[Оглавление]




МАТЕРИАЛЫ  К  БИОГРАФИИ
ИВАНА  ВАСИЛЬЕВИЧА  ИГНАТЬЕВА,
ИЗДАТЕЛЯ,  ПОЭТА,  ЭГО-ФУТУРИСТА,
или
ОТ  ЧЕГО  ОН  УМЕР



О причине и обстоятельствах смерти И.Игнатьева практически ничего не известно. Согласно газетным откликам, Иван Игнатьев перерезал себе горло бритвой вечером 21 января 1914 года, на следующий день после своей свадьбы.

Иван Васильевич Казанский, взявший себе в качестве творческого псевдонима девичью фамилию своей матери - Игнатьева, - был человеком талантливым и достаточно известным в литературных и театральных кругах начала 20 века. Он дебютировал в 1909 году в журнале "Театр и искусство" и в течение четырех лет публиковал свои критические эссе, в основном на театральные темы, в различных периодических изданиях: "Театрал", "Театр и спорт", Весна", "Дачная жизнь", "Обозрение Петербурга", "Нижегородец", Петербургский кинематограф" и т. п. 1

В 1911 году Иван Игнатьев издал свою первую книжку: "Около театра. Юморески, миниатюры, штрихи, пародии" (СПб., 1911). Особое внимание обращает на себя новелла "Искромсанный портрет". Речь в ней идет о молодом человеке по имени Вава, который совершает самоубийство то ли из ревности, то ли из-за неразделенной любви.

Вава, брошенный актрисой Ч. и безумно в нее влюбленный, находит на вернисаже ее портрет и кромсает его ножом. На другой день в газете появляются две заметки. Одна - большая, в отделе "Искусство", об акте вандализма, совершенном над портретом. Вторая, - на последней странице в разделе "Хроника происшествий": "Вчера, в одной из аллей полюстровского парка был найден с перерезанным горлом артист Н-аго театра В. Миловидов. Случай весьма загадочный".

Не менее загадочным представляется случай со смертью самого Игнатьева, тем более что никто из знакомых поэта и его окружения не задается вопросом, почему он перерезал себе горло. В печати и воспоминаниях не фигурирует даже имя его жены. Возникает ощущение, что современникам ничего не было известно о причинах и обстоятельствах смерти И. Игнатьева. Ни в одном некрологе и газетном отклике не говорится ни слова о причине его смерти. Газетчики, правда, сообщают какие-то слухи об обстоятельствах происшествия, но они, скорее, анекдотичны, чем реалистичны и сильно отличаются друг от друга. Тем более странно, что самоубийство было совершено на следующий день после свадьбы.

Смерть Игнатьева пришлась на время турне футуристов по Крыму, в котором он должен был принять участие. Его ждали в Тавриде, но ему не суждено было приехать:

Иван Игнатьев все не едет
И шлет десятки телеграмм,
В которых что-то смутно бредит,
Но не бредëт в Тавриду к нам,

- пишет Игорь-Северянин. Он же в "Заметках о Маяковском" позже отметит: "Подъехал Бурлюк. И.В.Игнатьев ("Петербургский глашатай") не прибыл: женихался в Санкт-Петербурге, женился и зарезался". 2

В биографической поэме "Колокола собора чувств" И.Северянин упоминает о И.Игнатьеве, но и для Северянина, по его словам, причина смерти остается неизвестной, а сама смерть поэта неожиданной:

Я возвращаюсь, радый лавру,
Еще вплетенному в венок,
И чуть не упадаю с ног:
По Старо-Невскому, на Лавру,
Печальный движется кортеж.
Кто, сердце надрывая стонет?
Откуда эта молодежь?
- Жена Игнатьева хоронит. 3

И в другом месте поэмы И.Северянин упоминает, что не знает причины самоубийства Игнатьева:

На грезовом аэроплане
Вперед, вперед, поставив Ване
За упокой души свечу:
Зимою следующей, бритвой,
Он перерезал горло. Что
Его заставило, никто
Не знает. 4

С 1913 года Иван Игнатьев издает "Петербургский глашатай", возглавляет группу "Ассоциация эгофутуризма" и именует себя председателем Ареопага, сотрудничает с И. Северянином, Г.В. Ивановым, Грааль-Арельским, К. Олимповым, В.И. Гнедовым, В.Г. Шершеневичем, П. Широковым. В анонимном некрологе (альманах "Руконог"; М.: Центрифуга, 1914) говорится, что бумаги покойного Игнатьева разбирал Павел Широков. Это вполне вероятно, поскольку с ним Игнатьев сотрудничал в 1913 году, когда издавал "Петербургский глашатай" и возглавлял "Ассоциацию эгофутуризма".

