ЖИВУ ДОБРОВОЛЬНО
31 МАЯ 1977
Помоги, позвони, напиши!
Попроси у любого правительства
для пустышки, стрекозки, души
постоянного места жительства,
где соседи так хороши.
Для голубки моей, для нее.
Мне - вместилищу, оболочке
все неймется. Она ж свое:
- Помоги! - знай, твердит, - и точка!
Знай, попискивает свое,
разрушая домишко, жилье
беспрестанным дергом звоночка.
Что ей, дурочке, знать о нем,
о таком бесхозяйственном доме,
где мы с нею живем вдвоем -
тридцать лет на сырой соломе
спим, барахтаемся, снуем,
а все ж тянемся, шутим, поем,
словно нет нищеты, и не дом,
а окошечки, свет, хоромы.
Вот такие нас пироги.
Что-то значат они, что-то значат.
А она все твердит - Помоги! -
Все смеется и плачет, и плачет.
1977
_^_
ЧИТАЯ САШУ СОКОЛОВА
... Просто не хочу разговаривать!
Мне снится странный понедельник:
я ничего не понимаю
и не служу. Живу без денег -
пыль с одуванчиков сдуваю.
Мне разговаривать не надо.
Вокруг стоят деревья сада.
Но на моем печальном свете,
где запад посрамлен востоком,
никто не думает о лете,
не помышляет о высоком.
А жарят рыбу-пристипому,
а мучают собак и кошек
и ненавидят насекомых,
летящих на светло окошек.
Проснусь. Пойму, что так негоже.
Уйду гулять над речкой Уды.
И буду жить. Мне Бог поможет.
А разговаривать не буду.
1982
_^_
РОМАНС
Полет ночной, спаси аэроплан!
Небес развертка в пятнах маскхалата,
но самолету чудится Монблан
в роскошествах восточного заката.
В округлостях холмов сокрыт обман -
ищите женщину. Она не виновата.
Столь резок переход от света к тьме,
что самолету кажется вполне
бездарной песня о друзьях-пилотах.
Он знает, что пилота не спасти,
и по ночам, когда находит стих,
гудит романс о смерти самолета.
Приемничек расхлябанно поет,
наследие британского мандата.
А мальчик собирается в полет -
он подтвердил. Она не виновата.
Его, по тексту, точно в пять убьет.
Таков романс - ночной полет, расплата,
кремнистый путь, холодная рука
и на погонах крылья мотылька.
1984
_^_
* * *
- И глаза к темноте привыкают,
и рука прикипает к руке.
- Но как долго не рассветает...
Все непрочно. На волоске
диалог. Собеседник в тоске,
говорит - и стихи не спасают...
Посмотри, злые дети играют.
- Это птицы кричат на песке.
1985
_^_
* * *
Как страшно пели птицы на заре.
Их жестяной язык дрожал в гортани.
Здесь не жили они, а прилетали
на дерева, что были во дворе.
Я точно помню мелкие детали
Их оперенья - в бронзе, в янтаре.
И так невыносимо было знать,
что птицы эти не вернулись в стаи.
В саду у моря, утром, точно в пять -
умолкли разом. И травою стали.
1985
_^_
ЮБИЛЕЙНАЯ ПРОЗА
Генерал! Мы так долго сидим в грязи...
Иосиф Бродский
Я не ездил семь лет никуда отдыхать,
я все чаще ложусь, не раздевшись, в кровать,
на носках идиотские латки,
и сколько сахару в чай ни клади,
чай кажется совершенно несладким.
Вот и женщины нет, которой я сказал бы "не уходи",
С такого все взятки гладки.
Здесь за последние несколько лет
все решительно сходит на нет,
штукатурка со стен сползает
беззвучно, словно в немом кино,
где зритель с актерами заодно.
Надо б к зиме подзаклеить окно -
Субтропики не спасают.
Видать, в облюбованной Богом стране
что-то не больно можется мне,
все остальное - больно.
Было б разумно не жить вполне,
впрочем, живу добровольно.
1985
_^_
МУРАВЕЙ
(апология)
Вот муравей на грифельных ногах.
Вот муравей, чудовище стальное.
В ком тело гладкое торчит над головою,
как жерло сладкое в восторженных очах
у комсомолки, что еще вчера
по пьянке заловили мусора.
Но я о муравье. А он - грядет!
Вот он застыл. Вот он чего-то тащит.
Что может быть возвышенней и слаще,
чем муравья крылатого полет.
Его усы. Его высокий лоб.
Вся матовость его. Его огромность!
Он вольтерьянец. Он, конечно, сноб.
Что перед ним хваленая духовность
людской породы? - Скверная игра.
Всё пьянки, комсомолки, мусора.
1988
_^_
* * *
На Средиземноморье почему-то
на пляже не найти печальной девы,
которая вотще глядится в даль.
Возвратность эта нам необходима
для если, скажем, не приданья смысла
и не для понта, то для настроенья.
- Простите, право, мне бы не хотелось
Она бы, стерва, мягко улыбнулась,
как в тех стихах, где "девушки с загаром
темнее их оранжевых волос", -
нам так подчас нужны сопоставленья...
Зачем-то вспоминается Гурзуф
и пляжик чеховский. На нем с одним Андрюхой,
сынком любимым контр-адмирала
из Ленинграда, вместе я гулял
с двумя медичками из города Перми,
играл в бутылочку и нервно целовался
в году примерно шестьдесят втором...
