НЕ РАДИ КРАСНОГО СЛОВЦА
ДОРОЖНОЕ
Вечно – гол как сокол,
Но на паперть ещё не приспело.
То ли так повелось,
То ли дальняя даль позвала –
Я из дела ушёл,
Из такого хорошего дела!
Ничего не унёс –
Отвалился в чём мать родила.
И как только в окне
Два ряда отштампованных ёлок
Промелькнут-пролетят,
Разгоняя печаль и тоску –
Позабудь обо мне.
Я погибшей державы осколок.
Как её возродят –
На своём не увижу веку.
Я ещё не исчез –
На развилке и до поворота,
Но уже говорят:
"Как ушёл – стало дело верней".
Может быть, так и есть.
Не моя это боль и забота –
Через выжженный сад
Я иду по державе моей.
Может, в этой связи
Переход не окажется долог,
Не сумею понять
Ни народ, ни себя – по пути.
В непролазной грязи
Шевельнётся рабочий посёлок
И захочет обнять
И назад в темноте отвести.
_^_
* * *
Я умирал у неё на руках,
словно в степи замерзал...
Чуял, как в сердце моём
на коньках –
кто-то круги нарезал.
Путь мой лежал,
как и прежде – далёк,
но – не пойму, как смогла! –
на многолюдный
московский каток
злая судьба привела.
Будто бы выгнала
голым на лёд
и приказала: Терпи!
Думал – простит.
Ожидал, что поймёт.
И замерзал, как в степи.
Слышал, как тихо хиреет хорал
по-над катком
в Лужниках,
где на руках у неё умирал,
на ненадёжных руках.
В этот ли век? –
или, может быть, в тот? –
помню одно – как в бреду:
падает снег с почерневших высот
и исчезает на льду.
Видел гирлянды вокруг,
огоньки...
Там, где не видно ни зги:
чуял, как чьи-то стальные коньки
в сердце сужают круги.
Так или нет? –
или, может, враньё? –
в прошлый ли, в этот ли век –
я умирал на руках у неё,
сам ненадёжный,
как снег.
_^_
ЗАВОДИ
Захотели, чтоб всё как на Западе:
чтобы – клубы, дома,
даже улицы!
Но забыли про русские заводи,
что от рек и озёр
образуются.
Те клешни оторвали и лапы те,
что держали за горло
и за ворот...
Токмо вышло не так,
как на Западе:
в наших заводях иначе плавают.
Были чёрными – сделались синими,
были мутными –
стали пресветлыми...
И не то чтоб на Западе свиньями
все и вся
обернулись конкретными,
просто – с нашей бесхитростной верою –
оказались на них непохожими
нашей жизнью, тяжёлой и серою,
нашей правдой
и ликами Божьими.
Потому и живём обречёнными,
чтоб вовеки
не стали паскудными –
наши синие заводи – чёрными,
а пресветлые – заново мутными.
Ни к чему нам
дома их
и улицы!
Ненаглядные и драгоценные –
от озёр и от рек образуются
наши заводи – благословенные.
И в заоблачном их отражении,
как следы от невидимой поступи,
судьбоносные вижу знамения –
потому что люблю Тебя, Господи.
_^_
НЕТ
Лет, наверно, двести
Или, может, сто
Жили-были вместе
Ватник и пальто.
Ватник, как мудило,
На войну ходил,
А пальто ходило
В Стокманн и ВкусВилл.
Он просил подмоги,
Силы для побед,
Но пальто в итоге
Заявило: "НЕТ!
Вас на поле боя
Много, пустомель!
А пальто – любое! –
Это не шинель!"
Кроме тех, что в поле –
Пусто на Руси:
Даже в Метрополе,
Даже в KFC.
Для того, кто ратник –
Всё предрешено.
Но народ – он ватник,
А пальто – говно.
Что жара, что стужа –
Не его вина –
Как идёт от мужа
По рукам жена,
Так пальто из моды
Выйдет – на года:
В моде – можно годы,
Но нельзя – всегда.
К черту эти песни!
Что-то в них не то...
Снова будут вместе
Ватник и пальто –
Неизвестно, сколько –
Сто ли, двести лет –
Не забудет только,
Как услышал: НЕТ!
_^_
НАЧАЛО
"Кружево ражево ляжет на скважину!" –
Кто написал этот радужный бред?
Малоталантливо. Слабо. Неслаженно.
Так начинал я в четырнадцать лет.
Кто начинает, играя фонемами,
Для остального – готов не совсем,
Трансцендентальными мучась проблемами –
Так я пополнил ряды ШРМ.
Как исполнял её? – неубедительно! –
Просто писал (об удаче моля):
Не представлялась тогда унизительной –
Роль моя – боль моя – юность моя.
Словно волшебными шёл галереями,
Не развивал мимолётный успех...
С русскими пил, тусовался с евреями
(Выбрал, как видно, евреев не тех).
Не понимал, что занятие рабское –
Перетруждаться над каждой строкой.
В чистой поэзии есть что-то бабское,
В женской ли, прочей ли... даже в мужской!
Жил с лимитой и гужбанил с моделями:
Тум-бала, тум-бала, тум-ба-ла-ла! –
Тум-балалайка – играла неделями,
Сам не заметил, как юность прошла.
