[Оглавление]




ЗАБОЛЕЛО


У Чердыхина заболело. Заболело где-то в области сердца, он даже не мог четко вспомнить, когда. Скорее всего, когда он проходил мимо церквушки с обшарпанными стенами. Там он увидел такую же обшарпанную нищенку и попрошайку. Пальтишко на ней было драненькое, а голова, обмотанная серым платком, моталась на длинной шее, как у китайского болванчика. Каждое утро, по дороге в учреждение, Чердыхин проходил мимо этой церквушки и этой же самой нищенки, и ничего. А в тот день заболело. И предположительно - сердце! Чердыхин остановился, уцепился руками за ворот рубашки и попробовал дышать. Не дышалось! Нищенка поняла его внезапную остановку по своему, активно замотала головой, протягивая грязноватую руку с обкусанными ногтями к самому его носу.

- Да, да! - он порылся в карманах и кинул нищенке два рубля. Все равно ведь, не отвяжется! А ему нужен был покой.

Попрошайка обрадовано забормотала, светлея лицом с дробными морщинками.

А у Черыхина тем временем болело внутри. Он сделал над собой усилие, поднял голову, глянув на крест, блеснувший точно начищенная монета, и отправился на работу, осторожно передвигая ноги. Вроде бы отпустило! Но на работе Чердыхин все еще прислушивался к внутренностям, отмечая четкую работу желудка, тонкого кишечника и прочих селезенок. Все вроде функционировало нормально, и даже сердце послушно отбивало положенный ему такт. Чердыхин на время потерял бдительность, забылся в работе, подписывая бумажки, периодически тяжело отрываясь от стула, чтобы отнести эти бумажки начальнику, который ставил под его подписью свою, более внушительную и витиеватую, похожую на морозно-оконный узор.

В обеденный перерыв у Чердыхина снова заболело. И снова где-то в области сердца. Начальник Чердыхина накричал на одну чердыхинскую сослуживицу Ольгу Павловну. Ольга Павловна работала в учреждении давно и исправно, не допускала никаких оплошностей, а тут, видимо, допустила. Начальник накричал на нее в своем кабинете, при закрытых дверях, а плакать ей пришлось открыто, куда же денешься, когда до конца рабочего дня еще четыре часа?! Ольга Павловна всхлипывала, вздрагивала плечами, по лицу ее спускались черные ручейки туши, помада съехала вниз, отчего казалось, что у Ольги Павловны два рта, и оба искривленные. Она сняла очки, чтобы было удобней плакать. И от этого стала абсолютно беззащитной. Чердыхин знал, что у Ольги Павловны нет мужа, зато имеются две дочери, такие же некрасивые, как и сама Ольга Павловна. И их нужно было как-то выкормить, выучить и выдать замуж.

- Не расстраивайтесь! Ничего он Вам не сделает!

- Это у него сегодня настроение плохое! - успокаивали со всех сторон сослуживцы.

- А вдруг у-у-у-уволит! У-у-у-уволит!- шептала Ольга Павловна, прижимая руки к груди.

Чердыхин тоже судорожно прижал руки к груди. Опять заболело! Очевидно, он сильно побледнел, потому что молоденькая сослуживица с длинными гладкими волосами, имени которой он не знал, испугалась:

- Вам плохо? Сейчас я водички принесу! - она зацокала каблучками, поспешила за водой. Чердыхину хоть и было плохо, но все же он успел отметить, что цоканье это было каким-то странным, неравномерным. А Ольга Павловна перестала плакать и сочувственно посмотрела на него. Он поблагодарил ее за этот взгляд, поблагодарил безымянную девуш-ку за принесенный стакан воды, выпил эту воду и прислушался. Что же это так заболело? Неужели сердце?! А может, с легкими что не в порядке? Говорят, бывает такая грудная жаба. Бр-р-р-р! Чердыхин представил себе отвратительно скользкую бородавчатую жабу, поселившуюся у него на груди, жабу, которая злобно квакает, надувая желтый зоб.

