"В НЕРАЗБАВЛЕННОЙ ВОДЕ, В ГЛУБИНЕ ПЕСКА"
ДИПТИХ
Сухость
Я иду искать,
где подъем и скат,
горы и моря –
слов не говоря.
В толщине песка,
в приступах воды –
я иду искать –
жди, не уходи.
Выжгла всё слеза –
с неба на леса.
Весь собрав песок,
кто кого спасет?..
Влажность
Если нет тебя нигде,
я иду искать
в неразбавленной воде,
в глубине песка.
Заблестит дождем на взмах
красная листва.
Натяну по шею страх,
схоронюсь в слова.
Жизни ватное пальто,
по лопаткам пот.
Если нет меня – никто
больше не найдет.
_^_
ПРОФИЛИ
1.
Осени свободное паденье.
Судорога жизни впереди.
И к лицу другое поведенье
после неба, солнца и воды.
Сухость! – И не скажешь: дни разлиты –
но они разлиты! – Лей, не лей.
Сбросив листья, облепили липы,
тормозя движение аллей.
И зима не ждет, как перспектива –
выжить, приложеньем: как и где...
Обойти квартал, купить два пива,
сплюнуть, всё опять вернуть воде.
2.
Точно время навели на резкость:
день особой четкости оправа.
Осени горячая нарезка,
старой лжи под острою приправой.
Нападает спереди и с тыла,
притворяясь девочкой на шаре.
Вот она всех лишних отпустила,
окунула в боль, дождем ошпарив.
Я об дно ударился, об воду,
красные на дне сваляв опилки.
Солью облака по небосводу
до ближайшей гибельной развилки.
3.
Осень – день благодарения
принесенных нам плодов.
Я не сыт со дня творения
тыщей тысяч голодов.
Мирный день, без шума лишнего,
день любимых – сколько их...
Если всё в руках Всевышнего –
то пусть будет и в моих.
Кукурузой или тыквой
жизнь и мир благословлю –
колыбельной и Ати́квой*...
Всех не помню, но люблю.
___________________________________
*Атиква (ивр. "надежда") – гимн Израиля.
_^_
* * *
Сейчас не до оттенков серого,
где белое всё перечеркнуто.
И где от юга и до севера –
всё больше черного.
Всё больше черного и красного,
всё меньше белого –
накроет нас пробитой каскою
и нас – как нe было.
_^_
* * *
Жизнь прекрасна, как снилась, –
с площадью Преображенской,
с миллионом малиновок в парке,
красотою женской.
Я целовал всех людей, чтобы сбы́лось.
Слезы, как искры от сварки,
не обжигали ни губы, ни щеки.
Боль водой выходила,
воздухом порванным нас засыпало.
Когда зысыпали от шока –
боль землей выходила.
_^_
* * *
День в туче лампочку включил,
окантовал закат.
В ней двести ватт, как три свечи,
ну, максимально, пять.
Вот вырвался бы свет из глаз,
из покрасневших щек
дневною дозой слов и ласк –
сменился бы и счет.
Дневную дозу теплоты,
ночную доброты –
монетой той же оплати
и вспять всё обрати.
Свет выключи, налей воды,
сожми в руке свечу.
Не зажигай, а только жди
еще чуть-чуть, чуть-чу...
_^_
* * *
Между двух, и трех, и десятком воен –
пить, любить, уходить в никуда, как воин.
Прищемив улыбку до крови десен,
боль слезами не вывести в эту осень. –
Не кончается белым щадящим флагом,
шелестящей, цинковою фольгою.
Проверяя жив ли, лягнет ногою –
зимний ветер, когда я на землю лягу.
Жив ли? Или застрял здесь между
воен, зим, и много еще чего там...
Успокоить всех, подарить надежду:
что в две тысячи девятьсот сорок пятом...
_^_
* * *
Вытянут мост из тумана
нитью суровой двойною –
не оправдаться войною,
ржавой водою из крана –
что не дотянут до края.
Не оправдаться – зимою,
что началась слишком рано.
И не добраться до рая
даже мостом над землею
перелопачено-рваной.
_^_
* * *
Полюби меня снова
и опять навсегда.
Пусть от каждого слова
обновится вода –
переходом земного
в небо – белым кустом.
Я прошу слишком много,
чтоб вернулось потом
снега пухом гусиным,
льдом, держащим его.
Для тебя – всё пустыня.
Так начни с ничего.
_^_
* * *
Песка блестящие перчатки –
сдуй, море выпей в два глотка.
Пускай играют на сетчатке,
сверкая, волны, облака.
И ты угадываешь рыбу –
по тени, мечется в тоске,
послушная воды изгибу.
...А руки мокрые в песке.
_^_
* * *
Годов оставленные круги,
не знаю сколько, пока живой...
На них написано: береги
себя до следующей мировой.
И надо сразу сказать: люблю!
Созреть, собою оставшись горд.
Отбросив время (какой-то глюк),
оно приходит не первый год –
пока придет, чтоб могилы рыть
в слоях, где даже и смерти нет.
И надо всем слышен рваный ритм,
сведённый к крику: да будет свет!
_^_
* * *
Человек обращается к небу.
О любви ему негде прочесть.
Чистый лист он, бесхитростный ребус,
но загадка какая-то есть.
Он нелеп, как нелепа реальность.
Глуп, как жизнь, но по-своему глуп.
Украшает пейзаж пасторальный
чистым вымыслом, двигаясь вглубь.
Крик внутри его – громче не вырос,
слаб ладони прозрачный хлопок.
Исказит его домыслов вирус
или отредактирует бог.
Он же небо не сильно разгневал,
накалив облака до бела –
отделили чтоб зерна от плевел
и любовь от всего, чем была.
Стоп, машина, которой убили,
донося запоздалую весть:
что любили, любили, любили.
Только это в нем было и есть.
_^_
* * *
Ждет ли результатов жизнь-экспресс?..
Скоро, скоро налетит на город
снег-песок – тысячелетний пресс
выжмет красоту из пухлых горок.
Люди камни: их сердца тверды,
и во взглядах четкая граница.
Время кляпом вставлено во рты,
тень его размазана по лицам.
Снегом мы закутались до глаз.
Мир развернут плоскою могилой.
Умерли мы все не в этот раз.
В этот раз нас время отмолило.
_^_
* * *
Все линии вдруг стянутся к одной,
соединятся в непредвзятой точке.
И жизнь, и смерть стоят на проходной –
я предъявляю пропуск на листочке.
Печать затерта, ФИО не мое,
и фото, в самом деле, непохоже.
Но пропускают просьбы и нитье:
что без меня никак... Со мною – тоже!
Любовь и смерть, случайный выходной.
Каникулы... Масштаб не так, чтоб очень
считать себя здесь важным, но в одной
сойдемся точке, чтоб масштаб стал точен.
И страсти все, что стянуты узлом,
и смыслы, что не слишком-то активны,
соединят во времени сквозном
и обстреляют нас тяжелым ливнем.
Мы упадем друг в друга навсегда.
Пусть времени невидимое сердце
стучит сильней, чем зрелая вода
свинцовых туч – уже не отвертеться.
И всё, что по отдельности здесь шло,
подводит нас рассчитано к печали.
И ничего, что побеждает зло,
так и должно быть, чтобы всё с начала.
Чтоб небо снова падало на нас,
а мы тянулись, вставши на носочки.
Сойдется всё... Всё сходится сейчас –
в, бог знает налитой чем, жирной точке.
_^_
|
