МОЯ ТИХАЯ СМЕРТЬ
По дороге, изрытой колеями, мы вошли в эту деревню. Я подумал, что это цыганская деревня, хотя с таким же успехом она могла быть и болгарской, и румынской - какой угодно. Нам навстречу попадались люди, скалили прокуренные зубы, будто уже что-то о нас знали, провожали нас загадочными взглядами, о чем-то переговаривались. Хотелось скорее отсюда убраться, мы шли по разбитой дороге, ноги то и дело соскальзывали в ямы с отпечатками шин на дне, мы перескакивали с выступа на выступ, темнело. Я подумал: какая же здесь, наверное, грязь после дождя! Брат шел за мной, я иногда оглядывался, он тут же поднимал глаза и улыбался. За деревьями по обочинам мелькали белые дома, все одинаковые, с одинаковыми террасами, квадратными колоннами, украшенными виноградным орнаментом. Деревья - все сплошь старые тополя, готовые рухнуть при первом же сильном ветре. Кое-где в колеях попадались остатки сбившегося пуха на длинных веточках.
Нас ждали в доме за деревней, благодетельница пригласила нас с братом в свой особняк. Надо было только пройти небольшой перелесок (или, может, это был запущенный парк), который подступал к деревне. Я надеялся попасть к благодетельнице до ночи, хотя уже смеркалось.
Потом из-за дерева выскочила эта девчонка, подбежала ко мне, выкрикнула что-то, засмеялась, сверкая зубами на темном лице. Мы стояли на выступе между двумя колеями: девчонка, я и мой брат за мной. Она перескочила на соседний выступ, а потом снова на наш уже за моей спиной и оказалась лицом к лицу с братом. Всем, кто его знал, мой брат казался небесным существом, и даже не потому, что был красивым, хотя, наверное, младшие дети всегда красивее старших, а он был младше меня на два с половиной года. Но дело было не в этом, а в его аутизме. Он смотрел и улыбался с таким сожалением, словно знал что-то важное, но не мог облечь в слова. Заговаривать с ним было бесполезно: он улыбался и молчал. Иногда это мешало, но если не знать о болезни - можно было подумать, что он просто слишком молчаливый.
Девчонка повисла у него на локте и принялась канючить на своем непонятном языке - то ли румынском, то ли цыганском. Брат пристально смотрел ей в лицо, будто пытался разобрать, что она говорит. Я спросил у нее: "Чего ты хочешь? Отойди, мы спешим". Она обернулась, скорчила быструю странную рожу и погрозила мне кулаком. В ней не было ничего страшного, она была маленького роста и худая, но за ней, за ее спиной я вдруг почувствовал колыхание невидимой злой силы, безразличной ко мне, но не к моему брату. Это ощущение было ужасным, я вдруг понял, что едва ли смогу его защитить, потому что даже не вижу своего врага. "Отстань от него!" - заорал я и шагнул к девчонке. Она проворно, не отпуская руки брата, юркнула за его спину. Второй рукой - грязной, с остатками малинового лака, который почему-то любят все цыганки, - она обхватила его за талию и потащила задом от меня. Брат не сопротивлялся. "Отстань от него!" - снова завопил я, но девчонка расхохоталась и показала мне язык. Маленькая дрянь, уверенная в своей безнаказанности. Чуть поодаль с краю дороги собиралась толпа деревенских жителей - чумазых, как и эта девчонка, в рваной грязной одежде. Кажется, они обсуждали происходящее: жестикулировали, посмеивались, тыкали пальцами то в меня, то в брата с девчонкой. Они чего-то ожидали, и оттого, что я не понимал, чего именно, и мне нечем было им ответить, мне стало так тоскливо и страшно, как будто враз наступила зима - с тучами, до которых можно достать рукой, с круглыми крупинками снега и самым коротким днем в году. Я в два прыжка догнал девчонку, оторвал ее руки от брата и задвинул его за себя. Он выглядел так, словно не понимал, что происходит. Девчонка заверещала, толпа неопределенно загудела. Я не мог уловить в этом гуле ни угрозы, ни разочарования, ни чего-либо еще. Толпа гудела, как турбина: без выражения и мысли. Девчонка выкрикивала что-то сквозь верещание - и толпа отвечала ей гулом и одинокими вскриками, которые выстреливали, как потайные пики из щелей между камнями в секретном лабиринте. Я ждал. Ничего не менялось. А потом и вовсе сошло на нет: люди постепенно разошлись, девчонка смолкла, еще раз погрозила мне кулаком, сказала что-то презрительное и убежала, мелькая стоптанными подошвами матерчатых тапочек.
