КРОЛИКИ
Мир возвратился в бабочку.
И бабочка улетела с миром!
Случилось!
Склевала бабочку случайная птица.
Я верю птице.
Не стало ей места в мире.
Она ведь склевала место,
в котором должна находиться.
И сам я всё это затеял!
Как шарик ватный,
меж пальцами мёртвая птица.
Это своё девичье стихотворение Анна Савишна прочитала моей маме и Буне (по-польски "буня" означает "бабушка") за картёжной игрой "в дурачка". Прочитала, грустно улыбнулась и предложила всем пойти в дом пить чай. Был август, поэтому к чаю подавали чёрную смородину, перетёртую с сахаром.
Анна Савишна - соседка папиного брата, дяди Коли, в частном доме которого мы живем всё лето, как на даче. Жить в городе летом вредно, считает мама, и вывозит семью в Ирпень, где есть лес, река и много солнца.
Анне Савишне за семьдесят. У неё три комнаты в половине большого дома, уютный дворик, заросший спорышом и высокими деревьями. Акации в дворике посажены так, что образуют круг, внутри которого располагаются стол, скамейки и блюдце с водой для кошки. Буня к акациям относится с опасением, считая, что рано или поздно одна из них надломится и кого-нибудь пришибёт. Буня с Анной Савишной симпатизируют друг другу. Обе они до революции закончили гимназию. Во всяком случае, они не дерутся и понимают с полуслова каждого, кто моложе их.
В ту субботу было жарко. Мухи садились на моё лицо, топтались на месте и только потом улетали.
- Давай руку. Пошли!!! - сказала мне мама, толкая пальцем в спину.
- Больно! - я капризничал и упирался.
- Не придумывай. Дождь собирается, за час нужно успеть.
Взяв меня за руку, мама заперла двери, ключ, потемневшую от времени железку, спрятала под коврик и зашагала по тропинке в саду, очень энергично! Проходя вдоль забора, мы нарвали соседских вишен и вышли через калитку в сосновую посадку, перерытую курами, лежавшими на боках после своей незатейливой работы с открытыми ртами, как набегавшиеся в поле собаки. Хвоя хрустела под ногами, было душно, парило к дождю. Электричка, длинная зелёная цаца, с "металлическим" лязгом уносилась с ирпенской платформы в Киев. Она была последняя в дневном расписании. До вечера всякая связь с городом прекращалась.
Мы углубились в лес. Мама, широко шагая, напевала песенку, а я смотрел на бабочек и хмурился. "Господи, как же ей сказать об этом?" - думал я, посвистывая от ужаса. Мы прошли триста метров, как вдруг увидели соседа - Адольфа Ивановича Мечика, стоявшего на четвереньках у ограды нашего второго соседа, мясника Иосифа Мадьяра. Палка Мечика застряла в заборе, Адольф был недоволен собой, нервничал и как-то неестественно дёргал рукой. Мама от неожиданной встречи остановилась.
- Солнце, мы чуть-чуть поспешили с тобой. Где-то у меня стакан тут был? Вишни из кармана в стакан переложим. Скажем, что наши. А то, знаю я его, подумает, мы все его вишни съели.
Адольф, не вставая с колен, поклонился маме, мотнул головой, как конь, напившийся из ведра. Мамочка улыбнулась и, пальцем поправив босоножку, прошептала, не двигая губами:
- Где же стакан, чёрт его возьми? Женька, подожди, не шевелись! Должен быть стакан.
Я с любопытством стал рассматривать дяденьку в парусиновых туфлях и военном френче. Мамочка, не найдя в сумке того, что искала, улыбнулась Адольфу ещё приветливее.
- Здравствуйте, Адольф Иванович! Вам помочь? Зачем вы это? Что случилось? Ёжик там?
Мечик, не меняя позы, ещё дальше запихнул палку в щель между досок. Мама вложила мне вишенку в рот.
- Ешь, сына. Косточку выплюнь.
Адольф выгнул спину.
- Бутылочку достаю, - Адольф встал на ноги и отряхнул брюки: - Здравствуйте, Валюша! Какой-то болван забросил бутылочку мяснику на участок. Копеечка, какая-никакая. Мне надо, я и достаю.