Вечером, с работы они уходили вместе: Чердыхин, Ольга Павловна и Безымянная девушка. Некоторое время шли молча, потом Ольга Павловна пожаловалась на старшую из дочерей, что та беременна, а замуж не берут. Безымянная сказала, что ее тоже никто не берет замуж, потому что у нее нет квартиры, и к тому же, она хромает. И точно, тогда только Чердыхин заметил, что барышня действительно прихрамывает, отчего цоканье было неправильное. И так ему стало ее жалко, и кто же ее, действительно, такую хроменькую замуж возьмет. И эту, ту, что Ольги Павловны дочка тоже жалко, кто же замуж возьмет некрасивую, да с ребенком?! Хорошо, что у него нет дочерей! А почему же хорошо?! Наоборот, жалко, что у него нет детей. Очень жалко!

Они распрощались возле метро. Здесь выяснилось, что, оказывается, хроменькую звали Катенькой, а у Ольги Павловны был когда-то муж, замечательный человек, только рано и внезапно умер от сердца.

У Чердыхина все еще болело в области груди. Мучительно тянуло и ныло, отчего хотелось плакать. Но в метро боль, как ни странно, поутихла, вероятно, потому что Чердыхин сосредоточился на том, чтобы найти место поудобней. Ему удалось пробиться подальше от дверей. Стоял он почти свободно, а рядом болтался из стороны в сторону мальчишка с огромным ранцем и такими же огромными ушами. Нос и руки мальчишки были перепачканы, наверное, ручка потекла. Чердыхин смотрел на его уши и представлял, как дразнят мальчишку за эти самые уши одноклассники и, наверняка, дергают. Потому что за такие уши просто невозможно не дергать. И даже училка, он уверен, не раз хваталось за огромное как у Чебуршки ухо, не справившись с искушением. Мальчика-Чебурашку мотало, и ему не за что было ухватиться. "И в дневнике, наверное, двойка!" - почему-то подумал Чердыхин.

"Держись!"- протянул он Чебурашке руку. Тот недоверчиво посмотрел на дядьку в темно-сером костюме, придушенного галстуком, лысоватого, толстогубого (таким он, наверное, ему казался), потом на протянутую руку. Тут поезд качнуло, и улетающий Чебурашка еле успел схватиться за рукав чердыхинского пиджака. Болело. "Наверное, все дело в галстуке!" - решил Чердыхин и ослабил узел. Но в груди предательски заболело и заныло так, что он вспомнил про сердце и про жабу. Чебурашка вышел на своей остановке, промямлив "пасиб", исчез в выплывающей толпе, чуть пошевеливая ушами.

А Чердыхину отчего-то стало жалко всех, всех кто давился в одном с ним вагоне, вдыхая стойкие запахи кислого пота, кричащих духов и ядреного чеснока. Всех, кто чувствовал сейчас, так же как и он, железные копья-локти под собственными ребрами и недобрые взгляды. Электричка спешила доставить по назначению нераскаявшихся грешников, все глубже и глубже под землю, туда, откуда возврата нет. Все они собраны здесь и утрамбованы, сплюснуты до предела: мужчины и женщины, дети и старики, в вагоне с грохотом и скрежетом летящем в тартарары. И ноги их болят, и руки и головы. Но то ли еще ожидает их впереди!!

Дома Чердыхин принял душ, с удовольствием поужинал ветчиной с батоном, и боль, насытившись, утихла. Он почти блаженно развалился на пухлом диване, лениво нажимая кнопки на пульте. Певичка в газированном платье, дрессированные акробаты под куполом, член правительства с лысиной и микрофоном, дятел из мультика... и тут...на экране возникли маленькие человечки, абсолютно лишенные мяса и мышц, смуглая кожа с трудом натянута на выпирающие, торчащие кости: отдельно каждое ребрышко, каждый сустав. Непомерно раздутые с голодухи животы и уставшие вопросительные глаза, как у овечек на закланье. По впалым скулам и тяжелым векам разгуливают жирные назойливые мухи в наглой уверенности, что их не тронут...

Чердыхин вспомнил, как резал только что кухонным ножом толстые нагловато-розовые ломти ветчины. "Тихо, тихо, не надо!" - уговаривая боль прекратится, с трудом набрал номер бывшей жены. Они иногда перезванивались, обмениваясь новостями из жизни друзей, справляясь о здоровье.

- Люба, мне кажется, у меня сердце, что-то нехорошо.

