[Оглавление]

Борьба с Членсом

3.

    Арсен зажег две конфорки и закрыл плиту сверху железным противнем. Затем он влил в кастрюлю с молотой маковой соломкой растворитель и поставил ее на противень. Слегка прокипятив, он снял кастрюлю.
    - Коля, давай какой-нибудь чистый кусок простыни, или чего там у тебя... И будешь держать. Надо бы остудить, да ладно...
    Коля протянул заранее приготовленную белую материю, Арсен положил ее, расправив, на миску, и Коля схватился за края. Арсен наклонил кастрюлю, и на материю потекла горячая темно-зеленая жидкость, вместе с похожими на опилки, или на измельченные бутылочные пробки, частицами.
    - Выжмешь?..
    - Угу, - кивнул Коля, скручивая простынный кусок так, чтобы вся, по возможности, жидкость влилась в миску.
    - Не порви! - строго сказал Арсен.
    - Да, да... Куда вторяки?.. - спросил Коля, разворачивая кусок материи с использованным, мокрым, набухшим маковым крупным порошком, напоминающим лесную древесную труху.
    - И пакетик вон там... Давай еще...
    - Да, да... Так...
    - Вы пока пойдите в комнату, - сказал Арсен, морщась от ядовитого, как будто раздирающего носоглотку, горячего, тяжелого запаха, - а то сейчас будет растворитель выпариваться...
    - Ничего, - безмятежно сказала Шкляр. - Мне интересно наблюдать весь процесс!
    - Хорошо, - усмехнулся Арсен, достал носовой платок, отвернулся и громко высморкался.
    - Ну и нюхай здесь! - раздраженно вдруг воскликнул Жора, вскакивая.
    - Ну и понюхаю, - победительно улыбаясь, произнесла Инесса.
    - Тьфу, - злобно заявил Жора и вышел из кухни.
    - Вы что, ссоритесь? - участливо спросил Армен. - Не надо, чего вы...
    Инесса Шкляр молчала, сжав свои резко очерченные помадой губы.
    Армен понимающе покивал и положил руки себе на колени, выставив тонкие, в черных волосках, пальцы, на одном из которых было надето толстое обручальное кольцо.
    - Ссориться не имеет смысла, все это - такая фигня, на самом деле... Я жене тоже говорю, если она начинает: спокойно, спокойно... Мы ведь - крещеные люди, все будем на небе, зачем эти разборки, мелочи? Не хочешь, не надо, а все это раздражение, злость...
    - Я - не крещеная, - сказала Шкляр.
    - Правда? Вот это вот неправильно. Надо креститься. Или вы в Бога не верите?
    - Ну почему она не верит, - вмешался Коля, отжимающий материю, - может быть, ей ближе ислам, или буддизм... Я вот, тоже не крещеный, но я не могу сказать, что я не верю...
    - Надо, надо креститься!.. - настойчиво повторил Армен. - А то плохо будет!.. Я не знаю, я читал и Коран и Библию, но это... мусульманство, это... оно... страшно жестокая вера, не для нас, там написано: вот, если, мол, кто не верит в... Аллаха, того... ну, в общем, убить его надо. Это как же так?..
    - Да не может быть! - воскликнул Коля, отжав последний остаток макового сырья. - Я, конечно, не читал весь Коран, но я читал некоторые части, так там нет такого, там сложней...
    - Я тебе покажу это место, - перебил его Армен. - Если найду. Точно, там это есть. И вообще они... Они правой рукой едят, а левой, извините... подтираются. И левой рукой у них поэтому запрещено есть, она считается... грязная. Это как же так?
    - В христианстве тоже есть такие вещи, - убежденно сказал Коля, завязывая пакетик с вторяками.
    - Где это?! - возмущенно спросил Армен.
    - Есть, - повторил Коля, отходя от плиты.
    - О чем вы спорите, нельзя о таких вещах спорить, - твердо проговорил Арсен, ставя на плиту миску с зеленой жидкостью. - Что-то цвет мне не очень нравится, хотя пока это ничего не означает... Смолы... Перелить, что ли, или прикипят...