Я перевел дух, огляделся по сторонам, обернулся. И почувствовал дурноту. Я видел пустую дорогу в лучах ржавого солнца, я видел каждую тень от каждой выбоины, очертания леска за деревней, но брата не было. И вообще на улице не осталось ни души, даже дома за деревьями казались пустыми и заброшенными. До меня вдруг дошло: а что мы вообще здесь делали? Почему мы здесь очутились? И что теперь? Я понимал: без благодетельницы я ничего не смогу ни предпринять, ни решить. Значит, надо бежать к ее дому. Возможно, брат найдется до темноты, мысль о дневных поисках и вообще о дневном свете была мне отвратительна и невыносима.
Я бежал через парк, по дорожкам, на которых сохранились остатки бетонных плиток, некоторые валялись неподалеку, вросшие в землю, как надгробья на старом кладбище. Я налетал на корни и спотыкался, я поднял слишком много пыли, прежде чем увидел ее дом с галереями, большой парадной лестницей и светом в окнах. За спущенными шторами перемещались непонятно чьи тени. Благодетельница встретила меня сразу за дверью, в холле. Она улыбалась, протягивая руки, ее голос источал мед и патоку: "Заходи же, заходи, мы давно тебя ждем". Я пытался что-то сказать, сбивался, она прижимала пальцы к моим губам и говорила: "Тихо, тихо, успокойся. Идем со мной, идем же", - и увлекала меня за двери, через короткую проходную комнатку без окон, с горящими в канделябрах свечами в другую комнату, где трещали дрова в камине, а дальняя стена расплывалась в полумраке. Люди, сидевшие перед камином на канапе, обернулись. Мой брат и чумазая деревенская девчонка. Я остолбенел, благодетельница подталкивала меня в спину мягкой лапкой, ворковала о чем-то, но я не понимал ни слова. Брат улыбался, будто ничего не случилось, девчонка радостно скалилась, я видел, как шевелится у нее во рту язык. Что за наваждение? Я повернулся к благодетельнице.
-Быстро они, правда? - сказала она ласково. - Гораздо быстрее тебя.
-Кто эта девочка? - спросил я. - Она приставала к нам в деревне.
-Она не приставала, - возразила благодетельница. - Ей понравился твой брат, она провела его короткой дорогой. Просто ты ее не понял.
-А те люди? Я же видел, она убежала вместе с ними, совсем в другую сторону.
Благодетельница с улыбкой пожала плечами. Здесь явно творилось что-то несусветное. Я обошел канап?. Девчонка держала моего брата за руку, и его рука казалась мертвенно бледной в ее грязных пальцах. Он вообще был бледен в отсветах пламени - или мне только чудилось?
Благодетельница усадила меня в кресло, сама пристроилась в кресле напротив.
-Эта бедная девочка больна, - сказала она. - У нее мало радости в жизни. Ей понравился твой брат. Правда? - обратилась она к девчонке, но та не отреагировала, переводя отсутствующий взгляд с лица моего брата на огонь и обратно и по-прежнему скалясь. - У нее тоже есть брат, только он совсем другой. Он живет у меня наверху. Он тоже болен.
"Да они все тут больны", - подумал я, однако вслух предпочел ничего не говорить. У меня было ощущение, будто кто-то натянул вокруг меня матовую пленку, за которой я ничего не вижу и которая, вместо того чтобы порваться, все сильнее сжимается, вгрызаясь внутрь меня. "Мутная, мутная, грязная вода", - пробормотал я и воочию увидел эту воду: зеленую, с кусками полусгнивших коричневых водорослей, с мелкими неизвестными личинками, резвящимися в тусклых лучах солнца. И я был в этой воде, а они - где-то снаружи, я дышал водой, полные ею легкие тянули меня все вниз и вниз, и быстрые мальки скользили к поверхности мимо моих глаз.
-Вы и с ним познакомитесь, - продолжала благодетельница. - Вернее, может быть, ты с ним не захочешь знакомиться, а твой брат наверняка захочет.
Тут девчонка взглянула на благодетельницу и захохотала. Потом рванула руку моего брата к лицу и принялась ее разглядывать, поглаживая другой своей рукой.
-Послушайте, - сказал я благодетельнице, - мне это не нравится. Мне не нравится то, что она делает.
-Но ведь она не с тобой это делает, - благодетельница улыбалась все ласковее с каждой минутой, так что ласковость постепенно становилась похожей на ехидство. - А твой брат, кажется, не протестует. Лучше помоги принести ужин, хорошо?