- Срочно к доктору, я тебе дам телефончик знакомого кардиолога!

Бывшая супруга заводила знакомых повсюду с необычайной легкостью. Казалось, не было той области, в которой не присутствовало хотя бы одного ее знакомого. А уж в медицине у нее давно все схвачено!

- Срочно к доктору! И позвони сегодня же!

Чердыхин позвонил. Доктор нашел, к счастью, завтра время, чтобы его принять. Немного успокоившись, что дело движется, Чердыхин улегся и даже уснул. Спал он относительно спокойно, только под утро увидел странный сон, будто просыпается, а из груди его растет дерево, аж до самого неба ветвями уходит, корнями впиваясь и распространяясь по всему его телу. И будто бы дерево это вечное. Подошли Ольга Павловна и Катенька, стали охать над ним и ахать, а нищенка, та, которой он давеча денежку кинул, стала их успокаивать, не плачьте, мол, женщины, дерево-то вечное! На том и проснулся. Хватился. Дерева-то нет, и не болит ничего, но к доктору вознамерился пойти твердо.

Утром, проходя мимо церквушки, увидел вчерашнюю попрошайку, и протянул ей мятую десятку. Нищенка закивала обмотанной тряпкой головой на длинной шее и забормотала бессвязное: " Вечная-то, вечная душа у тя! И Вечная ей память!"

Чердыхину было неприятно и жаль эту убогую, особенно потому что из-под пальтеца у нее выглядывали голые коленки, а ботинки были рваные, хоть и холодно. Все же март месяц на дворе.

Чтобы не заболело, Чердыхин ускорил шаг, сливаясь с толпой у метро. В вагоне достал дурацкую газету и принялся читать. Граждане рядом дружно потели, не вызывая жалости. Только одна чистенькая старушка с мешком за плечами и допотопным чемоданом в руке пахла яблоками и силилась разглядеть через плечи свою остановку в схеме метрополитена. Ей ничего не было видно, а попросить посторониться она стеснялась. Яблочная старушка встретилась глазами с Чердыхиным. Тот не выдержал и спросил:

- Вам на какую станцию?

- Здравствуй, милый. Мне бы до Пушкинской!

Чердыхин с трудом подвинул двух здоровенных теток, что хохотали военно-командными голосами на весь вагон, показал старушке ее остановку, объясняя, где пересесть. Та просияла и перекрестила его на прощанье мелко так, легко, будто крылышком взмахнула. Чердыхин глянул вниз, заметил, что развязался шнурок, наклонился, чтобы завязать, а когда поднялся, то увидел яблоневый сад, кругом белым-бело и щедрое солнце заливает сад утренними лучами, заставляя работать тысячи звенящих пчел, наполняя грудь безмятежным и безоговорочным счастьем. Таким был сад тетки Киры из его детства, из такого сада, верно и попала в город яблочная старушка. Тут Чердыхин очнулся, вспомнил, что он в метро, что на улице март, и нет никакого сада у тетки Киры, и не было никогда. А шнурок и вовсе оказался завязанным.

Ольга Павловна с опухшими от вчерашнего глазам поздоровалась с ним как с родным, а Катенька шепотом поинтересовалась здоровьем. Начальник до странности легко отпустил его к доктору, и даже не стал уточнять, к какому именно. Чердыхин хотел было высказать свое неудовольствие вчерашним конфликтом начальства с Ольгою Павловной, но начальник выглядел похуже самой Ольги Павловны. С серыми мешками под глазами он походил на брошенную собаку, на какого-нибудь печального сеттера. Поговаривали, что у начальника большие неприятности с министерством. И что жена его сбежала к офицеру, прихватив малолетнего сына. У Чердыхина снова заболело. Он даже покачнулся.

- Что же Вы! - испугался начальник, - Что же Вы, Федор Михайлович, на работу пришли, нужно было сразу к врачу! Постойте, я воды принесу.

- Не надо воды, - возразил Чердыхин, - Вы лучше на Ольгу Павловну больше не кричите!

- Не буду больше! - поспешно пообещал начальник.

- И извинитесь перед нею, пожалуйста!

- Уже..уже извинился сегодня перед работой, - вздохнул начальник, а Чердыхин вышел.