    - В христианстве на кострах сжигали! - сказал Коля, подмигнув Инессе Шкляр.
    - Это в католичестве!.. - возмущенно возразил Армен. - А католичество - это... вообще не то. А у нас, в православии, никогда ничего такого не было, вот!
    - А Аввакум? - ехидно спросил Коля, доставая из кармана смятую пачку сигарет без фильтра и кладя вторяки на стол.
    - Какой Аввакум? - обескураженно произнес Армен.
    - Протопоп. Его же сожгли!
    - Не знаю... Нет, какой там, это вообще не доказано, он просто умер, я знаю Аввакума...
    - Кончайте вы говорить на такие темы, - строго сказал Арсен, внимательно следящий за выкипающим из миски растворителем.
    - Как ты думаешь, хватит хоть раскумариться? - спросил Армен.
    - Должно, - сказал Арсен.
    - Не было ничего такого, не было! - воскликнул Армен, рассерженно посмотрев на Колю. - Надо, надо креститься, и тебе тоже надо... Или ты чего-то имеешь против Христа?
    - Нет, упаси Боже, - улыбнулся Коля, закуривая.
    - А вы?
    - Нет, что вы! - нежно сказала Шкляр.
    - Ну и все! - торжественно заявил Армен. - Вот завтра же идите и креститесь.
    - Хорошо, - согласилась Инесса.
    - Блядь, цвет какой!.. - почти выкрикнул суетящийся у плиты Арсен.
    - Ну, чего там? - вскочил Армен и подошел к Арсену.
    - Смол до... фига, - сказал Арсен, слегка посмотрев на Шкляр.
    - Да брось ты, - махнул рукой Армен, - водой все отобьется...
    - Ну, давай, - согласился Арсен и отставил миску.
    Армен взял с диванчика небольшую черную кожаную сумочку, расстегнул ее и достал кусок белоснежной ваты и десятикубовый шприц без иглы. Затем он подошел к плите, снял крышку с чайника, стоящего на кухонном столике, засунул внутрь него шприц и набрал кипяченой воды. Он озабоченно посмотрел на почерневшую, чуть влажную корку на дне миски и нажал на поршень шприца. Вода резкой струйкой омыла миску, растворяя ее содержимое.
    Армен вновь поставил миску на плиту и капнул в изумрудно-мутную жидкость немного хлористого кальция.
    - Сейчас отобьется, - удовлетворенно сказал Армен, садясь обратно на диванчик.
    - Надо бы сорок девятый... - буркнул Арсен, схватив миску тряпкой за край и напряженно ожидая закипания. - Плоскогубцев нет?
    - Нет, - сказал Коля.
    - Фиг с ним... - деловито прошептал Арсен.
    - Надо хорошо жить, любить, - наставительно проговорил Армен, покачав перед собой длинным указательным пальцем. - Вот я как-то читал книжку... не помню автора... называется... не помню... в общем, там девушка со стариком... но такая любовь! Настоящая! Как он о ней пишет! Как-то... лита... лина...
    - "Лолита"? - насмешливо спросил Коля, теребя свою выпуклую родинку за ухом.
    - Да! Да! Там по-настоящему, по-русски, по-христиански, любовь, он так пишет...
    - Ей же тринадцать лет! - с издевкой сказал Коля.
    - Ну и что? Какая разница? Важно чувство, красота. "Красота весь мир спасет" - так ведь, кажется, говорится, не помню, кто сказал... А уксус есть? Плохо отбивается...
    - Ты себе колол уже эту солому? - спросил Арсен.
    - Нет, но мне Аркадий рассказывал... Через этого человека мне в тюрьму шла... Неплохое было сено...
    - Дай уксус, Коля, - попросил Арсен.
    Коля встал, открыл створку шкафа и достал бутылочку с уксусом. Арсен открыл ее и ливанул уксусу в миску. Потом, через некоторое время, он отставил миску, оторвал кусочек ваты, скомкал его, бросил в грязно-буро-зеленую жидкость, приставил к вате шприц и стал вбирать эту жидкость внутрь шприца, фильтруя от маслянистого ее выпавшего осадка. Коля тут же подставил ему новую чистую миску, меньшего размера.