Он вновь нагнулся и палкой стал тащить на себя кучу опавших листьев. Тёмная пивная бутылка появилась у него в руках. Мама вложила мне в рот ещё одну вишенку.
- Не хочу больше, - буркнул я.
- Ешь, а то прибью! - мило улыбаясь Адольфу, прошептала мама.
- Вот, пожалуйста - надбитая! Я так и знал. Так я и знал! Сволочи, нет спаса от вас!
Мечик отшвырнул бутылку в лес и, посмотрев на маму сквозь очочки, противным тенорком спросил:
- Скоро в город съезжать будете? Вы ведь учительница?
Мама улыбнулась.
- Есть ещё пара недель. Как здоровье-то ваше? Выглядите отлично!
Мечик снял шляпу и что-то невразумительно крякнул. Этот чудаковатый Мечик среди местных наших знакомых был знаменит тем, что панически боялся только одного в жизни: смертельных человеческих болезней, все симптомы которых находил в своём организме. При этом он категорически не признавал врачей и лечился от "симптомов" самостоятельно, читая медицинскую энциклопедию и какие-то "Тёмные аллеи".
Мама, поправив волосы, спрятала за спину руку, перепачканную вишнями, и повторила:
- Выглядите хорошо, говорю я вам!
- Плохо, дорогая моя. К моему большому сожалению, очень плохо здоровье моё.
Адольф пнул ногой сыроежку.
- Болит грудь, словно из головы в туловище корень хрена пророс сквозь шею, - старикашка задумался: - Вот... именно так, очень точно описал... анамнез.
Мама сделала грустное лицо.
- Мне очень жаль, Адольф Иванович. Я думаю, всё наладится.
Адольф улыбнулся.
- Не наладится, не наладится, дорогая моя! Прощайте, мне пора. Время новостей по телевизору.
Мамочка пожала ему руку.
- До свидания. Всего хорошего.
- Да, да! Прощайте, девушка!
Мечик пошёл к себе, а мы - в сторону Дуба.
В воздухе летала паутина. Над лесной земляникой жужжали пчёлы. Комары вверх ногами висели на листочках, дожидаясь ночи. Я убегал от мамы в лес, петляя между сосен. Я подпрыгивал и ржал, изображая дикую лошадь Пржевальского.
- Ма, зачем Адольфу бутылки? На вот, маслёнок.
Прискакав, я отдал маме грибок, который она наколола на веточку для белок.
- Он бутылки сдает в магазине. Ему деньги нужны. Не спрашивай банальности.
Мама запихнула мне в рот вишенку.
- Иди, ради бога, прямо... ты можешь идти по тропинке прямо...
- Нет.
Я опять "ускакал".
- Куда мы идём? - спросил я маму с большого расстояния.
- К Ми-ни-хам - крикнула она так, что звук "хам" разнёсся по лесу: - У Минихов яблок много ночью нападало. Был сильный ветер.
Запахло дождём, затем дятел застучал по сухой сосне, этот стук эхом покатился по верхушкам деревьев.
- Чёрт, - мама остановилась, - я сетки дома забыла. Стой, конь.
Я наткнулся на мамину попу.
- Что, обратно?
- Возвращаться - плохая примета, - мамочка задумалась, как будто деревья в уме посчитала: - Ладно, что-нибудь у Минихов займем, побежали, кто первый Дуба коснётся, тот выиграл!
- Что выиграл?
- Да побежали уже!
Я первым прижался к Дубу животом.
- Ма, ты знаешь?
- Что?
Мама поцеловала меня. Её глаза были добрыми и большими.
- Ма, ты знаешь?- я взял маму за руку: - Я за Колиным гаражом играл в индейцев и метнул копьём в Адольфову курицу.
Мама больно сжала мне руку.
- Попал?
Я спрятал руки за спину.
- Курица лежит на спине. Глаза открытые. Дышит, но не ходит. Мне её жалко, я её боюсь.
Мама присела на корточки.
- Нет, ты все-таки гад, Вишневский! Ох, какой же ты гад, ёлки-палки! Вернёмся ночью, закопаем. Адольф, если узнает, Колю со свету сживёт.