Упомянутый некролог краток: "20 января 1914 года в Петербурге скончался поэт Иван Васильевич Игнатьев". 5 Далее печатаются четыре его стихотворения с объяснениями. Первые два присланы в редакцию альманаха еще в ноябре 1913 года, но не успели быть напечатанными. Другие два были найдены в бумагах Игнатьева Павлом Широковым. Это пока что все, что есть из наследия поэта. В конце некролога автор заключает: "Последнее стихотворение, быть может, несколько разъяснит, что заставило И.В. Игнатьева покинуть нас так неожиданно".

1. "Три погибели" ("Я выкую себе совесть из слоновой кости...").

2. "Аркан на вечность накинуть..."
3. "Тебя, сегодняшний Навин..."
4. "Я пойду сегодня туда..."



Газетные отклики на смерть поэта по большеей части бессодержательны. Они не только не разъясняют обстоятельств смерти Игнатьева, но, скорее, запутывают дело, сообщая порой неверные факты.

Так, например, газета "Петербургский курьер" сообщает, что "покойному было всего лишь 24 года", тогда как Игнатьеву было неполных 22 года; а "Санкт-Петербургские ведомости" поселяют его в несуществующий дом номер 27 по Кавалергардской улице. Газетные статьи на смерть Игнатьева, тем не менее, интересны разностью и порой анекдотичностью интерпретаций случившегося.

Санкт-Петербургские ведомости (22 февраля, 1914) предлагают свою версию случившегося.

Петербургская газета (1914. №21) вслед за сведением о смерти публикует ряд статей, всязанных с самоубийством Ивана Игнатьева.

В следующем номере этой же газеты приводится лекция доктора медицины Е.П. Радина "Футуризм и безумие", который рассматривает футуризм как душевную болезнь. Из лекции доктора Радина делается следующий вывод: "Футуристы в большинстве несчастные люди, которых нужно лечить... Лекция доктора Радина и гибель несчастного, увлекавшегося "футуризмом", - дают совсем новые основы для правильного суждения о футуристах".

Там же опубликована статья Б. Янова "Смерть футуриста (Бритвой зарезался один из главарей эгофутуризма И. Игнатьев)".

А вот еще одна версия происшедшего.

Нет никаких сведений и о жене Ивана Игнатьева, дочери купца первой гильдии И, как утверждают "Санкт-Петербургские ведомости". Согласно адресной книге "Весь Петербург" за 1914 год, по адресу улица Кавалергардская, дом 24, действительно, проживала Казанская Анна Леонтьевна. Известно, что сам Иван Игнатьев переехал в квартиру 25 дома 24 по Кавалергардской улице за несколько месяцев до свадьбы (=смерти) из дома своей бабушки - Игнатьевой Пелагеи Борисовны - по 6-ой Рождественской 27. 6

Место венчания Ивана Игнатьева и место его захоронения также неизвестны. И.Северянин в поэме "Колокола собора чувств" упоминает о том, что похоронная процессия движется в сторону Александро-Невской лавры, однако в дирекции Никольского кладбища не имеется сведений о возможном существовании могилы Ивана Игнатьева на территории Александро-Невской лавры.

На смерть Игнатьева последовало несколько стихотворных откликов его друзей, напечатанных в литературных альманахах. Обращает на себя внимание то, что ни один из авторов стихотворений "памяти И.Игнатьева" не упоминает о причинах его смерти: ни Павел Широков, который, кстати говоря, разбирал архив после смерти поэта; ни Василиск Гнедов, который состоял в близкой связи с Игнатьевым и которому последний посвятил не одно свое стихотворение, ни Сергей Бобров, ни В.Хлебников, который позже включит эти строки в поэму "Ка":

И на путь меж звезд морозный
Полечу я не с молитвой,
Полечу я - мертвый, грозный -
С окровавленною бритвой.

Во втором сборнике Центрифуги было опубликовано стихотворение Павла Широкова "Красная комната" с посвящением "Памяти И.В. Игнатьева".

В тихой комнате с красными обоями
На полу не смыть кровавых пятен,
В тихой комнате с красными обоями
Запах брошенности неприятен.

