[Оглавление]




СОЛДАТЫ  ГЛОТОВА

(главы из повести)


Сержантский бунт

Некоторые атрибуты армейской формы играют в жизни солдата судьбоносную роль. Наряду с шинелью еще и сапоги. В течение службы Глотов износил две пары сапог. Первые сапоги были 43-го размера - но это он явно переоценил свои возможности, максимум, на что он мог претендовать, сорок с половиной. Но 43-й оказался для него настоящим спасением, во время первой особенно лютой зимы у него не мерзли ноги. Когда строй жарко пританцовывал на плацу под колючим ветром, в его сапогах свободно циркулировал теплый портяночный воздух. Потом он сразу поменял их на 41-й. Но не всегда замены бывают удачными.

Москвичу Дениске из отделения художников, непредусмотрительно разъевшемуся на мамкиных пирожках перед службой, поначалу сапоги по размеру подобрать не удалось. Его ноги не входили в голенища сапог самых невероятных размеров. Тогда старшина - тот еще фокусник - разрезал голенища и пустил его таким в свободное плавание. Так он ходил некоторое время, а разрезанные голенища хлопали по сторонам. Пришлось Дениске срочно худеть.

Пришлось однажды страдать из-за сапог и Глотову, правда, из-за чужих. Собираясь в наряд по роте, он не нашел своих сапог на месте. Вместо его прохудившихся боевых сапог стояли абсолютно новые. Раздумывать некогда, Глотову готовиться к разводу - он залез в эти сапоги. Кто-то перепутал и одел не свои.

Прошла ночь, на утро этот кто-то - им оказался Коля-пензяк - подваливает к Глотову, когда тот перекуривает на лестнице после ночной смены. "Сапоги..." - выдавил он из себя с каким-то непонятным напряжением. Глотову сразу бы сообразить, что пензяк туговат на шутки, но он взял и пошутил не к месту: "Классные я себе сапоги надыбал, почти новые..."

"Какое почти! муха не сидела". Ему только сапоги поменяли, а Глотову еще донашивать свои полгода.

Тут его многочасовое напряжение прорвалось: как треснет кулаком Глотову в грудь, а надо сказать, что кулаки у него были железные, у Глотова грудь затрещала. Словом, схватились они на крутой лестнице, поочередно прижимая друг друга к перилам.

Как-то один узбек без видимых причин стал лупить по глотовской репе, почем зря. А каково Глотову? Репа-то не казенная! Чтобы прекратить это безобразие и разрядить обстановку, Глотов схватил узбека за горло. Тот, чуть потрепыхавшись в его руках, быстро успокоился. Между прочим рекомендую, очень помогает в критических случаях.

Сейчас Глотов не мог дотянуться до горла пензяка и пару раз двинул ему кулаком в грудь. Тот в ответ - грудь Глотова гнулась и стонала. Тут откуда не возьмись - сержант Грязнов. Он эту расправу не санкционировал, поэтому остановил. Да, бывает и такой обмен.

Он был из Петропавловска и служил во взводе охраны, чья казарма находилась под хозвзводовской. Ходил регулярно в наряд на КПП. Ему-то свои сапоги носить да носить, а он прямо на КПП давай снимать их с молодого. Снял - не снял, на этом бы эпизод и закончился, но на беду случился здесь заместитель замполита батальона капитан Тригубец. В это время разворачивалась кампания борьбы с дедовщиной, и вот тебе - на ловца и зверь бежит - характерный эпизод. Отправили того на губу. А если разобраться, случай был не типичный, какой он был дед, сам еще молодой, просто немного приборзел.

Держали его на губе месяцами, пока он не сбежал. Родственники вернули его в часть. Его опять на губу. Мало того, зам-замполита его чуть ли не каждый день на допрос. Короче душу мотал, пока тот не повесился на собственной гимнастерке в одиночной камере.

