Толстой. К столетию со дня смерти
ДАНУ МАРКОВИЧУ
Дело в том, что у меня мама с 40. Т. е., вы ровесники. Я когда-то понял про бабушку, что она бессмертная. Я когда-то понял про маму, что она устроила в Мелитополе рай, к смерти готова, но всё же ещё пожила бы. Я, конечно, знаю то, про что говорите вы. Это, ведь, на самом деле, не косность людей.
Но дело в том, что вы не видите себя со стороны. Это чеховская болезнь видеть изнутри. Я вспомнил, как я принимал роды у собаки.
Чехов всю жизнь хотел написать роман, чтобы стать большим как Толстой и Достоевский, а не средним, и придумал жанр пьесы, в котором он видит Чехова изнутри как Чехова снаружи.
А теперь представьте, вы принимаете роды у собаки, она юродивая, сама не может, вы ей держите ноги, вы в своём сильном периоде, у вас всё получается, она жрёт послед, один мёртвый.
Как бы вы могли описать их? Слава Богу, у вас достаточно описаний животных. Жизнь возле жизни, вовсе не стремящаяся в ту жизнь, и тем более внятно берущая её.
В ней психофизическая энергия, биополе человека себя не знает, а животные знают. Вам это понравилось. Сами-то вы как бабушка и как мама бессмертный и в раю. Рай сирый, бессмертье утлое.
Тем достойней это в глазах животных. Как можно описать то, что было до этого? Ничего нет на самом деле всё равно. Как можно описать то, что случилось после этого? Все дети всех.
У нас все животные разговаривали. Я подумал, это ясно. Вот этого вы почему-то не видите в своей жизни. Вы приписываете вашу работу животным. Животные пришли и заговорили, потому что они всегда возле.
Далее: Афанасий Иванович Фарафонов
Оглавление
© Никита Янев, 2010-2024.
© Марина Янева, иллюстрация, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.
