|
Иосиф Бродский НОЧНОЙ ПОЛЕТ В брюхе Дугласа ночью скитался меж туч и на звезды глядел, и в кармане моем заблудившийся ключ все звенел не у дел, и по сетке скакал надо мной виноград, акробат от тоски; был далек от меня мой родной Ленинград, и все ближе - пески. Бессеребряной сталью мерцало крыло, приближаясь к луне, и чучмека в папахе рвало, и текло это под ноги мне. Бился льдинкой в стакане мой мозг в забытьи. Над одною шестой в небо ввинчивал с грохотом нимбы свои двухголовый святой. Я бежал от судьбы, из-под низких небес, от распластанных дней, из квартир, где я умер и где я воскрес из чужих простыней; от сжимавших рассудок махровым венцом откровений, от рук, припадал я к которым и выпал лицом из которых на Юг. Счастье этой земли, что взаправду кругла, что зрачок не берет из угла, куда загнан, свободы угла, но и наоборот: что в кошачьем мешке у пространства хитро прогрызаешь дыру, чтобы слёз европейских сушить серебро на азийском ветру. Что на свете - верней, на огромной вельми, на одной из шести - что мне делать еще, как не хлопать дверьми да ключами трясти! Ибо вправду честней, чем делить наш ничей круглый мир на двоих, променять всю безрадостность дней и ночей на безадресность их. Дуй же в крылья мои не за совесть и страх, но за совесть и стыд. Захлебнусь ли в песках, разобьюсь ли в горах или Бог пощадит - все едино, как сбившийся в строчку петит смертной памяти для: мегалополис туч гражданина ль почтит, отщепенца ль - земля. Но услышишь, когда не найдешь меня ты днем при свете огня, как в Быково на старте грохочут винты: это - помнят меня зеркала всех радаров, прожекторов, лик мой хранящих внутри; и - внехрамовый хор - из динамиков крик грянет медью: Смотри! Там летит человек! не грусти! улыбнись! Он таращится вниз и сжимает в руке виноградную кисть, словно бог Дионис. 1962 |
Joseph Brodsky LE VOL NOCTURNE Dans le ventre d'avion j'errais dans la nuit et scrutais les étoiles, et une clé égarée dans ma poche faisait bruit, inutile en cavale. Le raisin au-dessus imitait l'acrobate de l'angoisse et du moche. Loin était de moi mon natal Leningrad et les sables étaient proches. L'aile d'avion s'approchait de la lune en acier en éclat terne et laid. Un Tchétchène à côté vomissait, et coulait l'immondice sous mes pieds . Mon cerveau, tel glaçon dans un verre, frémissait. Au-dessus d'un sixième de la Terre, le saint bicéphale vissait ses deux nimbes dans le ciel. Je fuyais le destin, les cieux bas, je quittais tous mes jours allongés, toutes les chambres où je mourrais et puis ressuscitais dans un lit étranger . Je fuyais les paroles qui serraient la raison en étau sans issue, et les mains que je saisissais et puis dont je tombais vers le Sud. Quel bonheur qu'elle est vraie, si l'on en a besoin, la rondeur de la Terre, que ton æil ne prends pas liberté de son coin, mais non plus - à l'envers. Dans la poche de l'espace tu creuseras avec peine une sortie, et vas-y assécher de l'argent des larmes européennes dans le vent de l'Asie. Souffle donc dans mes ailes, pas pour crainte et pour tort, mais plutôt pour la honte. Me noierai-je dans les sables, en montagne trouverai-je mort, ou passerai-je à bon compte - c'est pareil dans les yeux du mortel souvenir. Soit c'est la mégapole des nuages va un tel citoyen accueillir, soit la terre lui sera molle - mais tu apercevras, ne m'ayant pas trouvé en plein jour, en lumière, les moteurs d'un avion farouchement travailler décollant de la terre. Miroirs des radars se souviennent de moi, le chæur des haut-parleurs - hors du temple tu en entendras la voix : Oublie tous les malheurs ! Là, très haut, dans le ciel, est un être humain, il regarde dans l'abysse et il serre une grappe de raisin dans la main comme un jeune Dionys. Traduit du russe par Anatoli Velitchko |
© Анатолий Величко (перевод), 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.