    - "Лолиту" я не читала, - вдруг произнесла Инесса Шкляр, сидящая на диванчике, - но креститься не хочу. Как-нибудь, потом.
    - Потом может быть уже поздно! - воскликнул Армен.
    - Сейчас будем на корку сажать, - удовлетворенно проговорил Арсен, вливая светло-коричневую жидкость из шприца в чистую миску. - Цвет, вроде, хороший.
    - Я тебе говорил, что все отобьется! - сказал Армен. - А креститься лучше сразу. А то, не дай Бог, чего случится, а ты - не крещен. И все.
    - Кто знает, - улыбнулась Шкляр.
    - Как, кто знает?.. Я знаю, в Библии написано... Есть такая картина... не помню кого... Там это... Мадонна...
    - Певица Мадонна? - спросил Коля.
    - Да какая певица!.. С младенцем! Мадонна! Там это... Бог отец, сын... Мадонна... Не помню.
    - Ну и что? - сказал Коля.
    - Как, ну и что! А чего тебе еще надо?
    Арсен держал миску тряпкой и вертел ее туда-сюда, словно повар, приготавливающий яичницу. Жидкость выпаривалась, шипя, и ее цвет становился все темнее и темнее, приближаясь к шоколадно-загорелому пигменту кожи мулата. От нее исходил чарующий, сладкий запах, похожий на грезы о пряном, пьянящем Востоке, или на поцелуй истинной любви; светло-рыжие пузырьки лопались на ее поверхности, источая еле заметный, призрачный пар, и слегка пахло уксусом, который был словно подосновой этой мягкой, воздушной сладости, образуя вместе с ней неповторимый, обещающий, чудесный, грядущий, наркотический райбукет. Арсен дунул на миску и вновь снял ее с плиты.
    - Ну что, теперь ангидрировать... - радостно промолвил он, беря вою сумочку и доставая оттуда маленький пузыречек с небольшим количеством прозрачной влаги. - Я посадил на корку!
    Дверь открылась, вошел Жора с трогательно-нежным выражением лица. Он медленно подошел к Инессе, наклонился и поцеловал ее в щеку у носа.
    - Я так виноват перед тобой... Я подумал... Извини... Я был не прав... Не прав...
    - Ну что ты, - ласково сказала Инесса, гладя Жору по голове и шее, - это я не права, я тебе говорила...
    - Это я тебе говорил...
    - Да брось, брось...
    Жора наклонил голову и впился в Инессины губы, раздвигая их мокрым языком. Шкляр раскрыла рот, выдвигая свой язык навстречу. Они принялись целоваться, страстно сжимая друг друга пальцами рук. Тут же все заволокло едчайшим, кислотным, каким-то сверх-уксусным слезоточивым запахом, выдержать который было почти невозможно. Жора отпрянул, закрыв лицо рукой.
    Инесса закашляля, отвернувшись.
    - Уже почти все, - выдавил из себя Жора и принялся усиленно тереть глаза. - Это - уксусный ангидрид, он так пааааахнет... Ничего, сейчас...
    - Инвините, не рассчитал, как раз в самый момент, - вежливо сказал Арсен, закрывая миску крышкой.
    - Ничего, - откашливаясь, проговорила Шкляр.
    Арсен раскрыл плиту, перевернул миску и стал осторожно держать ее над синим газовым огнем. Потом он поднес миску к своему носу, внимательно понюхал ее и повернулся к Армену.
    - Вроде не пахнет, а?
    Армен подошел, склонился над миской, понюхал.
    - Нормально, на сколько будешь разводить?
    - На двенадцать... Нам - по три, им - по два...
    - А ей не много?
    - Ну, полтора...
    - Два! - вдруг воскликнула Шкляр. - Два!    - Сейчас попробую, скажу, - отрезал Арсен. - Жора, у тебя
есть баян?
    - Есть, - ответил Жора.
    - Вот и уколешь ее.
    Жора влюбленно посмотрел на Шкляр, погладил ее и сел рядом.
    - Ты хочешь, ты хочешь это вещество, любовь?
    - Конечно, - сказала Инесса, прижимаясь к Жоре, - мы с тобой заторчим, пойдем гулять, смотреть на Луну, мечтать о чудесах, искать рай. Ведь это же приятно, приятно?..