Она встала, я тоже поднялся. Ужин настраивал на мирный лад, даже несмотря на девчонку. Благодетельница подвела меня к двери, открыла ее и принялась объяснять:
-Пойдешь по этому коридору, потом по лестнице вниз, еще пройдешь, там будут кладовые, а за ними кухня. Спросишь, готов ли ужин, и если да, то скажи, чтобы подавали, и сам возьми какое-нибудь блюдо.
И я пошел. Я долго бродил по дому, пока наконец действительно не очутился в подвале, причем сразу на кухне - видимо, спустился совсем не там, где говорила благодетельница. В кухне стоял дым и чад, как и полагается. Было почти темно. Я спросил непонятно у кого, у какого-то поваренка, готов ли ужин, но тот шарахнулся от меня и убежал. Я обошел столы для разделки и увидел ряд газовых плит, на которых уже ничего не готовилось. В мойках громоздились грязные чаны и кастрюли. Сзади кто-то взял меня за плечо, я вздрогнул, обернулся - это был здоровенный краснорожий повар.
-Меня послали узнать, готов ли ужин, - сказал я.
-А как же, - отозвался он совершенно нормальным деловитым голосом. - Все готово. Всё уже понесли наверх, так что и тебе надо возвращаться.
Когда я добрался до комнаты с камином, девчонка сидела на канап? одна, благодетельница задумчиво помешивала угли кочергой с изящной ручкой, а моего брата не было.
-А, ты вернулся, - обронила благодетельница и повесила кочергу на крючок. - А мы уж заждались, правда? - но девчонка опять не обратила ровно никакого внимания на ее слова.
-Где мой брат? - спросил я.
-Знакомится с ее братом, - отозвалась благодетельница.
-Где это?
-Он скоро вернется, тебе вовсе незачем постоянно его пасти, он и без тебя справится.
-Где это? - повторил я, чувствуя, что готов заорать. Я заметил, как благодетельница переглянулась с девчонкой. Маленькая дрянь наверняка все понимала, просто прикидывалась дурочкой.
-Послушай, - сказала благодетельница, - я думаю, тебе не нужно так волноваться. Скоро твой брат придет, и мы все вместе сядем ужинать.
-Я перестану волноваться, как только вы мне объясните, где это.
-Ну хорошо, - она вздохнула. - Это в башенке. Ее брат живет в башенке. Он боится больших пространств. И света тоже. Эта комната, - она повела рукой, - для него слишком большая и светлая. Ему не нравятся углы, поэтому его комната круглая. Кроме того, он выглядит немного... непривычно. И вкусы у него тоже... необычные.
Каждая запинка сопровождалась взглядом на девчонку, та вполне осмысленно скалилась - точно так же, как люди в деревне, словно что-то о нас давно уже знала. И для нее, и для благодетельницы что-то было очевидным, в отличие от меня. Я из последних сил сдерживался, чтобы тут же не помчаться искать брата.
-Ну что, приступим к нашему запоздалому ужину? - обратилась ко мне благодетельница.
-Когда вернется брат, вы же сами так сказали.
-Вполне возможно, он не захочет возвращаться. А если вернется, то присоединится к нам. Думаю, не случится ничего страшного, если мы сядем без него.
Я что-то подозревал, но не мог понять, в чем подвох и как мне быть. Девчонка с постоянным отсутствующим оскалом, благодетельница с медово струящимся голосом, исчезновение брата сначала в деревне, а потом в доме создавали хаотичную картинку, отвращение к которой я ощущал физически - и это было напряженное распирание за грудиной, которое усиливалось, когда я вдыхал, а на выдохе становилось болезненным и словно открывало пустоту на месте сердца.
-Хватит, - сказал я. - Хватит водить меня за нос, - и в тот же миг услышал отдаленный вскрик, который, как мне показалось, донесся откуда-то с верхних этажей дома. Я ринулся из комнаты.