В том углу, где стол теперь, на стенах
Сбоку видны высохшие пятна.
Где-то жизнь, движенье в буйных стенах, -
Вечность здесь шуршала непонятно.

Тишина, утратив тень уюта,
Бережет болезненную тайну;
Шепчутся невнятные минуты,
Словно что-то вспомнили случайно.

Дух является грезить в красной комнате
От тоски бесцельного загробья.
Прикасается к мысли: "Вы не вспомните..."
В сердце опустелое беззлобье. 7

Автором другого некролога, опубликованного в третьем номере "Очарованного странника" является знакомый Игнатьева по эгофутуре Дмитрий Крючков.

В "Руконоге" вместе с посмертными стихами Ивана Игнатьева помещено стихотворение Сергея Боброва с эпиграфом из игнатьевского "Онана": "Ни Тот, ни Та Тебе, Единый".

И жизнь взлетает темной рыбой,
Ведя заоблаконную вязь,
Но ты, стремя, возводил узоры.
И выползал из гробов свет,

Ах, ты ли, плясун оледенелый!
Краев обидных бродяга!
Ты, построитель, волк, -
Белого берега невеселый - ходок!
Бью заунывно, пью печально,
Верь томительной течеяон!
Это молодец в кованых железах
Над рекою поломал свой лук.

П.М. Кокорин посылает свое стихотворение "памяти Игнатьева" А.Н. Чеботаревской с просьбой опубликовать его в литературном альманахе. В письме он называет Игнатьева "милым", "всегда добрым и отзывчивым и, может быть, потому так рано сгоревшим":

Все - искреннее, честное
И ласково-сердечное,
Уходит в поднебесное,
Нетленное и Вечное...

Нет юноши кипевшего,
Правдивости искавшаго,
Дать многое хотевшаго,
Но силы надорвавшаго!..

Здесь, на земле страдающей,
Так много возлюбившего,...
Прими, Всесозидающий,
Безвременно почившего.

Здесь на земле страдающей,
Шел путью он тернистою.
Прими, Всесозидающий,
Его в обитель чистую. 9

Творческое наследие Ивана Игнатьева очень невелико, как и факты его биографии. В качестве одного из поводов, послуживших к смерти поэта, называют его гомосексуальную ориентацию. Указывают также на настойчивую доминанту мотива самоубийства в его стихах.

В 1914 году выходит единственный сборник его стихов под названием "Эшафот. Эгофутуры". 10 Туда вошли практически все произведения поэта, которые были опубликованы ранее в альманахах "Петербургского глашатая", плюс некоторые новые стихи. Само название, конечно, обращает на себя внимание. Но в преломлении к эгофутуризму ничего рокового и знакового для судьбы в нем нет. Гораздо более интересным в этом отношении представляется подзаголовок к сборнику: "Моим любовникам посвящаю".

В сборник вошло двадцать стихотворений. Лишь два из них имеют посвящения. Одно - "Почему Я не Арочный Сквозь?" - Василиску Гнедову, второе - "Улыбнется Ведьма Элегическая..." - Всеволоду Мейерхольду. Стихотворение "В холоде зноя томительного..." было опубликовано ранее в "Дарах Адонису" с посвящением Аркадию Бухову.

В "Эшафоте" неоднократно обыгрывается тема смерти и казни. Но при этом смерть представляется как некое театральное действие: "Хочу Неестественности трагической", в "третьем звонке"... и т. д. Эшафот для поэта - та же сцена, на которой он собирается играть свой последний спектакль и в котором он хочет исполнить главную трагическую роль.

Я жизнью Жертвую - жИВУ...
Палач бездушный и суровый!
Я все сорву твои оковы -
Я так хочу!

Но я умру, когда разряд
Отклонит Милостивый вестник...
Хочу смертей в Бесчестном кресле!
Хочу! Хочу! Хочу! Я рад!..

Каждое стихотворение автор сборника шифрует достаточно простым (хотя иногда и бессмысленным) кодом. Недаром в подзаголовок он выводит: "Моим любовникам" - во множественном числе. Чаще всего этот код он передает через графику: чередование заглавных и строчных букв, опусы, числа.

Показательным в этом отношении представляется стихотворение Вс. Мейерхольду, где заглавными буквами выделяются инициалы актера:

Улыбнется Ведьма 11 Элегическая
Шакалом Проспектных снов.
Перебираются на небо вывески Венерические
По плечам Растущих Дворцов.

Обезьянье в канули собрано
И причесан, надушен Дух.
Остаток
Когтей в Перчаттах -
Притался - Потух.