    - Приятно, - согласился Жора, - приятно.
    Арсен из шприца облил миску двенадцатью кубами кипяченой воды. Повертев миску, он взял спичку и стал соскребать все то, что пристало к ее дну, чтобы оно растворилось в воде. Затем он отщипнул небольшой кусочек ваты и накрутил его на шприцевую иголку. И выбрал себе три куба светло-коричневой прозрачной жидкости.
    - Ну, сейчас, - сказал он, расстегивая рукав своей шелковой цветной рубашки и обнажая щуплую руку с темно-синими, исколотыми дорогами вен. По-деловому осмотрев руку, он наметил место и сказал:
    - Коля, перетяни мне...
    Коля взял кухонное полотенце и обернул его вокруг руки Арсена, затягивая. Арсен поднял шприц наперевес, словно дротик, и вонзил его прямо в дряблый синяк у локтевого сгиба. Он ловко выдвинул немножко поршень на себя; красный узор лениво возник внутри шприца.
    - Отпускай!..
    Коля забрал полотенце, Арсен ввел себе содержимое и вытащил шприц.
    Он откинулся назад; несколько секунд он сидел с порозовевшим лицом, ничего не говоря. Потом приподнялся, улыбнулся и застегнул рукав.
    - Ништяк. Приход был, кажется, снимает...
    Тут же началась суета; замелькали какие-то иглы, шприцы, куски ваты, кровавые капли. Инесса Шкляр сказала Жоре:
    - Ну давай же, мне первой!
    - Да?.. - растерянно переспросил Жора.
    - Ей... полтора... хватит... - медленно произнес развалившийся на диванчике счастливый Арсен.
    - Да? - опять сказал Жора.
    - Ну давай же, давай!
    Инесса Шкляр выставила вперед свою изящную загорелую руку и перетянула ее ремешком от сумочки. Жора наклонился со шприцом.
    - Так... Куда бы тебе... Да... Ну вот сюда... Какие у тебя вены хорошие!
    Он воткнул иглу в руку Шкляр, взял контроль, но внутри булькнул только какой-то маленький пузырек вместо крови.
    - Нету... Нету... А давай вот в эту...
    Жора вытащил шприц и вколол его рядом с запястьем.
    - Есть! - сказала Шкляр. - Ну, я отпускаю.
    Жора медленно нажал на поршень, перемещая опиум вглубь организма Инессы Шкляр. Затем он вытащил шприц.
    Шкляр на секунду застыла, затем вдруг глаза ее закатились вверх, и она неуклюже рухнула вперед, на пол. Арсен инстинктивно отпрянул, потом тут же вскочил и склонился над Инессой.
    - Давай ее перевернем, так бывает, ничего...
    Испуганный Жора схватил Шкляр под мышки, поднял и усадил на диванчик, но она сползла вбок. Ее лицо стало мертвенно-бледным, рот раскрылся, как у дебильных детей.
    Арсен несколько раз наотмашь ударил Шкляр по щекам.
    - Я говорил: много ей... Может, мак такой?.. Но нам же нормально... Вот, блин!!
    Армен подошел поближе и пристально посмотрел на Инессу.
    - Она не дышит! Вызывай "скорую"!
    - Но как же!.. - воскликнул Коля.
    - Надо искусственное дыхание, кофеин, или там чего-нибудь...
    - Аааааа! - вдруг отчаянно завопил Жора, нагибаясь над лицом Шкляр. - Инна! Инна!
    Он взял ее безжизненные руки, поднял их, разведя в стороны, а затем резко отпустил.
    - Что же делать, что же делать... - пролепетал он.
    - Надо в реанимацию, - запросто сказал Арсен. - Коля, давай, вызывай, а мы пойдем, чтобы не светиться. Приберешь тут, скажешь, сердечный приступ, впрочем, они поймут...
    - Ээээ! - закричал Жора, опять поднимая руки Шкляр. -
Постойте, но как же это, нужно...
    Коля выбежал из кухни. Инесса Шкляр начала синеть.
    - Да, так бывает, передоза... - тихо произнес Армен. - Это уже все, пиздец, вряд ли они успеют... А может, отойдет... Ладно, пошли, Коля тут разберется. Может, ее просто вынести куда-нибудь?
    Он взял со стола пакетик с вторяками и задумчиво засунул его в карман своих штанов.

