Вещество времени в стихах Владимира Попова
К литературному вечеру Владимира Попова
в клубе "Стихотворный бегемот"
(Малаховка, Московская обл., февраль 2017 г.)
В середине 60-х годов Вадим Валерьянович Кожинов открыл читателям "тихую поэзию"...
Да, шестидесятники (не буду перечислять когорту - имена до сих пор на слуху) собирали стадионы и так гремели строчками своих стихов, что вибрировали стены Политехнического, - медаль успеха и славы!
Но постепенно и, я бы сказал, - незаметно уходила из гремящих строк ... поэзия, а младенчик, выросший в стадионно-политехнической колыбели, к нашему времени превратился в эдакого "филиппкиркорова".
Медаль повернулась и другой стороной: появилась альтернатива - поэзия, которую можно назвать кандидатско-профессорской, интеллектуально-библиотечной. Сергей Аверинцев и Ольга Седакова, окажись в "башне из слоновой кости" Вячеслава Иванова, чужаками там бы не выглядели.
Как-то в интервью "тихий лирик" Владимир Соколов, разбирая книгу одного из ленинградских поэтов охарактеризовал её так: "...такое впечатление, что он её писал, не выходя из библиотеки. Прекрасный слог, образ. Изящная мысль. Но жизни в ней нет. Будто автор не гуляет по улице. Не бывает в толпе народа. Не ездит в метро, в троллейбусе. Повторю: будто живёт в библиотеке".
Конечно, поэзия может существовать и на стадионе, и в библиотеке, но ещё в 1948 году студент Литинститута Владимир Соколов написал:
Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна,
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.
("Как я хочу, чтоб строчки эти...")
Пророческое пожелание, выраженное в образе "распахнутой страницы" и "открытого окна", из которого дохнёт глубина жизни, материализовалось к середине шестидесятых годов в творчестве поэтов, входивших в круг Вадима Кожинова. Это такие поэты, как тот же Владимир Соколов, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин, Анатолий Передреев, Олег Чухонцев - целая плеяда, как показало время, первоклассных мастеров.
Вошёл в этот круг и молодой слесарь, талантливый поэт из подмосковного Томилина - Владимир Попов. Правда, как вошёл, так и вышел - настоящему поэту те или иные идеологические "круги" всегда тесны. Владимир Попов не чувствовал себя ни "почвенником", ни "западником". Он ощущал себя просто поэтом. Не больше, но и не меньше.
Тем не менее, Вадим Кожинов дал нашему, тогда ещё молодому стихотворцу, рекомендацию для вступления в Союз писателей.
С тех пор прошло много времени, изменились жизнь и страна, поменялись "круги" идеологий, но "...Подлинная поэзия обладает чудесным свойством: с течением времени она не только не теряет свою силу и глубину, но, напротив, всё более очевидно их обнаруживает", - писал Вадим Кожинов.
Подлинная поэзия в стихах Владимира Попова обладает тем же свойством, в чём мы смогли убедиться в последнюю зимнюю субботу в Малаховке, где Владимир Попов представил в литературном клубе "Стихотворный бегемот" две новые книги - "Плебейские песни" и "Далёкие огни". Обе изданы в книжной серии альманаха "Среда", Тула: ИП Пряхин, 2016.
В первую книгу вошли стихи последних лет, во вторую - прошлых, начиная с шестидесятых годов. Благодаря этому публика смогла оценить творчество поэта во времени, и что удивительно - стихи ранние совсем не поблекли, не скукожились, потому что настоящая поэзия не стареет и от времени не зависит.
Представил книги? Нет - окно распахнул!
Чтобы убедиться, послушаем стихотворение "Малаховский рынок":
Малаховский рынок. Малаховский рынок:
Две тыщи сапог и две тыщи ботинок.
Две сотни галош, два десятка лаптей.
Две тыщи старух и голодных детей...
Далее великолепный калейдоскоп посетителей рынка (будто "Картинки с выставки" Мусорского), и в конце:
Хлеб чёрный ломтями и в чёрных буханках.
Стою на углу я, худой, заикастый:
- Купите, пожалуйста, "Русские сказки".