Мне стало легче от признания, и я повеселел.
- А может, съедим её, а? Целиком на палочке зажарим в костре, как пигмеи...
- Ты голодный?
- Нет, сытый.
- Хорошо. Тогда закопаем.
Дом Минихов располагался на широкой улице с вековыми липами, ведущей к торфяным полям и речке. Минихи-старики - это знакомые Буни ещё по Немирову, а Минихи-дети с мамочкой учились в одном классе. Живут Минихи в большой усадьбе за высоким зелёным забором. Старики - в красном домике из кирпича в глубине сада, а Левик и Севик - в домище с отдельными выходами и "греческими" колоннами у дверей. Братья Минихи - толстые, важные дядьки в сатиновых трусах, похожи друг на друга, как сахарные петушки на палочках. Я их не люблю, они плохо пахнут.
- Вон, видишь зелёную калитку с нарисованной розой, это Минихов калитка. Побежали, только быстро, побежали!
Мама глянула на небо. Гром громыхал уже рядом; там, в пространстве, где железнодорожный мост через речку Ирпень напоминал ползущую гусеницу с выгнутой спиной, сверкнула молния, я услышал, как стукнулись друг о дружку вагоны на станции; отсюда вокзала не было видно, доносились лишь диспетчерские переговоры по радио и паровозные свистки. Какой-то мрак стал обволакивать природу. Ещё псиной запахло; перед дождём всегда собаками пахнет.
- Чего это? - я дёрнул маму за руку.
- Темнеет быстро! Гроза приближается! Чувствуешь, дышать становится нечем?
Я посмотрел вверх. Низкие тучи раскачивались над нами, как привязанные к причалу лодочки. На скамейке у калитки Минихов сидела бабушка. Она шевелила губами. На старуху был надет мужской пиджак. Белый платок, завязанный на затылке узлом, прятал в себе бабкину голову.
- Здравствуйте, бабушка. Соседи ваши, Минихи, у себя, не знаете? - мамочка улыбнулась.
Старуха подняла лицо:
- Шла за керосином в лавку, зевнула тут вот, прямо вот тут вот, грохнул гром, я испугалась, золотой зуб из пасти выпал. Не нашла я его в пыли. Разорена я теперь. Беда! В этом зубе все мои сбережения были, вся моя жизнь!
- Что? Гром, не слышно вас!
Вороны, от ветра задрав хвосты выше голов, каркали на липах. Проехал по дорожке дядька на велосипеде, дрынча кругленьким металлическим звонком на руле. Я сел на скамейку:
- У меня песок в сандалиях.
Мама толкнула меня.
- Потерпи. Отворяй калитку!
Мы вошли во двор.
- Минихи, вы где? Эй, есть кто-нибудь дома?
Жёлтая собака умно посмотрела на меня из будки.
- Минихи!
Блеснула молния. Одновременно бабахнул гром. От страха я присел на корточки.
- Минихи, вы где?
- В Караганде. Че ты орёшь...
Из-под навеса у сарая вылез Левик с полотенцем на плече.
- Чего не отвечаешь сразу?
- Пришли? - расчёской Лёвик зачёсывал назад мокрые волосы.
- Пришли. Чего уставился? Дед где?
- Толик где? Старики спят. Уморило перед грозой...
- Толик в городе. Я одна. Яблок хочу. Дед обещал... Жлоб ты, Левик, одел бы штаны всё-таки...
- Ладно тебе, не страшно.
Сын Левика Костька вкатил во двор велосипед с большим, привязанным к багажнику мешком полыни, которой Минихи кормили кроликов.
- Здравствуйте, тётя Валя, - Костька вытер лоб рукой и улыбнулся.
- Здравствуй, Костя, - мама погладила его по голове: - Работаешь, молодец.
Костька пожал мне руку и ушёл в дом. Левик, приняв велосипед и сосредоточенно глядя то на меня, то на маму, задумался. Мамочка ещё раз спросила его:
- Ну, так что нам делать? Домой возвращаться? Что стоишь, как "ну те здрасте"? - она начинала злиться.
- Не нервничай! Пошли, Валька, в сад, покажу чего. Женька, останься с Костькой, мы быстро. Валька, пошли...