И обольститель-мистик не соврал:
моря Карибские, как видим, существуют,
а может, есть на них и флибустьеры,
вот чахлый клен как раз-то и не есть.
Вечнозеленый глянцевый гербарий
меж двух страничек трудно засушить
на память для какой-нибудь Натальи.
А белый стих, конечно, раздражает.
1989
_^_
ХРЕСТОМАТИЙНАЯ СМЕРТЬ
Дворянство любви и слюна поцелуя,
рисунка изыск и чума детворы.
И я, конечно, не рискую
нарушить правила игры.
В ней никаких противоречий,
но лишь гармония и вздор:
высокий стих, тюремный двор.
В ней на каком бы из наречий
ни объявили приговор -
он встанет бледным и суровым.
Надменно слушая приказ,
задумается вдруг над словом.
Попросит снять повязку с глаз.
Кивнет мальцам бритоголовым.
1990
_^_
КУПЛЕТЫ О СУМАСШЕДШЕМ
Жизнь городских сумасшедших
мне не дает покоя.
Откуда они берутся,
кто же они такое?
Если смотреть в корень,
а не смотреть прямо, -
они на свет выползают
из прорвы разума, ямы,
в которой ненастным утром
звезда в косяке гуляет,
в которой никто не умеет
понять, чего он желает.
Эта занятная тема
стоит страниц в романе.
Вот глава небольшая
о стебанутом Сане.
В городе, где на иголку
девять бесов садится,
десятый скользит, не может,
негде ему поместиться.
Так вот, в этом городе белом,
где смерть на рожденье похожа,
десятый бес на иголке,
конечно, рассесться не может.
В нем-то наш Саня вещий
яблочко тычет прохожим,
взгляд у него зловещий,
струпья на белой коже.
Птицы думать садятся
к нему на сутулые плечи,
сны ему дивные снятся,
ночью укрыться нечем.
Не гонит Саню Назаров,
Федотов глядит кротко,
и Генделев на базаре
его угощает водкой.
Казалось, чего бы лучше,
зачем бы я в дверь ломился?
Случился ужасный случай:
блаженный Саня влюбился.
Не в бабочку, Божию пчелку,
каемочку на тарелке,
Саня пытает счастья
в немолодой еврейке.
Мертвых котят и мышек
он ей под дверь приносит.
Саня любит еврейку -
она его не выносит.
Не подпускает ночью
Саню к заветной спальне.
Он дико в ответ хохочет,
что для него нормально.
Обиженный и сердитый,
струпья с себя сдирает,
Саня идет по свету,
а почему - не знает.
1991
_^_
ЯВЛЕНИЕ ПИОНЕРКИ
Что-то сдвинулось, что-то щелкнуло,
что-то кончилось, остановилось.
Пионерка с дурацкой челкой
в моей комнате объявилась.
Приседает она, куражится,
знаки делает, изумляет.
И такое в ней вдруг покажется,
что, конечно, так не бывает.
Только как же не быть такому,
Если розовая, живая -
статуэтка, награда ревкома
и тоска моя сторожевая.
Так в моем далеко сионистском,
что простерлось от можа до можа
прижилась пионерка-горнистка,
и колдует она, и тревожит
1991
_^_
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Не окончится ничего, ничего,
никогда не остановится вал
записи голоса твоего -
и мгновенные вспышки, когда тебя целовал.
Улыбка и боль изменят топографию морщин на щеке,
рисунок вен вздует и перепишет рука.
Но останется царской наградой матовый след на руке
от школьного - помнишь? - из давних стихов - мелка.
Вот так все и устроится быть.
Можно подретушировать деталь.
Реальность стала обманом. Просто изменился контекст.
Главное - не чтобы вовсе не захотеть забыть,
а стариковски всхлипнуть: мне ничего не жаль,
решительно ничего, кроме нескольких частных мест
из многословной попытки
тебя продолжать любить.
1991
_^_
БУКВАРЬ
Голоса все еще нет,
а молчать о чем - не знаю.
Лексикон слепых щенят,
Спотыкаясь, сочиняю.
Знать, такие времена
наступили, правый Боже,
что усталая страна
нелюбимой быть не может,
что домашнее зверье,
шлюхи, стукачи, кликуши
заставляют про свое
думать, плакать, верить, слушать.
Немудреный мой словарь
в эпилепсии корежит.
Тварь дрожащая - букварь.
Научи словам, мой Боже!
Научи меня скорей
под последнюю сурдинку
для зверей и для детей
сочинить букварь в картинках.
1994
_^_
РЕФЛЕКСИЯ
Страх мой, срам мой стал невелик,
однако и раньше он чукчей был.
Декабрь песком обложил язык,
а он тебя не любил.
Ночью стреляют что эти, что те.
Привычно скучно диктор юлит.
Я раздражён. А в темноте
скалится пёс, скулит.
Надо бы действие остановить,
надо бы деток попридержать,
рифмой глагольной на выстрел завыть,
руки разжать.
2003
_^_
ПО ПАМЯТИ
Ты спишь давно, а я давно не сплю.
Но эта прорва времени меж нами
мне не препятствует во сне сказать: "люблю",
а если не во сне, то между снами.
Глагол огня, глагол воды и сна,
глагол-безделка, но с такою силой,
что насмерть влет последняя весна...
А ты из сна: "Спокойной ночи, милый".
2005
_^_
|