А рядом проходят конвойный и пленный...
Малаховский рынок послевоенный.
Или ещё одно:
Вот он лежит у самых ног,
свидетель призрачных событий;
времён таинственных клубок
с уже оборванною нитью...
Далее поэт рассказывает о судьбе ворона в Средние века, и "во время Понтия Пилата".
Не ты ль на Тайную Вечерю
Летел чрез Гефсиманский сад?
И финал:
И я склонился над тобой...
Но, вдруг, глаза твои сверкнули
И когти жёлтою скобой
Моё запястие замкнули.
("Смерть ворона")
Стихотворения одарённого поэта, - поэта от Бога, всегда современны, и даже реальные приметы времени прошедшего, перенесённые автором в современность, воспринимаются легко и реально близкими, потому что сама поэзия живёт не во времени, но в вечности.
Героями стихотворений Попова могут быть кто угодно: тот же Ворон, Мамай, Велимир Хлебников, Константин Бальмонт, умерший в Париже, Николай Клюев. Вот финал "Портрета Клюева":
И тьма веков, и свет горящий
На нём оставили следы...
И слово движется над чащей
Его поморской бороды.
Живое "слово" нашего поэта движется над чащей времени, высвечивая нужный смысл, создавая запоминающийся образ. Из стихотворения "Хлебников":
...Чьё там тело везут
С запрокинутым длинным лицом?
И свисает рука,
И за обод цепляются пальцы,
Словно мёртвый желает
Ухватить колесо.
Кстати, переход к верлибру у Владимира Попова очень органичен и естествен - в его поэзии нет пресловутого спора между силлабо-тоникой и стихом свободным.
Вторая книга - "Плебейские песни" - имеет подзаголовок "стихопроза" и написана свободным стихом. Но это именно стихо-проза, потому что время в текстах сжато по законам поэзии. А проза время растягивает, длит. Чтобы было понятно, о чём я, - сравним объём недавно вышедшей книги "Вот жизнь моя. Фейсбучный роман" Сергея Чупринина в пятьсот страниц, посвящённой литературной жизни второй половине XX века и 90 страниц "Плебейских песен", которые описывают тот же период и практически тех же героев "литературной тусовки".
Особенность "стихопрозы" Владимира Попова заключается в полной её свободе. Попов не очертил вокруг себя идеологический круг, повторю - он не "почвенник" и не "либерал", не авангардист и не постмодернист...
Он поглядывает на мир, как Диоген из бочки, из котельной, - места, где истинные творцы его поколения обретали свободу.
Она пришла с мороза...
А.Блок
Она вошла в котельную
И дрёпнулась на скамью,
Которую я превратил в лежанку.
- Франсуа, ты не хрена не...
(Она любила обрывать фразу
В неожиданном месте.
А благородную кличку "Франсуа"
Я получил в честь
Любимого ею Вийона.)
Она достала откуда-то из подмышки
Бутылку "Столичной" и заявила:
- Эстетика должна быть разрушена!
- Также, как Карфаген? -
полюбопытствовал я.
- Аб-со-лют-но!..
("Карфаген", январь 2016)Или смотрит Владимир Попов на жизнь литературную, стоя на лестнице в издательстве "Советский писатель", - там в 1986 году издали его первую книгу "Луч солнца на бревенчатой стене".
- Моя фамилия Рабинович! -
Заявляю я и делаю паузу...
Этот приём я иногда применяю
Перед выступлением
В незнакомой аудитории.
- Моя фамилия Рабинович,
Если мою фамилию перевести
На еврейский язык.
В начале восьмидесятых
На верхнем этаже
Издательства "Советский писатель",
Возле "поэтического" предбанника,
Там, где кончается лестница
и начинается Олимп,
мы стоим с поэтом и алхимиком
Вадимом Рабиновичем
И весело болтаем.
- Мы с тобой однофамильцы, - говорит он.
Я поднимаю бровь.
- Всё просто: поп, рабби...
Болтать-то наш поэт болтает, но замечает и "олимпийцев":
Просвистел мимо Пётр Вегин,
Смуглый, словно мексиканец,
Тощий до звона:
"Главный скелет Советского Союза".