Главная лестница из холла вела к спальням, наверху - ни одной живой души, пустые комнаты, некоторые заперты, другие открыты, кровати застелены в ожидании тех, кто будет на них спать. Другая, другая лестница, - шептал я себе, - другая лестница должна где-то быть. Пришлось снова спускаться вниз, бежать в подвал, из подвала подниматься по замызганным ступеням, чтобы очутиться в помещениях для прислуги, ломиться в какие-то двери, мчаться назад, в каминный зал и потом в другой конец дома, распахивать все двери подряд, видеть двери, двери, комнаты, лестницы, какие-то непреодолимые пространства, никуда не ведущие коридоры и за все время не встретить ни одного человека, будто дом мгновенно опустел, стоило мне начать движение. Каминный зал тоже был пуст, я вбегал туда несколько раз, но ни девчонки, ни благодетельницы там уже не было. Дважды я оказывался в столовой, и в первый раз видел стол, накрытый к ужину, а во второй - остатки ужина в тарелках, будто орава людей смела все поданные блюда и исчезла неизвестно куда. И вот наконец за очередной дверью открылась винтовая лестница. Я понял, что добрался до башни, но совершенно потерял ориентацию. Я не знал, в какой части дома нахожусь и в какой стороне выход. Я еле дышал и на секунду приостановился, держась одной рукой за стену. Стены башни были сложены из камней и неоштукатурены, немного влажные, но вода не текла, в щелях белела плесень. Оттолкнувшись от стены, я побежал наверх, сквозь узкие длинные окошки сочился свет низкой луны, никакого другого освещения не было предусмотрено. Проклятая башня показалась мне невероятно высокой. Окончательно запыхавшись, я вдруг вылетел к проему, ведущему на плоскую крышу дома, которая, похоже, служила местом для летнего отдыха: я заметил подставки для светильников, пару столиков, какие-то каменные изваяния по периметру и нечто вроде огромной чаши в центре. Еще я заметил, что занимается рассвет, и подумал: неужели я так долго бегал по дому? Новый виток лестницы привел меня к той самой двери, которую я искал.
Я прижался ухом к замочной скважине и прислушался. Гробовая тишина, ни шуршания, ни вздоха, только беспорядочное биение пульса в висках и на лбу. И вдруг - явственный чавкающий звук, страшный, как штырь, воткнутый в сердце. Я рванул дверь, она не была заперта, - и едва не упал на месте при виде картины, которая мне открылась. Странное бледное существо висело на чем-то под невысоким потолком. Оно обернулось на звук, и я понял, что оно, видимо, человек. Оно было неодето и словно покрыто белесым налетом, лицо и руки перепачканы темным, ноги странно вывернуты, словно его колени сгибаются назад. Оно двигалось медленно, как сытый паук, а то, на чем оно двигалось, было другим человеком, подвешенным вверх ногами и мертвым. И это бледное чудовище грызло его внутренности, примостившись снизу и истекая чужой кровью. Я онемел и обмяк, мне показалось сначала, что это мой брат мертв и выпотрошен белесой тварью, хотя мертвец ничуть не был на него похож. И тогда меня накрыл новый ужас: если брата здесь нет, то где же он?
Я вывалился из комнаты и захлопнул дверь. Сделал два шага, не чувствуя ног. Взглянул вниз: ноги были на месте и шли, хотя и дрожали. Я опустился на ступени и ткнулся лицом в колени. Я был в отчаянии. Значит, благодетельница вскармливает жуткую тварь человечиной, не это ли знали люди в деревне, не смотрели ли они на нас, как на кур, намеченных к ужину, почему никто не попытался нам помочь, наоборот, они сделали все для того, чтобы мы туда попали? Но почему мой брат? Почему не я?
Я поднял голову. Рассвет был совсем близко, прямоугольники узких окон приобрели нежный сиреневый оттенок и бледнели на глазах. Где-то недалеко послышались голоса. Я встал и сбежал на один виток лестницы вниз. На крыше возле каменной чаши толпились люди. Кто они, я не знал. Ни благодетельницы, ни девчонки среди них не было. Я подошел поближе. Они что-то обсуждали, но я никак не мог понять, что именно, словно они говорили на незнакомом языке. Мне казалось, что покрытие, по которому я иду, мягкое, как войлок, хотя я видел, что оно сложено из керамических плиток. Люди толпились вокруг чего-то, скрытого от меня основанием чаши. Я приближался, увидел вытянутую расцарапанную ногу, узнал обувь брата и кинулся к нему. Я почему-то был уверен, что увижу его мертвым, со вспоротым животом, с ужасной гримасой на лице, бледным и мертвым, наполовину съеденным паукообразной тварью. Но брат был жив. Заметив, как я протискиваюсь к нему, расталкивая людей, он слабо улыбнулся. На его щеках подсыхали длинные царапины, переходящие на шею, на руках царапины поглубже еще сочились кровью. Я осознал вдруг, что стою на коленях рядом с ним, ощупываю его и повторяю без конца: "Ты жив, ты жив, ты жив..." Вокруг по-прежнему о чем-то говорили, я слышал отдельные слова, но не мог понять фраз.
