через фотографии несет особое сообщение для зрителя.

Интересно отметить, что обе эти особенности мифологического бытования фотографии даже в своих заостренных формах не противоречат друг другу: из рассказа Кортасара "Слюни дьявола", основанного на второй особенности фотографии, получился замечательный фильм Микелянжело Антониони "Blow up" - фотоувеличение. Несколько случайных снимков в парке скрывают сцену готовящегося убийства. Фотограф помешал убийце! - нет, не помешал - при внимательном анализе следующей фотографии виден лежащий труп. Само название фильма обозначает фотографический прием, когда фотография увеличивается до огромных размеров, что из-за зернистости почти невозможно разобрать изображение. Это сложно, но это - полнота мгновения мира, скрытого в снимке.

Все-таки воображению человека мало полноты мира в одно застывшее, "мертвое" мгновение. Пусть это шанс познания мира - у нас всегда не хватает времени на познание, объект меняется, в одну реку нельзя войти дважды, а фотография дает такую возможность - нам все равно нужна жизнь, нужно изменение. И вот стереоскопический снимок в рассказе Иванова начинает темнеть и оживают застывшие фигуры на фотографии:

Ходит куклообразный двойник, ищет меня! и движения ее словно связаны чем-то, как движения автомата; безобразны и безжизненны.

Меняются и фотографии в рассказе Кортасара - от одной к другой развивается сюжет. Жизнь есть и в безжизненном мире - залог этому человеческое воображение.



И последнее, чем хотелось бы закончить эту заметку - агностик от фотографии. В "Преподавателе симметрии" Андрея Битова есть новелла "Вид неба Трои". Там один из персонажей изобрел аппарат, позволяющий фотографировать прошлое - но как мало мы видим на этих снимках! Вот Шекспир после спектакля - две ноги в тазе с горячей водой; вот фотография ветки, с которой только что вспорхнула птичка, послужившая источником вдохновения для поэтов озерной школы; снимок облаков на летнем небе - вид неба Трои. Что это - сомнения в полноте фотографии или просто мир решил пошутить над фотографом?


10.05.2002




© Тимур Василенко, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]