Расстегните Шокирующую Кнопку
И садитесь в Аэро-кэб.
Я промчу Вас Мудрою Тропкой
В республику покоренных Амеб.

В первой и последней строфах выделяются инициалы В.Э.М. - Всеволод Эмильевич Мейерхольд (герой предлагает ему расстегнуть Шокирующую Кнопку, иначе говоря, - ширинку). Подобное можно увидеть и в других текстах сборника. Например, в стихотворении, посвященном Василиску Гнедову, где основные смыслонесущие слова начинаются с инициалов В.Г.:

Почему Я не арочный сквозь?
Почему плен Судьбы?
Почему не средьмирная Ось,
Я средьмирье борьбы.

Почему не рождая рожду?
Умираю живя?
Почему оживая умру?
Почему Я лишь "я"?

Почему "я" мое - Вечный Гид,
Вечный Гид без Лица?
Почему Безначальность страшит
Бесконечность Конца?

Я не знаю Окружности Ключ
Знаю: кончится Бег,
И тогда я увижу всю Звучь,
И Услышу весь Спектр.

В приведенном тексте доминирующим является мотив латентного гомосексуализма и связанный с ним мотив онанизма. Лирический герой - Он (или Я), мечтающий иметь интеллектуальную, эмоциональную и, наконец, физическую связь с мужчиной: "Ходим путьми василисковыми/ И Он, и Я!...". Стихи Игнатьева представляют человека, не реализованного и проявленного, а страдающего и неудовлетворенного в своем латентном и ему не ясном до конца желании. В стихотворении, посвященном Василиску Гнедову, Иван Игнатьев явно играет "порочным" буквенным чередованием "Вечный Гид" (В.Г.), где "Г" в звуковом ряду при актуализации культурной парадигмы (Вечный Жид) явственно меняется на "Ж" - вульгарный намек на заднюю часть подтверждает строка того же текста: "Гид без лица". На мотив онанизма, который является сквозным для этого сборника и составляет звено в цепочке мотивов (латентный гомосексуализм - онанизм - желание - смерть - игра), обращают внимание следующие строки: "Почему не рождая рожду?" - намек на акт онанизма, при котором извержение семени не ведет к порождению жизни.

Темы онанизма и самоубийства являются доминирующими в сборнике и взаимосвязываются автором стихов: "Окаянное - / Покаянное / Ласкает / Преданностью смертей! / В державу паля / Мозг..." - пишет Игнатьев об Онане в "Онане".

А первая строчка другого "опуса", посвященного Онану, была взята Сергеем Бобровым в качестве эпиграфа к стихотворению на смерть Игнатьева:

Ни Тот, ни Та Тебе Единый,
Тебе Прозрачный моноплан,
И если возжелал звериным -
Онан.

Но гораздо более интересным представляется текст Игнатьева, опять-таки посвященный Онану, он не вошел в сборник "Эшафот" и был опубликован гораздо позже в "Книге исследования и материалы" 12:

Ы
Х
Ъ чен Кру
О; О! О!+
Царь о Нана
НанА Будущëл
кО
бëл
ел

Текст этот приводит А.Е. Крученых в письме к А.Г. Островскому 1929 года. На полях напротив в скобках пометка А.Г. Островского: "От этого он и помер?!!" 13 Но от онанизма в прямом смысле слова не умирают...

Единственный сборник стихов Ивана Игнатьева выходит буквально за несколько недель до его смерти, а несколько его стихотворений так и не успели быть опубликованными. Видимо, Иван Игнатьев не имел привычки долго задерживать у себя рукописи без публикации. Все, что смогли найти сразу после его смерти из ненапечатанного - это четыре стихотворения. Два - ранее посланные в редакцию альманаха "Руконог" и два - найденные у Игнатьева дома. Говоря словами автора некролога, оно, "быть может, несколько разъяснит, что заставило И.В. Игнатьева покинуть нас так неожиданно". 14 Приводимый ниже текст может указывать, по крайней мере, на то, что смерть Игнатьева не была случайной, совершенной в состоянии аффекта, что это было вызревшее и вынашиваемое состояние, в котором поэт пребывал какое-то, пусть очень короткое время, но все же достаточное, чтобы записать текст:

Я пойду сегодня туда, где играют веселые вальсы,
И буду плакать, как изгнанный Арлекин.
И она подойдет и скажет: "Перестань! Не печалься!"-
Но и с нею вместе я буду один.

