СЕСТРА МОЯ ГОЛОС
* * *
так и быть, погода не зря
бунтовала из зеркала луж -
сквозь колючую сырость разряд
электрички стучался в глушь
(подступает ответная дрожь,
межвагонную чуя тягу -
словно волосы на голове, встаёшь
на перроне и выше, в тамбур)
каждый день от Москвы и обратно идут,
но порой, как траве вдоль путей
на роскошном ветру - перехватит дух
от обычной судьбы своей
я там жил и вставал по утрам на краю
и чащобу глаз продирал -
душ из чёрного кофе в утробу мою
хлестал, где с утра ни хера
упражненья потом, тяжелы натощак,
с недосыпа хуже всего
(чтобы крест не болтался за кровью в ушах,
я снимал ненадолго его)
та, куда родило нас, большая страна
продолжалась в такую-то рань
(на подушке ждал пограничный знак,
под подушкой стонал океан)
подступала Москва, и курьерских дней
непролазных тянулись составы
я ходил до окраин, но руки длинней
у кого-то, чем ноги красавиц
(как же нужно зайти далеко на своём,
нагишом сквозь какую Сибирь -
чтобы потный кулак, в котором живём,
этой кистью пробитой разбить)
_^_
* * *
моросит, а в крови саботажничает жара,
и на девичий взгляд отзывается температура -
лет на десять, поди, меня младше она заняла
свою очередь в регистратуру
только в двери вошёл, сразу вижу: тревожна, легка
занавеска лица, ветер глаз против пришлого ветра
поднялся - да талант, неожиданной жизни строка
в поздравительном тексте больницы, могильного метра
отвернулась, и ладно, и я отвернулся о том
на конец коридора, где в окнах безмолвствует город,
но над крышами кружится Кипеж -
в том небе крутом
что ты делаешь, плоть моя голод, сестра моя голос?
_^_
* * *
я гулял выходной вдоль реки и дошёл до разлива,
ибо без вариантов, и канул в широкую высь
и нащупал билетик в кармане, а он счастливый -
там прошедшие дни и грядущие ровно сошлись
вот что будет, что было - два подступа к апофеозу,
и безумие мига мой мозг разделяет, пока
ещё можно, на небо и воды, на бездну и воздух:
горизонт на волнах, как от дома родного доска,
под которой заснул без боязни мой дядя покойный,
авантюру сознанья и доблесть дыханья храня
на которой стоишь, выходя на крыльцо, босиком ты -
перед сном посмотреть далеко, далеко, на меня
_^_
* * *
как роскошным июлем - горжусь тобой, бездна, горжусь
через синь твою, белизну, желтизну и зелень
проплывает баржа с моим хлебом, порядочный груз,
только жизнь длинней и тяжеле
и в просвете её превосходства над хлебом моим
умещается смерть и раскинулся чудный топоним:
кто прошёл через Каторжный сад, остаётся другим
к ноябрю (становясь ещё там, по весне и по-полной)
а потом - слышишь, ломик по жирному скользкому льду
всё стучит, высекая искру, подгрызая массивы,
что обычно имеются, если нырнуть, в виду
с колокольни - на город красивый
_^_
* * *
среди фасадов, так желторечиво
признавших тайну,
что всё стоит красиво и не криво
на давешней беде фундаментальной
на улице Манерной и Манежной
я чувствую к тебе большую нежность
чего мы здесь, как ветер, ищем-свищем, -
не правда ли, для счастья своего
нам нужен несчастливец полунищий
и комната излишняя его
залога не возьмёт, он сам для нас оставлен
скупым авансом, на условный срок.
залога не возьмёт, о нет, не станет,
он сам бессмертья, может быть, залог
и выхода нам нет, уже мы вышли,
куда - неясно, вышли наконец
к тому, чьё имя - комната, излишняя,
с окном в слепящий двор пустых небес
и выхода нам нет, теперь труба нам
и жаркий летний свет в её конце.
сжимается кольцо на безымянном
окраиной, врезающейся в центр
_^_
* * *
две земли - на которой стоишь
и в которой лежишь,
красная-жёлтая плитка -
одинаковым словом замазаны швы, и кресты
там, в бездонных летят рубежах, словно птицы-открытки
сквозняка обоюдного, и с высоты -
неразъёмные реки-мосты
эта глушь, куда косится взгляд - разве мне всё равно,
нет, не мне всё равно, а кому, а кому остаётся,
не кому, а чему -
с нескрываемой ярость-виной
в красно-жёлтую степь смотрит-бьётся
то и делают чувства, что врут, не стыдясь ни хрена,
эти самоубийцы в рай,
сотворившие дети:
чище свежего хмурого неба, под коим она
поезда под откос -
нет на свете
а потом снова врут, но про солнце,
(имеют право) -
вечен сварки ожог на железного мясе листа!