Я надул щёки.
- Не хочу оставаться, я с вами хочу. Ма?!
Миних подтянул трусы:
- Валька, скажи ему.
Мама ничего не сказала. Я пошёл с ними.
У Минихов в саду стояли клетки для кроликов. Под клетками лежала солома, покрытая кроличьими горошками. Левик почесал живот.
- Ты такого, Валька, в жизни ещё не видела. Я тебя удивлю.
Миних с серьёзным лицом приблизился к крайней клетке.
- Жаль, Толяна нет. Он бы оценил. Подожди, я приготовлю артистов, он точно бы оценил...
Открыв дверцу клетки, Левик за уши вытащил на свет большого белого кроля.
- Во! Красавец, а? Скажи...
Кроль дрыгал жёлтыми от навоза лапами и смотрел на нас красным глазом.
- Самец, - сказал серьёзно Миних и покашлял. - Смотри.
Мама оглянулась, проверяя, где я. Я стоял рядом, внимательно наблюдая за взрослыми. Левик открыл соседнюю клетку и впустил в неё белого кроля.
- Зачем ты это? - мама покраснела и опять посмотрела на меня.
- Подожди, ща увидишь!
Захлопнув дверцу, Миних прижал её спиной. В этой клетке держали серую крольчиху породы "великан". С ушами, прижатыми к спине, крольчиха напоминала троллейбус с отведёнными от проводов штангами.
- Видишь, знакомятся, - Миних отошел от клетки, вытирая руки о трусы.
Мама ничего не ответила и с наигранным равнодушием стала ждать, что будет дальше. Кролики, обнюхав друг дружку, попрыгали по кругу, и белый, выставив два уха вперед, влез на серого и быстро-быстро задёргался мешковатым туловищем, барабаня лапами об пол.
"Дурак Миних. Если бы Костька это увидел, он бы решил, что отец у него больной", - подумал я, отходя от клетки.
- Дурак ты, Левик, - мама стала подталкивать Миниха в спину. - Как дитя, ей-богу. Веди к старикам. Солнце, пошли, дядя шутит.
Мама рассердилась. Левик был доволен.
- Да ладно вам. Старики у себя, иди сама к ним. Курносый, ну что, понравилось? Говорил я тебе, не ходи, а ты попёрся. Я не виноват.
Я показал ему язык. Хлынул ливень. Намокшая жесть на крыше дома изменила цвет, с карнизов потекла вода в бочки. Мокрые куры, опустив хвосты, спрятались под навесами.
В тот день мы остались ночевать у Минихов. Неохота было возвращаться домой по мокрому лесу. Спали в доме у стариков на железной кровати "валетом". Дед Миних приготовил нам два ведра с "падалкой" и оставил их до утра в коридорчике.
- Валька, ведра вернёшь, - сказал старый Миних на прощанье. - Приходи через неделю - ещё дам. Пропадает добро.
- Спасибо, дядя Ваня. Большое спасибо. Приду, - мама поцеловала деда в щёку.
Он закрыл за собой дверь и включил у себя в комнате телевизор.
Я сидел за столом у окна. Луна светила в небе. Дождь прошёл, небеса расчистились, были видны звёзды. Отовсюду на улице капала вода. Над столом висела картина с диким кабаном, поедающим картошку, высыпанную на снег лесником. Стол шатался.
- Ма?
- Чего?
- Мама, я заметил: там, где у всех дядь письки, у Адольфа жёлтые пятна на брюках. Почему?
Мама заскрипела пружинами кровати.
- Не говори ерунды. Ну, Адольф дядя такой. Мы все будем такими, если доживём до его возраста, не дай бог, конечно. Спокойной ночи.
Я надкусил яблоко. Яблоко оказалось кислым, и я его выплюнул.
- Что там? - спросила мама, засыпая.
- Яблоко кислое.
Она отвернулась к стенке.
- Кошка сдохла, хвост облез! Кто промолвит, тот и съест! Спать.
- Сейчас не считалось!
Я быстро укрылся одеялом.
Снился мне папочка, в кроличьей зимней шапке.
© Евгений Вишневский, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.