Я в этом саване прощальном
Целую Лица Небылиц
И ухожу дорогой Дальней
Туда к Границе без Границ. 15

Мотив смерти в стихах Ивана Игнатьева связан с представлениями о Вечном и Безучастном, о жертве во имя чьей-то жизни (или жизней): "Я жизнью жертвую жИВУ". Но поэт не только боится смерти и постоянно предчувствует ее ("Умираю живя?"), он, видя неизбежность конца ("Почему безначальность страшит / Бесконечность конца"), назначает себя управителем своей судьбы ("Я все сорву твои оковы- / Я так хочу!"). Судьба для Игнатьева - "палач бездушный и суровый", который ставит эксперименты над людьми в своей "лаборатории", а эшафот, на который он всходит, - "маршрут финала" - суд судьбы, а вернее - казнь. Но, назначив себя управителем судьбой, поэт превращает эшафот в театральные подмостки, а все действие (то есть казнь) в представление, где он расписал все роли и где он их все играет:

Палач! В твоей лаборатории
Я загашу всех тиглей угль!
Пусть позаплесневеют оратории!
Пусть огнь Я взовьет хоругвь!

И в "Маршруте финала":
Не знаю, что есть Тлен,
Что Счастье, что Несчастье.
Мой прах отринул Страх и Плен...
Готов поверить дерзко в Власть я.
Уже очаг Лаборатора
Победной страстностью потух...

Иван Игнатьев превращает смерть (процесс казни) в театральное действие (увлечение театром несомненно), где возможны любые условности: "Хочу Неестественности трагической". Он пишет свой собственный сценарий Эшафота (и публикует его в "Эшафоте") и исполняет его как по нотам (нотный ряд, кстати говоря, также смотри в сборнике):

Мое желанье в похоронах первого ранга,
Третьем звонке, залах вокзал.
Как на чалме у факиров Ганга,
В сердце черепа оскал.

Мой скальпель остр и тонок,
Нет для него ножны!
Я - Радости на Вершине Трона!
Я - псам отдам Кольцо Жены!!

Иван Игнатьев кончает жизнь в Неестественный для обывателя, не-поэта, миг - миг слияния с молодой женой и возлюбленной (или нелюбленной). Смерть в данном случае лишь часть спектакля, спланированного и расписанного по ролям, где Венец - Эшафот.

1910-е годы - время увлечения фрейдизмом, и символьная система стихотворения Игнатьева 1911 года как нельзя более органично вписывается в теорию З.Фрейда о всепоглощающем Либидо, где "скальпель" - мужской половой орган, "ножны" - вход (но никак не вагина, иначе было бы грот, пещера, свод и т. п., а это скорее, анальный знак).

Многие стихи Ивана Игнатьева созданы не просто в "голубой" эротической манере Верлена и Рембо, но напоминают эротические стихи Баркова ("О, мой Горящий Взмах! Готов к бою!... Покорись!"). Это описание страсти физиологической, смешанной с эмоциональным томлением по плоти, не по духу. Ибо дух проникнут своим эгоцентризмом ( "Восторг Единый Я"). Соединяя женственную манеру эго-футурального стихосложения ("Экстазно, Алеющей Химере, Прозрачный моноплан") с лермонтовским томлением Духа ("Сердце бодрю отчаяньем", "Готов к бою", "исполненье пределов", "прошлое-палач убить") и с эротической традицией Баркова ("Возжелать Онан", "Твой скиптр! Ему исполненье пределов", "Ни Тот, ни Та Тебе Единый... - Онан", "Возводим довлеющий столп").

Беда лирического героя Ивана Игнатьева в том, что он никого не любит, кроме себя. Почувствовав и мужское и женское начала, возжелав и одно и другое, он, в конце концов, обращается к Онану, потому что никто не может его понять так, как он сам: ни другой мужчина, ни тем более женщина. Он влюблен в Онан, он им восхищается, называет его сыном, "восторгом единым", ему он поет гимн в стихотворении "Третий вход" (знаковое название):

Мой сын! Сын! мой!
Моего ума Дитя! моисей Колб!
Чужой материнству и плоти! 16

Тебя Создал
В Лабиринте Я, за плесенью Время
О, мой Горящий Взмах!
Готов к бою...

Никто не понимает его лучше, чем он сам; он - Вселенная, им самим созданная, и в этой Вселенной нет места для другого. Это абсолютно невозможно. Единственный, кто его понимает - это его Фаллос, или, как но его называет, Онан, моноплан, одноног:

ни Тот, ни Та Тебе Единый,
Тебе Прозрачный моноплан,
И если возжелать звериным -
Онан.