4.

    Провал в нутро рождает свет дырочки выхода, или конца, или надежды, или творца, или просто дыры, сияющей позади, когда вдруг выдохом кончается картинка с существами, и начинается мир с собой. С самим собой может сразу стать странно, странно, стремительно, стройно, стремглав, стронцию подобный серебряный свет. И - куль! И - куль! Кончилась моя жизнь в виде девичьем, срезанном, ссаженном, сросшимся. Сравнение не сойдет за справедливость, середина с сегодняшнего числа сошла за самую соль. И в представлении своем сильный субъект летит вплавь сквозь пыль цвета сна миров душ. Как вор, он быстр, миг взял свой смысл. Жил-был вор душ, дал смерть, как куш. Как командир войн, пред мною великое ничтожество, бред мой непредвиденный ужасов грез. Как кино, как кот, как корабль, как краб. Как в кривой комариной кости, комья кори убивают меня, прости, прости. Как в кромешном косом калейдоскопе, кинескоп с киклопом на лошадином крупе, с кровяной крупой вкупе со всем скопом в виде людей, как в песне на блюде, у границы без весен, без росы.
    Безлюдье, безлюдье, безлюдье. Вокруг ни души, ни души. О, душа под душем озарений! Ты нага, гола, велика, как мое творение, мое вдохновение, тление. У этого предельного маразма казарм во мрази, у этого грязного базара баз без грязи, у этого одного последнего раза, есть высшая тайна - ваза без зрачка и знака, лаз зрения и мрака, воз знания и срока, роза милости, близости, тока, Бога. Но нет - только хлад, бред, град, гроб, горб, сор, сыр, путь, суть, склизь, близь, боль. Вина в вине твоя, спина у стены моя, свеча у мочи ее, любовь, как морковь. В этой единице есть десница, которой не спится, которая длится, она, как мокрица, она, словно спица, она вдовица, она ослица. Если затеял жизнь, то брызнь, но смерть, как хлеб, пуста, сера, дырчата и воздушна. Дырочка впереди, в дыре дыра дыры, и дно ее бездарно, безумно, бездельно. Вдень себя в дыру, пройди внутрь, вне, выйди в дырявый мир, оставь прошлый пир. Что же произошло?
    Это некий ужас предельного, некий провал всего дельного, некое остолбенение энергий, мышц, нервических концов, некое выключение высших слов, кровяных гонцов, некое стояние пред чертой, некий финиш, некий вскрик: "Стой!", некая глупость в виде неожиданной гибели, некое взрывание нутра, убыль без прибыли. Тот, кто жил, теперь закатился, словно медяк под стол бытия, в гущу серых нитей гниения, аннигиляции, исчезновения, негации. Де-экзистенциализация субъекта в маргинальной ситуации, наркотизация его эссенции, поражение его интенции. Его субстанция тонет в тотальной акциденции, его витальная концепция рушится, утрачивая способность рецепции, налицо прекращение всяческой вентиляции, прощай, любовь, прощай, менструации! Да прольется над этим распадом слеза, да не будет адом будущая греза, да снимется все наносное, словно фреза, да пощадит одинокий дух великая божественная гроза! Просто так случилось, что так получилось, так приключилось, потому что, может быть, это и есть милость. Кто знает, что бы ло бы, если бы просто так? Знает. Внутренний шепот существа на конце вдоха с невозможностью выдоха:
    - Я, которая я, здесь, или не здесь, сдавлена, или придавлена, тяжестью, или ничем. Выйди, большое облако, освободи от ужаса, дай мне выдержать миг мой, смерть - это не жизнь. Я отойду, отойду, отойду. Я вернусь, подавлюсь, придавлюсь. Я злюсь, в о мне грусть, я - Чернусь? Гусь? Теть Дусь? Вкусный соленый груздь? Кто я?
Кто я? Кто я?
    Ответ существовал:
    - Вот, теперь ты вышел из борений, увидишь себя вверху, как на ладони, как персонажа стихотворений. Наблюдай, а потом - ух! ух!