Этому бедолаге из Петропавловска Глотов делал свой первый гроб. Учил его делать гробы рязанец. Здесь есть свой секрет. Боковые доски домовины и на крышке должны быть цельные. А потом все просто - все доски на сужение, в голове широкие стороны, в ногах - узкие, и все торцы косые, чтобы от основания доски в стороны расходились, тогда гроб получится, а не ящик. Под голову подсыпать опилок, внутри белым материалом, снаружи - красным.

Готовый гроб стоял на строгальном станке. Глотов с рязанцем вышли из столярки-вагончика покурить на свежий воздух. Черный бархат неба был густо усеян звездами. К ним подошел хохол, охранник мастерских мехбата. С мистическим ужасом на лице охранник спросил: "Ну, как?.."

- Как, как... - лежит как новенький. Что с ним сделается, он же па-акойник - не болеть, не кашлять, - с места в карьер забалагурил рязанец, напирая на свое веселое "а".

- Так он что, там? - не поверил хохол.

- А где ж ему быть? Хочешь посмотреть? Да не ба-аись - он не кусается.

- Нет, нет, я этого не переношу.

- Вот, я вижу, у тебя сапоги поноша-анные, - продолжал балагурить он, - а на нем новенькие. Какой у тебя размер? У него такой же. Хочешь поменяться?

У хохла вместо мертвого ужаса в глазах мелькнул живой огонек.

- А разве можно?

- А па-ачему нельзя? Он же у тебя их не отберет. Ему разницы нету: старые - новые. Ему там белые тапочки выдадут, у них там тоже все на гособеспечении. А тебе вокруг мастерских еще шагать и шагать.

Хохол в нерешительности стоял перед рязанцем и Глотовым.

- Да ты не бойся, он за сапогами не вернется.

Рязанец, чёрт болтливый, все-таки убедил хохла, что в гробу лежит покойник в новых сапогах, и заставил его заглянуть внутрь. А сапог-то и нету!

Он звонко смеялся над разочарованным охранником:

- А говорил, что па-акойников боится!

Глотову же пришла в голову мысль: вот как неожиданно закончилась для покойника история с сапогами. Когда собственно Глотову меняли сапоги, обошлось без происшествий.

Так двигался Глотов по широкому плацу, пересекая его по диагонали, перебираясь с одной базы, которая на складе, на другую, которая в офицерском общежитии. Ноги его свободно болтались в битых-перебитых сапогах, а летнее солнце жгло жаренную-пережаренную гимнастерку, на руке висел пятилитровый солдатский чайник, который среди прочего барахла он обнаружил у себя на складе, но там он был ни к чему, а в общежитие можно чайку согреть. На небе ни тучки, чувствовал он себя превосходно и ни на что не претендовал.

Вдруг: стоп машина. У КПП он головой чуть не воткнулся в животы двух прапорщиков. Один из них - старшина первой роты, другой - начальник столовой.

- А-а, чайник!.. - не своим голосом закричал начальник столовой, обнаружив кухонную принадлежность в чужих руках.

- Точно, чайник, - вновь не к месту стал шутить Глотов. - Могу кипяточком угостить, - предложил он им в 40-градусную жару.

На этом месте вскипел старшина первой роты:

- Этого ефрейтора нужно гонять так, чтобы пятки горели.

Ого, да здесь гроза, подумал Глотов, поглядывая на чистое небо. В общем-то Глотов всегда был за белую власть. И когда на него спускали свору ночных псов, и когда его вечерняя песнь была скверно интерпретирована. Глотов приметил, что ночная и всякая тварь боится как огня атрибутов белой власти. "Я ваш, ваш! Искренне ваш", - хотелось крикнуть Глотову. Но животы с золотыми пуговицами плотно сомкнулись перед ним, и над Глотовым вновь заклубились тучи.

День не предвещал благополучного конца. Так и случилось. В хозвзводе в это время была своя иваново-петрово-сидоровская заваруха.

После падения двуличной власти Грязнова, наступила в хозвзводе семибоярщина. Он пытался оседлать сразу две власти - и белую, и черную, но эта позиция неустойчивая - и он рухнул. Но еще тогда, когда он был при силе, в подразделении зрела смута. Она была только в головах, и, удержись Грязнов, она оттуда бы и не вышла. Слишком был опасен предприимчивый Грязнов.