Иван Игнатьев в своем творчестве, проецируемом на жизнь, как бы отдается игровому карнавальному веселью. Вспомним, что в западноевропейской карнавальной традиции не существует разделения между зрителем и исполнителем роли. "В карнавале, - как пишет М.М. Бахтин, - все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не совершают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут в нем. Живут по его законам, пока эти законы действуют". 17 Вспомним программу "Академии Эго-поэзии", которая была опубликована в "Петербургском глашатае". Это некая карнавальная мистерия, в центре которой одна фигура - фигура эго-иста, эго-центриста, эго-поэта, эго-человека, который выполняет "миссию эго-футуризма". Рассматривать стихи Ивана Игнатьева необходимо в русле изданной им, как теоретиком эго-футуризма, "грамоты интуитивной ассоциации". И тогда намеренное искажение лексики, слово - и графотворчество - все возможно понять, применяя интуитивную ассоциативную связь. И временную (от лубочной похабной поэзии 18 века), и эпохальную (новый век - время технического прогресса: авто, аэропланы, электричество), и скрытую, но ассоциативно-символически явную гомоэротическую и эксбиционистическую связь. И если Игорь-Северянин в 1910 году заявляет о себе как о поэте-иронике, то Иван Игнатьев провозглашает себя поэтом "memento mori", чувствующим, помнящим смерть во всех плотских и духовных радостях и горестях этой жизни.

Считается, что культурные норма и установления определяют ту или иную этическую и эстетическую ценность по отношению к категории сексуальности. Для поэта ценностным является слово. У Ивана Игнатьева оно несет дифференциацию сексуальных переживаний и способы ее символизации. Древнейшая мифология не знает явления индивидуальной любви, человеческий организм в ней воспринимается как часть природы, а сексуальность - как всеобщая оплодотворяющая сила. Поэты "серебряного века" часто обращаются в своих стихах к этой "оплодотворяющей силе".

В своей поэзии Иван Игнатьев старательно затемняет так называемые низшие аспекты сексуальности своего лирического Я, выраженные в латентном гомосексуальном влечении ("Я не хочу Тебя") 18 ради высших, священных. Но что может быть священнее для эгопоэта, чем его собственное Я, и духовное, и телесное? Ничего, смерть и жизнь перед этим отступают на второй план. Отсюда наличие мотивов, связанных с онанизмом. Возможно, осознание неценности и, как следствие, невозможности своих отношений с женщиной, и наоборот, понимание того, что понять мужскую личностную телесно-эмоциональную структуру под силу только самому поэту, и послужило одним из поводов к его самоубийству. Еще в Древней Греции Эрот "Афродиты небесной" (Урании) восходит к богине, причастной только мужскому началу, поэтому "одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом". 19 Близость мужчины и женщины самоценна, ибо она есть разновидность духовного откровения, сходное с откровением, которое происходит при непосредственном общении с Божеством, полным физическим слияние мужского и женского, проходящим вместе в иное измерение бытия.

Во многих культурах не принимались и не принимаются до сих пор формы сексуального самоудовлетворения (Бог в Библии осудил бесплодное извержение семени). Они осуждались и считались кощунственными, так в этом виделось уничтожение, убийство миллионов будущих жизней. За такое преступление в Азии карали отсечением рук и гениталий, а на Руси онанизм назывался "рукоблудием". Испокон веку считалось, что в мужском семени содержится живительная магическая сила. Известна история об Онане, умерщвленном за то, что он изливал семя свое на землю. И слово "онанизм" стало неким синонимом слова "самостимуляция". Как близко стоят эти два слова: самостимуляция и самоубийство у Ивана Игнатьева. Он ощущает себя как поэт стимулирующий, продвигающий себя к смерти через греховные плотские и другие действия, нарушения христианской морали. Попытка вырваться не удается, ибо выбор пал на женщину, по всей видимости, не обладавшую достаточной силой стимулировать поэта в новую совместную жизнь.

В стихах Ивана Игнатьева видно, что сексуальное поведение для поэта - нечто вроде культурного ритуала, к которому не только привыкаешь, но которым наслаждаешься вопреки всему. Как у А.С Пушкина: "Есть упоение в бою, у бездны мрачной на краю..."