Дальше будет истина и свобода.
    Сверху появилось нечто, и потом возникло совершенно четкое мое лицо - Инессы Шкляр. Шкляр, наблюдающая Шкляр. Врач теребит сосок, вводит какой-то провод, моя блевотина, милиционер. Скрипит ребро, синий лик. Ай, верните меня, вот сюда, в мокрое, в онючее, холодное, родное, склизское... Нет - здесь, внизу, в левом углу среди ничего, тут покой, тут настоящий мир твой.
    Крак - внедрение в свои недра, кровавый крик, скрежет сукровицы, тяжелый страх, бездыханный хрип... Снова качели мглы - улет, вылет, выпадение сквозь дырку вниз беззвездности, снова вне... Вон, вон, прекрасна смертельная легкость, снова вид - вверху Инесса Шкляр с кишкой в ноздре, или во рту; грудь ее пронзаемая шприцом, это - я.
    Суета, маета, здесь же свобода, прекрасная скорбь, уничтожение. Наваливается земляная глубь, проход через ужас, невероятие, нет измерений, нет низа... Прощай, прощай, молодость, прощай, детство, прощай, непрожитая старость, прощай, рождение, прощай, нерожденность...
    И вся жизнь, как утрированный комикс, вдруг пролистывается, сверкая, предо мной.
    Вот пеленка, острый запах папиной мочи, нет, моей мочи, с калом, с помадой алой, с подружкой Аллой, бе, ме, моя маленькая шерстяная, волосистая, обсиканная серая нога. Платьице, кудряшечки, рубашечки, топотание ручек-дрючек, папочка, папка папочки, попка папочки, его внушительные, бордовые, новые, мятые, с полочки взятые, штаны невероятной длины. Моя задроченная подростковость, моя дефлорация на полу вечеринки под звуки "Бони Эм", нет "Бони Эн", вонючий наваливающийся Серега с небольшими яичками , пот, кайф, блевотина, чувство прелести и свободы зимним утром, нет, в подъезде, под звон гитары Владика-Славика, мокрая рука в моей мокрой промежности, табачный язык у меня во рту, мужской половой член у меня во рту, первая и последняя любовь, желание Жоры. Жизнь характерна, я плачу, я наверху, врач машет рукой, книга фантастики, книга философии, книга жизни. Институтское сидение с подругой в красивой юбке. Шприц протыкает меня, вену-плоть-целку. Не может, нельзя, нет, гнусный Арсен!.. Все заволакивается, ни одной нормальной картины, грязный учебник химии. На заборе было написано "хуй", нет "хун". Моя моча, нет, Серегина моча, нет, уча, уча Доли в желеще хурства, лом падали, я ем мир, смер в тьме, дыр рев. Шкляр в рве, нету ваты, первая трансценденци я, нужно заткнуть ушняк, мысль о Воге, нет, о Вове, нет, о Гоге. Нет, о Ван Гоге. И увидел Ван Гог, что я хороша, волосня у меня умирает, дым, муть, мудь, жмудь, я - желудь мирской, я качусь колбасой, где ж жизнь, неужли остаются одни запахи, одни писки, одни васьки, одни... вдруг: невыразимый выступ пещерный, прощай, вся эта плодь, здравствуй, додь, до встречки, в южном местечке, развал мозга, в стихе Терентьева: "поюзги", я - чтец, я - русская красавица, далее следуют физиологические скучные описания мочеполового желудка. Опять ясность: мамочка ведет на спектакль Импоссовета, танцующие балеруны в странных трико, я ничем не пачкаюсь. И вот вся жизнь: осколки телки. Заверш кош мыш рож буш куш.
У вод. Увод. Вдруг четко:
    - Все, время, - говорит молодой носастый, яйцасный врач. - Унесите ее.
    И - ууууух!.. Полнейшая величайшая потеря.
    - Ты, пришедший ко границе, будешь искать здесь будущее бытие, ты нарекаешься пока - Суу!
    - Я - Шкляр!..
    Отчаяние да будет тебе прощанием, прощение станет твоим упованием.
    - Суу!
    - Да, Суу, да, хорошо, Суу.
    - Суу!
    - Я... Не-я, Суу.....................