-Пойдем, - сказал я брату. - Ты можешь идти?
Он не ответил, просто взял меня за руку. Я его поднял и повел сквозь толпу. Никто не пытался нас остановить, мы спустились по лестнице вниз, брат иногда прижимался щекой к моему плечу, содрал корочку с царапины и измазал мне одежду. Я на удивление быстро нашел выход из дома, не парадный, а какой-то другой, сбоку. Мы выбрались на воздух, было свежо, солнце еще не взошло, но окрасило лиловым прозрачные облака на горизонте. На седой от росы траве я увидел темные следы, которые начинались у той самой двери, где стояли мы, и уходили к парку. Я повел брата по следам. Пока мы не скрылись за деревьями, я все оглядывался на дом, но, похоже, преследовать нас не собирались, дом выглядел респектабельно и сонно, мы поднялись на холм, я оглянулся в последний раз и вошел в парк. Те же полуразрушенные дорожки, те же замшелые плиты разбросаны тут и там, крики утренних птиц, капли росы на ветвях.
Цыганская деревня тоже казалась пустой, первые лучи солнца располосовали изрытую дорогу. Мы шли назад так же, как вчера вечером: я впереди, брат за мной, только на сей раз я держал его за руку. Один раз брат оступился, мое сердце ухнуло вниз, словно случилось что-то по-настоящему страшное. Я уже видел конец деревни, но грызла мысль, что я все-таки не знаю, как нам быть дальше. Должны ли мы идти пешком или сесть на автобус? Может быть, нас довезет кто-нибудь на телеге? Я решил, что подумаю об этом позже. Нам оставалось преодолеть метров триста по колеям. Но вдруг, как в кошмаре, из-за дерева снова выскочила грязная девчонка и, остановившись перед нами, принялась верещать и гримасничать.
-Уйди, - сказал я. Ее ответная усмешка была холодной и жестокой. Я толкнул ее, она пошатнулась, но устояла на ногах, тощая и сильная, как уличная кошка. Она взглянула поверх моего плеча, не переставая скалиться, я не обернулся, но услышал приближающийся гул многих голосов. Раздумывать было некогда. Отпустив руку брата, я накинулся на девчонку, и мы покатились по засохшей грязи.
-Беги, беги! - крикнул я брату и увидел, как он, поколебавшись, сорвался с места.
Некоторое время мне удавалось ценой запредельных усилий удерживать девчонку, хоть она яростно лягалась и в конце концов вцепилась зубами мне в плечо, не переставая молотить меня коленями. Я не чувствовал боли, но ощущал мертвую хватку ее зубов и понимал, что она, скорее всего, выдерет мне клок мяса - ей не привыкать, с таким-то братцем! Видимо, девчонка тоже поняла, что так ей не вырваться, выпустила мое плечо, на ее зубах была кровь, откинула голову и ударила меня по носу, дернувшись всем телом. Удар был чудовищным, у меня потемнело в глазах, я даже не заметил, как она выскользнула из моих рук. Когда я вскочил, она уже рванула вслед за братом.
Оказывается, мы сражались не так уж долго, за эти секунды брат не успел добежать до края деревни. Я видел его, он мчался впереди, а за ним неслась эта ненормальная. Я бежал следом за ней и не мог понять, почему я бегу так быстро, но у меня никак не получается их догнать. Я в отчаянии наблюдал, как расстояние между ними становится все меньше и меньше. Она летела, как бешеная фурия, а я пытался просто не отстать, чтобы прийти на помощь, когда она все-таки догонит брата. От мелькания ее тощих темных ног рябило в глазах. Мне казалось, я бегу в ее ритме, но я все-таки безнадежно отставал. Я бежал, задыхался, воздух раздирал мне горло, мой обзор сузился до ее мелькающих ног, в груди как будто торчал чугунный кол, я задыхался и знал, что останавливаться нельзя ни в коем случае. Девчонка уже протягивала руку, готовясь сгрести брата за шиворот. Я хотел закричать - и не смог, рот открылся беззвучно, как у отловленной рыбы. Я схватился за горло, остановился, закрыл глаза, чтобы по крайней мере ничего больше не видеть.
И тогда я вдруг все понял. Я вспомнил, что у меня никогда не было брата, хотя я всегда о нем мечтал, что мне шестьдесят семь лет, что я живу с женой и младшим сыном, страдающим аутизмом, что мой сын никогда не улыбается. И моей предпоследней мыслью было: "Я умираю во сне". А последней: "Как мне сказать им, что мне нужен хотя бы нитроглицерин?"
© Марина Велькович, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.