Может быть, самоубийство Ивана Игнатьева не трагический финал эгоспектакля, а иронический, пародийный. Вспомним еще раз те строки: "Хочу Неестественности Трагической". Как только трагическое становится неестественным, оно превращается в смешное. Трагедия превращается в фарс.

Вообще, интересно, что Игнатьев выбирает такой способ самоубийства. Для русской культуры начала 20 века гораздо эффектней смотрелось бы повешение или выстрел из пистолета... Игнатьев перерезал себе горло бритвой, когда ушел бриться.

Основная тема стихотворений Ивана Игнатьева - тема Смерти и Ухода, а основной мотив - мотив латентной гомосексуальности ("Моим любовникам посвящаю...") и открытой и страстной увлеченности культом своего фаллоса, прославление эксгибиционизма, смешанного с тягой и любовью к онанизму ("Тебе Единый... - Онан", "возводим довлеющий столп"). Хотя современников Ивана Игнатьева и потрясла его смерть, но она не была неожиданной, ибо была подготовленной самим поэтом (его стихами, рассказами и образом жизни и смерти). Недаром Игорь Северянин не удивлен самоубийству Ивана Игнатьева, так как оно было "грезово", предуготовано мечтами, заранее оплакано ("Я пойду сегодня туда, где играют веселые вальсы, / И буду плакать как изломанный Арлекин...") 20 самим Ваней ("поставив Ване за упокой души свечу") и в жизни и в творчестве.

В стихах Игнатьева явно проявляется склонность к самовозвеличиванию, к тому, что весь мир кружится вместе с ним в какой-то содомийской вакханалии, но эта вакханалия обычна и для мира, и для Ивана Игнатьева, и для его "любовников". Они вместе "завораживают" ее "василисковым" взглядом, пьют, разъяренно припав к груди мира.

Этот мир пугает Ивана Игнатьева ("пугающий привет ВСЕГО"), и поэт старательно пытается избавиться от этого "ПУСТЫННОГО НИЧЕГО" в любви и понимании себя и нужд своего тела.

Поэтому палитра образно-симиволических деталей в стихах И.Игнатьева выводит читателя, знакомого с эротико-сексуальными символами, в область словесной симфонии безудержного самолюбострастия, песне Его Величеству Фаллу (в текстах поэта он представлен в виде "кинжала", "столпа", "скипетра", "однонога", "скальпеля", "горячего взмаха").

При первом знакомстве со стихами Ивана Игнатьева возникает ощущение, что поэт стремится побороть в себе эту торжествующую необоримость мужского естества. И для этого выбирает для способа: кастрацию и самоубийство. "Приветствую, Кастраты, вас", - радостно восклицает поэт, и в этот момент он счастлив в своем призрачном освобождении от плоти, ему никто не нужен, ни мужчины, ни женщины, ни он сам, на мгновение он чувствует себя не мучимым страстью: "...больше не ищу Себя, Олега и Лолетту Ас". 21 Второй исход представляется лирическому Я пугающим, потому что он более реален и никак не призрачен. В том же альманахе Игнатьев публикует еще один Opus: 15369 , где как раз и представляет выход второй, страшащий, вынужденный и неотвратимый:

Мое желанье в похоронах первого ранга,
Третьем звонке, залах вокзал.
Как на чалме у факиров Ганга,
В сердце черепа оскал.

Мой скальпель остр и тонок,
Нет для него ножны!
Я - Радости на Вершине Трона!
Я - псам отдам Кольцо Жены!!

"Вынужденным серединником" в этом мире называет себя поэт, ему надолго закрыт путь ко "ВСЕГО". Это радует и страшит его одновременно. "Гроза Розовых воронок" и "Пугающий привет" - оксюморонные сближения, которые позволяют понять раздвоенность, которая происходит в сознании лирического Я.

Из стихотворения в стихотворение переходит мотив настойчивого желания избавиться от "пагубной" склонности к мужеложству и перестать быть последователем царя Онана, стремления закрыть "бескрыл экстаз" ("В холоде зноя томительного / Бескрыл экстаз / Пленюсь упоительным / В вечно последний раз" - так говорит человек, который каждый раз обещает себе, что делает это в последний раз), понимание не столько греховности этого акта, сколько бесполезности, не дающей ничего разуму, не бодрящей душу и дух, не дающей вдохновения ("бескрыл экстаз"), и вместе с тем такой притягательной. В этом трагедия, которая разворачивается в стихах, и, возможно, в жизни Ивана Игнатьева. Неудовлетворенность и невозможность обретения источника вдохновения и удовлетворения.