ВЖИВЫХМ

Беззлобность, безбожественность
света восторга рая, любви стая, вот:

Вжучься сюда,
Суу, это - высшее,
это - мисшее, это -
сразу, это -
гимн экстазу!..
Войди в свет,         Нет тьмы, есть да, да, да , да,
отбрось обет,         да, да, да, да, да, да, да, да,
стань Рог                 да, да
или, на худой
конец, Гог.

    СУУ. Мне удряшно, слепит, ужасит, я не могу вынести этого
прекрасного совершенства. В моем предыдущем переходе, я был маленькой
залупкой казуара, и что же - так сразу?.. Ой-ей-ей, мамочка!..
Уберите меня из этой великой высоты, вон там я слышу четыре грозных
всхлипа...

ВЖИВЫХМ

Задрюнься сюда, Суу,        Шесть отражений грузного сло-
стань с буравчиками         жения, ужасного духовного
зла, с земляными душами     расположения, короли искажений,
таинственного орла!         ангелы возражения. Ух, ядри-
Используй дозу сразу,       ческая!.. Жми, ржи, служи!
это - смерть экстазу!       Ежи!
Будь как мурзик, круши
пустоту!

    СУУ. Ай-яй-яй, папочка, заберите из зла! Они меня выздревывают, выдырчивают, вытрясывают... Я всего лишь навсего попросился на горшок, будучи горошком, и тут же этот вселенский уж, опять же ужас, тот же пыж из ружья... Я бы лучше пожрал бы жита,
был бы жук...

ВЖИВЫХМ

Стань с вечностью, Суу,      Пять женских козлов призывают
накройся святой              тебя - зди!
тряпочкой, попрыскайся       Пять женских козлов желают
преображающим винцом.        тебя - зди!
Встань с венцом, стань       Пять женских козлов молятся
женским певцом! Ты           о тебе - зди!
дважды прокакал возмож-      Пять женских козлов умоляют
ность увековечиться, а что      тебя - зди!
же сейчас?

    СУУ. Ай, боюсь, боюсь, боюсь, боюсь... Не могу я, они больше, ласковей, величественней меня... Я еще только прыгал в качестве ножки воробьишки, а тут уже пошли агнцовские дела... Уймите это шествие, что за жмырь, не нужна мне ширь, мне бы сошел просто
упырь, обычный дырь...

ВЖИВЫХМ

Встань в ряд, Суу,          Новые пучеглазы, поют свою
будь там, Суу,              песнюгу. Слышь? Чу! Едет
всё милостиво, Суу,         морозный четвероякий корень
видишь, сколько чудес?      мирового воображения. Стук-
Присоединяйся, или          стук - стучат коленца с ленцой,
останешься.                 но это не Ланца, это инфлуэнца,
Почему, почему ты бежишь         нас четверо, мы у дыры.
от меня?!

    СУУ. Я задержусь присмотреться, прислушаться, приоткрыть для
себя мир этих дырявых промежутков.

    Вот их мелодическая шепотня:

Усталый мир болит проказой
Не слышно бога меж пространств
Показан будешь ты указкой
Когда твой колокол забьет.
Ханств
Не нужно нам вселенских
Нам только б грешников палить
Ты будешь вместе с нами жарить
Картофель смысла. И любить
Свое блистающее чудо
Свою теперешнюю власть
Уйди, уйди, уйди оттуда
Приди, чтобы сиять и пасть.

    СУУ. Тьфу, какашечные вздохи... Я боюсь их вопиющего бездария, их, составленного из душ гербария, я бегу от их лучезария, я мыкаюсь, рвусь, тщусь, никак не проплююсь и не просплюсь.

ВЖИВЫХМ

Смотри на душков кровяной      Нас мрак в нас срок нам так
наживы, на их медленно-        врос ток. Сил тьма мать сна
великий свет... Будь хотя      соль льна сосна. В крест
бы с ними, не пренебрегай,     вкис вкось куст краска кисть
не рождайся, не возвращайся,   кис-кис. Сам сын нас спас
не суйся, не состыкуйся.       с ним клин с ним лаз.

    СУУ. Уй-юй-юя! Заберите от теней, внедрите лучше в коней!.. Я - странник утра, втертый торфом, Я - несчастник, прекрасник, здесь брожу, там выхожу, ничего не могу, гу-гу, гу-гу.

ВЖИВЫХМ

Сочленись со сверканьем       Веселья весло слепит слом,
отдохновения, иначе будешь    васильки и сливы, весна словно
как донце, иль оконце,        диво! Сольется вселенная
бродить в сланце с ранцем     сластенная сонная с мыслью
без ситца. Дооо-ооолго тебе   о масле, с песнью о сусле.
еще мастурбировать бытие      Жар всезвездный раздвинет
ради яиц конца!               жор межзимний! Жук беззобый
                              раззявит жуть грузина.

    СУУ. Ох! Ох! Ох! Жуть грузина и меня раззявила и уязвила, словно гигантская козявина. Я требую хозяина! Я всего лишь протянул ручку, я ж не сучка! В чем вина, за что столько говна? Это и есть загробность, или это мозговая подробность - дробность? Оказалось, бардо - бурда, дух - в поддых, душа - хуйня, эмпиреи - трипперные реи. Узритесь! Мне ж невмоготу...

ВЖИВЫХМ

Жупища пьянкий восьмистул...

    СУУ. Все! Я иду сюда, тамошний семифим...

- Стой, Суу, нельзя, Суу, ты попутал, нужен хотя бы шестивим...
    Суу рванулся, но промазал, подскользнулся, пролетел,
наткнулся и куда-то затолкнулся.

[индекс] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21]