жаждет вида воды по весне - не умеющий плавать,
как подруги забытой лица
_^_
* * *
от комбината пахнет стружкой через реку
а я стою, курю, схожу с ума
немного надо для безумья человеку:
закат, дорога, дачные дома
у бедных крыш края сиянье застит
и дикая черёмуха в дворах
темнит о боли и темнит о счастье -
столь сильных, что темнеет на глазах
мне хочется спросить, что происходит -
но я не понимаю, у кого,
но судорогой воздух небосводит,
хотя не происходит ничего
черёмуха темнеет не от боли
и крыша дому каждому легка
не время, и не жизнь - из-под обоих
уходят прочь дорога и река
_^_
* * *
по обе стороны насыпи падал снег.
падал, потом лежал.
посередине, по шпалам, шёл человек,
и вроде бы соображал,
куда он идёт (к друзьям, с электрички, бухать),
но мглистая пустошь огромна была и тиха
и насыпь была высока, и пространство с неё
сходило во глушь, во мглу.
и было так тихо, как будто немой поёт
и тщетно пытает слух,
не зная, что песню свою он глазами лишь
услышит, увидит полей непроглядную тишь
и шёл человек, не зная, - вблизи, вдали
виднелись посёлок, завод, путевая стрелка.
и снег, будто карта тех мест, был разорван так мелко,
что сыпался тише, чем песня, и ниже земли
и шёл человек, не зная, куда его денет
огромный, немой, безвременный зимний день
потом позвонили друзья,
спросили, когда он, где он,
и он им ответил: я скоро, уже нигде
_^_
* * *
впечатана птица навеки в монету дорог -
литую слезу подбери на язык, на зубок
спрессованный прах, из которого делают век:
безвкусная горечь, нетленный осадок от всех
империя гибели жалкой, в щемящий замес
того, что должно быть - упавшее то, что мы есть
но это - удача, надежда, нажива - орёл
о Боже, как много над смертью просторов и сёл
и жжёт триколор остановок промеж городов
глаза даже те, что не видят ни яви, ни снов
апрель красит в рай нашу участь, и в целое - часть,
и птица так вдавлена в твердь, как приказа печать
и вслед за движением неба маршрут областной,
как жилы руки - за снарядом, натянут весной
так спит, разметавшись, земля моя в длинном пути -
мертвец плодородный - не сдался, - под спудом летит
на склонах - на сломах, - метнувшихся в кровную высь,
разбитые крылья глухими углами срослись
_^_
* * *
тем движеньем, которым туман постилает поля -
холодящим и нежным, огромным и зыбким накатом -
кровь по жилам шуршит, приползает с работы змея,
где-то в безднах молекулы тянется к Господу атом
если что-то и значат поля, то немного, а всё
для меня - или сами "зеро", и зияют в тумане,
капитально накрывшем дорогу, автобус и сон:
выходя, озираются в выкачанном океане
пассажиры неблизкой беды -
эй, водитель, смотри,
как ничто расправляет усталые крылья ли, плечи
и простор безнадёжней, чем мама и папа мои -
за любое мгновенье до встречи
_^_
* * *
кого благодарить за время года,
за то, что повезло,
опять весна, что не забыл пин-кода
неоднозначное число
на карточке расплаты, не проспал работу
с похмелья после вечера в кругу
чужих друзей, что не до рвоты
там накидался, не в дугу, -
за то, что сплю, и никого под боком,
за то, что мне пока
моё лишь тело выдано залогом
бессмертия души наверняка
в пределах жизни, пусть не больше.
за то, что смерть моя не подомнёт, -
на что крута, а не осилит солнце
там, надо мной,
и после, подо мной
кому сказать, что благодарен сильно -
погашен на ночь долг, заброшен галстук,
пустой трамвай по улице "спасибо"
гремит, и через улицу отсюда
"спасибо" искажается в "пожалуйста"
_^_
* * *
кто-то из вечеров ещё может меня уничтожить,
словно молодость неизлечима, хотя - ни черты:
лишь смятенье при взгляде на небо - откуда? - и чьё же
имя пальцам мерещится с краю моей немоты?
я не знаю, а знаю, что это - с тоски и от солнца,
просто лето уходит, свою продирая жару
дотянувшейся улице только одно остаётся -
неподвижною музыкой так и желтеть на миру
и не время теперь, а знакомое место года,
и в зелёной щетине, в глазах голубых пустыря
продолжается жизнь - столь прекрасная, видимо, кода
и безумная, что -
повторяй, музыкант, повторяй
_^_
|