Во взводе было три Лады. Старший Лада, служивший в штабе батальона, и младшие - повара-двойняшки. Как три Лады оказались в одном подразделении, тоже вопрос, как правило, такое тесное братство в желдорбате не поощрялось. Но штабные ветры гуляли в хозвзводе постоянно, поэтому здесь и не такое было возможно.

Идея сержантского бунта созрела в голове старшего Лады. Он задумал создать новое братство, сержантское, и захватить власть в хозвзводе. Отменить дедовщину, землячество, превосходство одной нации над другой - власть сержантов, власть чистого разума. И никто им, сержантам, не указ.

Еще в теории эта идея хромала на обе ноги, а когда дело дошло до практики... В общем, только Глотов переступил порог казармы - все сержанты навалились на него гурьбой. Новая власть демонстрировала свои худосочные мышцы.

В общем один сержант повис у него на плечах... и так далее, по одному сержанту на каждый член Глотова.

Нет, Глотов сразу предположил, что сержантский бунт дурно пахнет. Был в хозвзводе один солдатик из Омска, он на себе почувствовал атмосферу сержантского бунта - и власть чистого разума не перенес. Во время работ в городе он купил пузырек с уксусом, укрылся в подъезде между дверьми и выпил одним махом чуть ли не половину. Испугался, сам смог добежать до санчасти, но его не спасли. Он так был замордован, что не нашел сочувствия и после смерти.

Это был второй гроб, который делал Глотов в своей столярке-вагончике. Доски обрезаются так, чтобы домовина раскосо расширялась, побольше опилок под голову, чтобы было мягче. Всякие головные реформы в армии чреваты...




Этрусская ваза

Особенно беспокойными были переходные периоды, когда одна генерация сменяла другую. В это время по традиции принимали в фазаны. Пришло время стать фазаном и Глотову. Эти смены проходили не всегда драматично, но всегда жёстко. И всегда с применением табуреток

Глотов со своей кровати с любопытством наблюдал, как его поколение под веселые хлопки короткими пробежками выскакивает на середину казармы. Это было похоже на детскую игру. Наконец, и его пригласили в эту игру. Азербайджанец Фараджев, здоровый детина, согнул Глотова в пояснице и, добродушно улыбаясь, занес над ним табурет. Поначалу Глотов остановил эту процедуру: такая идеологическая высота - и табуретом по заднице! "Этого не надо бояться", - успокоил его Фараджев, показывая свои жемчужные зубы, и с широким размахом опустил табурет седалищным местом на седалищное место Глотова.

Пожар! Вспышка сзади! - не на словах, а на деле - вот какие были его ощущения в первые мгновения после хлопка и, не помня как, он оказался в середине казармы. О-па! - подумал тогда еще он и почувствовал, что эти яркие ощущения сзади как-то сами собой вытеснили все его горючие мысли из головы.

Метод, конечно, жестокий, но убедительный. Вот, например, сержанты, имеется в виду те, кто хотел установить в хозвзводе власть чистого разума. Испытывали ли они эти ощущения? А если испытывали, то прочувствовали ли столь глубоко?

Наутро Глотов передвигался к своему складу странной подпрыгивающей походкой. Его ягодицы приобрели желтоватый оттенок, при ходьбе судорожно вздрагивали, как удачно сваренный холодец, и отдавали болью тысячью иголок. С ним по пути случился седоусый начальник продовольственного склада и завел с Глотовым отстраненный ученый разговор. Он сказал, что у Горького есть рассказ о том, как петроградские солдаты после того, как взяли Зимний дворец, совершенно изгадили его. Нагадили, в том числе, в этрусскую вазу.

- Это была подлинная этрусская ваза, изготовленная в Древней Греции. Бесценный, практически музейный экспонат, а они туда - нагадили! - сокрушался прапорщик.

Чувствуя, как ему вцепилась сзади сотня собак, Глотову было сейчас не до этрусских переживаний.




© Геннадий Зубов, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]