Поднимается "живой классик"
Николай Тряпкин: кланяется всем,
Словно в родной деревне:
Редакторам, секретарше, уборщице.
Тяжёлый, словно Каменный Гость,
Протопал, звеня славой, Юрий Кузнецов, -
И растворился во мраке...
Я смотрю на них издалека.
Все они живы, живы...
И, Господи, - они улыбаются.
("Трава нашего лета", апрель 2015)Какая свобода, ограниченная лишь самоиронией!
В тигле "стихопрозы" плавится нечто, а сам Владимир Попов то изящен, как алхимик, склонившийся над тиглем, то грубоват, как кочегар в котельной, но и там и здесь он плавит вещество времени и предъявляет нам яркие кристаллы настоящей поэзии.
И как не здесь, - в "Стихотворном бегемоте", этом литературном клубе, расположившемся в малаховской библиотеке имени Н.Д. Телешева, было засверкать этим кристаллам. Литературный клуб, задуманный поэтом и культуртрегером Николаем Милешкиным ещё в 2013 году, превратился в своеобразное окно, а говоря нынешним языком вWindows, - распахнутые окна, из которых современная поэзия видна, как на ладони. От молодых - Анны Черкасовой, Нади Делаланд, Алексея Гушана, Леты Югай до таких столпов, как Вячеслав Куприянов, Марк Ляндо и Владимир Микушевич...
Но послушаем Владимира Попова:
Ко мне подошла
молодая наглая журналистка,
сунула под нос микрофон
и ехидно спросила:
- А что Вы тут делаете, дедушка?
(Этот вопрос,
в переводе на современный язык,
звучит примерно так:
"Какого хрена этот "совок"
торчит среди нас,
"продвинутых"?)
- Вас интересует перформанс?
- В какой-то мере, - ответил я.
- Вам знакомо имя Света Литвак?
- В какой-то мере, - ответил я.
- И Вы читали её стихи?
- Мало того, - ответил я, -
Я люблю некоторые её стихи,
например:
"Припасть к ногам твоим и плакать..."
<...>
...А когда, в феврале,
мы идём со Светой
по дну
малаховского оврага,
то там, наверху,
с правой стороны,
скачут электрички
и ржут,
как молодые жеребцы.
А с левой стороны,
сверху падают-летят дети
На красных санках
И кричат, словно птицы.
("Перформанс")Я всё ищу достойное место, куда бы "втиснуть" этот тонкий томик "Плебейских песен" и, пожалуй, нахожу, - только в ряд, где заняли свои места Катаевские "Святой колодец" и "Трава забвения", да Ерофеевская поэма "Москва - Петушки"...
Последняя суббота зимы выдалась тёплой; таял снег в овраге; над Малаховкой по голубому небу, взявшись за руки, шествовали дети весны - беленькие облака; влажный ветер колыхал штору на приоткрытом окне.
А Владимир Попов продолжал читать:
...Я дыханьем своим этот мир не нарушу,
Пока ветер ненастный плодов не сорвёт,
пролетит сквозь меня: унесёт мою душу
и уйдёт в бесконечность - назад и вперёд.
("Вот и время пришло...")
И ещё:
...Начало смеркаться...
Где-то вдалеке
сиротливо
вскрикнула электричка
имени Венечки Ерофеева.
А над нами
медленно пролетела
Маргарита Николаевна,
помахала ножкой,
ехидно захохотала
и послала
воздушный поцелуй...
("Пенсне Коровьева", февраль 2016)
И прощание с окнами:
Пройдут облака, словно дыма волокна,
Луну застилая. А здесь на земле
Увижу печальные зимние окна
Морозною ночью в забытом селе.
И голос услышу, и образ привидится -
Пройдёт вдалеке, за собою маня...
Бузинная дудочка русской провинции
Играет негромко в душе у меня.
Как грустно! Как тихо! Во мне или около?
Уйду. Оглянусь - а на том берегу:
Не столько печальны убогие окна,
Но жёлтый под окнами свет на снегу.
© Александр Сизухин, 2017-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