Столько надежд похоронено заживо,
Что возникает вопрос (между тем):
Что там за кружево, что там за скважина –
Ляжет одно на другое – зачем?
_^_
НЕ РАДИ КРАСНОГО СЛОВЦА
В те далёкие советские времена,
когда мои родители
жили вместе
и отец работал в депо "Калужское"
машинистом московского метрополитена,
я учился в средней школе
и прибегал по выходным
к отцу на работу,
где он,
пользуясь тем, что занимал
начальственную должность
дежурного по депо,
встречал меня на проходной
и беспрепятственно проводил
на этот режимный
и строго охраняемый объект.
Почти сразу за проходной
начинались рельсы
со стоящими поездами,
которые тянулись
над смотровыми канавами
и заканчивались
перед массивными двустворчатыми воротами.
Заканчивались, собственно, только поезда,
а рельсы уходили за ворота
в открытое пространство,
предназначенное для маневров,
в которых, каждую свою смену
и при любой погоде,
участвовал мой отец.
Однажды зимой
на этом открытом пространстве,
в тридцатиградусный мороз,
при сильном порывистом ветре,
отец
справил малую нужду
прямо из кабины
застрявшего на светофоре поезда
и заработал
хронический простатит.
Когда мы с отцом и двумя
подчинёнными ему машинистами
дружно шли
по безлюдному воскресному депо,
все, кроме меня, одетые в строгую
тёмно-синюю униформу,
я чувствовал себя
каким-то мифическим сыном полка
или реальным, но глупым
и восторженным новобранцем.
Мы быстро миновали ремонтный цех
и вошли
в помещение какой-то раздевалки.
Из отцовских объяснений
я смутно помнил,
что дежурный по депо
отвечает не только за движение поездов,
но и за порядок, чистоту
и пожарную безопасность
на вверенной ему территории...
Но, когда мы вошли в раздевалку
и один из машинистов, потянув носом,
громко определил:
– Фу, женщинами пахнет!.. –
я не заметил, чтобы отец
заинтересовался чистотой полов
или начал проверять
обязательное в каждом помещении
наличие огнетушителей.
Все кроме меня,
как-то странно засуетились
и достали из карманов
складные ножи
и силовые отвёртки.
Я, конечно, не мог, в силу возраста,
как тот машинист,
по запаху определить,
что раздевалка именно женская,
но это и так вскоре стало ясно
по одежде и вещам
вываленным
из внутренних ячеек
прямо на пол.
Отец,
как и двое машинистов,
не только активно орудовал
разложенным ножом и отвёрткой,
но и постоянно давал руководящие указания:
какие дверцы вскрывать,
а какие не трогать.
Я помню, как стоял посреди этого разгрома
и потерянно смотрел
на страницу, вырезанную
из журнала "Советский экран"
с портретом молодого актёра,
сыгравшего в кино Петра I,
которую, скорей всего, наклеила
с внутренней стороны
несчастная обладательница
раскуроченного шкафчика,
безжалостно вскрытого
моим отцом
и его послушными подчинёнными.
Справедливости ради
надо сказать,
что ими двигал
не какой-нибудь вульгарный фетишизм
или иная
сексуальная девиация –
нет, нет! – в основе
их варварских действий
лежала
обыкновенная жажда наживы,
ибо потом
мы поочерёдно обошли
несколько мужских раздевалок,
где они точно так же
выискивали и забирали
исключительно
деньги и ценные вещи.
Сегодня,
особенно в либеральных кругах,
бытует распространённое мнение,
что в советское время
воровали все,
от уборщиц
до Генеральных секретарей.
Возможно. Но почему только в советское?
Когда заводят такие разговоры,
я обычно цитирую
одного сиятельного графа,
который спросил Петра I,
велевшего
перевешать всех
виновных в хищениях:
– Вы, государь,
хотите остаться один,
без подданных?
В последнее время русская поэзия
превратилась в традиционное место
изживания неврозов
и описания
детских психологических травм.
Не стану поддерживать эту
устоявшуюся традицию;
скажу только,
что, когда отец
с подчинёнными
поделили награбленное
и вернулись, как ни в чём не бывало,
в прокуренную дежурку,
я не испытал никакого серьёзного потрясения,
что заставило бы меня
бороться с чувством вины
или мучительно думать
о неправедно содеянном.
Почему же я вспомнил
тот давний эпизод –
спустя столько лет
и, кстати, за всю свою жизнь
так и не научившись
не только воровать,
но даже просто
брать чужое
без спроса
и хозяйского дозволения?
Скорей всего, я вспомнил его,
потому что накануне смерти отца
по телевизору
повторили
тот старый художественный фильм
про Петра I.
Я также вспомнил его,
когда стоял в церкви
у открытого гроба
и мучительно размышлял
о том, что мой отец
большую часть жизни
отдал депо,
где заработал на морозе
рак простаты,
от которого впоследствии
и скончался.
Да, я вспомнил об этом ужасном случае,
но вспомнил
без всякого осуждения;
потому что,
будучи взрослым человеком,
прекрасно понимал,
как трудно было содержать
простую советскую семью,
не воруя и работая
машинистом
московского метрополитена
даже
в начальственной должности
дежурного по депо.
_^_
|