Может быть, здесь и кроется загадка "женитьбы по любви" и угроза револьвером, и кровь на свадебных розах после, в конце спектакля на эшафоте Жизни.

Он старается победить себя, представляя акт онанизма как "царственный" недуг, преодолевает его и... вмиг осознает, что приворожен этим эротико-порнографическим действом навсегда. Выход один - самоубийство "мужественным" способом, мужским орудием - бритвой - как дань Ивану Игнатьеву, Богу, а скорее всего, Ему - Царю Онану - кровожадная дань плоти, которая овладела им навсегда. Игнатьев совершает обрезание той плоти, которая мучает его сильнее всего - головы. Ведь эротический очаг находится у него на самом деле не в душе: тогда исход для него - в страсти. Не в фаллосе: тогда исход - во вхождении в нее - женскую плоть, а он вместо этого говорит: "Я псам отдам Кольцо Жены". Его эротический очаг в голове, и он не знает, куда его деть и куда ему деться. Остается одно - уничтожить, совершив обрезание верхней плоти, отсечение органа, который тревожит, что Игнатьев и делает. "Почему, почему мы обязаны? / Почему НЕЖЕЛАНИЕ - рАБЪ? Несвободно свободою связанный, / Я - всего лишь кРАПЪ" - оказывается, можно быть не только рабом желаний - лирический герой предстает здесь рабом нежелания, связанным свободою. Иначе говоря, он ощущает себя не-таким, другим, иным, не простым смертным. Он - создатель Вселенной, эго-человек. Но осознание этого не приносит ему счастья - разрешение трагического противоречия комично. Интересно, что Игнатьев превращает трагедию в фарс: "и буду плакать, как изломанный Арлекин". Вместе с этим возникает мотив смерти-мести живущим: "Я - Радости на Вершине Трона!" - восклицает он, смотря с какого-то небесного седалища вниз, на живущих, и самочинно отрекаясь от них: "Я - псам отдам Кольцо Жены".

Прообразами самоубийства в стихах Игнатьева в основном являются предметы человеческой цивилизации и атрибуты технического прогресса. Например, это возникающий образ кресла - электрического стула, через который нужно пройти, чтобы оказаться на Вершине Трона. Причем самоубийство обставляется как казнь, то есть справедливое возмездие за преступление, на эшафоте-сцене:

Но я умру, когда разряд (курсив - мой)
Отклонит милостивый вестник...
Хочу смертей в Безчестном кресле! (курсив - мой)
Хочу! Хочу! Хочу! Я рад!
Или:
Мне дорог, мил Электрический
Эшафот, Тюрьма.

Казнь совершает некто Лаборатор-Палач. Это и сам поэт, и время, неумолимо бегущее вперед, и память, и судьба, с которой борется лирическое Я поэта.

Мир для Ивана Игнатьева предстает глазами упыря-василиска, чарующего и высасывающего всю кровь незаметно для человека. Мир в поэзии Ивана Игнатьева похож на гоголевского Вия, но в концептуальном художественном видении трехмерного А. Ремизова: "Вий! - не черт с рогами и хвостом и копытом, никакой и "демон"... Вий - сама вьющаяся жизнь, смоляной исток и испод, живое черное солнце жизни, корень, неистовая прущая сила - в верх которой едва ли носится Дух Божий, слепая, потому что беспощадная, обрекая на гибель из его же зачатого на земле равно и среди самого косного и самого совершенного не пощадит никого": "И тогда, Двуликий в Отраде, Я / Косну Тебя, Я-ый МИГ".

"Любовь к себе - начало романа, который длится всю жизнь", - писал О. Уайльд, и, стоит добавить, который обычно заканчивается смертью. Иван Игнатьев не был сколько-нибудь выдающимся поэтом своего времени, и, проживи он дольше, навряд ли, смог бы развить свой талант. Но стихи его интересны, как интересно любое явление жизни, когда граница между реальной жизнью и искусством размывается и становится нечувствительной. Стихи ли Игнатьева выражение его внутреннего состояния, или смерть его - продолжение творческого процесса художника - так или иначе, они переплетены настолько тесно, что составляют единое целое. Присутствие мотивов самоубийства, гомосексуализма и онанизма бесспорно в его единственном и последнем сборнике, вышедшем за несколько недель до смерти. Им подчинено все действие "Эшафота". Финал был разыгран в действительности.





© Наталия Волкова, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]