Кардиолог со странной фамилией Гейзер действительно оказался очень хорошим и внимательным. Бывшая супруга Чердыхина всегда выбирала лучших. Выслушав жалобы, Гейзер приложил к его груди ледяную трубочку, померил давление.

- Знаете ли, батенька, - сказал доктор Гейзер, - все-таки Вы не по адресу обратились! Это у Вас не сердце болит, хотя кардиограммочка не помешает!

И Гейзер лично отвел его в кабинет ЭКГ:

- Раздевайтесь до пояса, и ноги освободите до колена.

Чердыхин так разволновался, что снял носки, а этого не нужно было делать. Но доктор не рассердился, он тихо перешептывался с женщиной, что сидела в кабинете. Отвратительно холодные и скользкие пиявки присосок на груди, ногах и руках напомнили ему о грудной жабе. Застрекотала лента кардиограммы. "Дышите - не дышите!" Чердыхину с трудом удавалось первое.

- Одевайтесь! - скомандовала женщина и тут же подобрела. Они перешли с Гейзером на интимный шепот. Чердыхин напрягся. "Татьяночка Мироновна! Я ведь так и не дождался вас в прошлую пятницу! Что же Вы разбиваете мне сердце, лапонька!". Чердыхин не понимал, как можно называть лапонькой строгую докторшу в очках и с крысиным хвостиком вместо прически. Но спорить не стал. Успокоился, что шепот был не по поводу его кардиограммы.

- А кардиограмма у Вас неплохая! - пропел Гейзер в своем кабинете. Очевидно, лапонька уже пообещала ему что-нибудь по поводу следующей пятницы.

- Но ведь болит, доктор, - пробовал возразить Чердыхин.

- Не знаю, не знаю, - развел руками Гейзер.

- А вдруг у меня с легкими что-нибудь или онкология.

- Типун вам на язык! - испугался доктор. - Ну если хотите дам направление к онкологу и на рентген.

Почему-то заверение, что с сердцем у него все в порядке за исключением обычных возрастных изменений, не успокоило, а еще больше разволновало Чердыхина.

Дома он не находил себе места, бестолково шатаясь из угла в угол, а потом вообще сбежал на улицу. Город был неопрятен и гол, словно вдовый старик, сидящий на убогой кухне в одних трусах и роняющий крошки на пол, на стол и на собственную бороденку. Нигде еще ничего не расцветало и не распускалось, и словно бы и не собиралось вовсе, зато хоть снега уже не было. Легкомысленно одетые мамочки тащили ребятишек по домам из садиков, а те застревали на площадке, цепляясь за качели и мокрые горки.

- Пойдем домой! - призывала одна из них, молоденькая тонконогая в короткой юбке. Ей было холодно, но отпрыск, вцепившись руками в качели, домой не желал.

- Ну, пойдем же домой! - настаивала она.

- А как же свежий воздух? - не терялся пацан.

"Да какой там к черту свежий! - подумал Чердыхин, - чем они только дышат! Да и курит она вон сколько. Сигарету за сигаретой. Видать, нервничает!".

- А давайте я с ним погуляю полчасика! - неожиданно для самого себя бодро предложил Чердыхин.

Эту юную особу с ребенком он часто встречал в парадной. Соседи, наверное. Молодая мамаша была весьма озадачена. На ее бледном личике с непомерно большими ресницами видна была внутренняя борьба. С одной стороны очень хотелось оставить сына на площадке и успеть переделать кучу дел, а с другой...оставлять ребенка с незнакомым мужчиной, пусть даже из их парадной!

- Ура, мам! А давай я пока с дядей погуляю! - обрадовался малыш, но важности не утратил.

- Ой, спасибо Вам большое! У Вас и в правду есть время? Я буду выглядывать. Наши окна выходят во двор! - предупредила она, - Мне нужно с мужем поговорить, серьезно, и я бы хотела без Мити.

- Полчаса у Вас есть! - обнадежил Чердыхин, девушка кинулась в подъезд, а он принялся раскачивать малыша. Тот сидел важный, тихий, как корон-принц и думал какую-то вселенскую думу.

- Папа с мамой поссорились, - изрек он, - Теперь разводиться будут.

- Ну почему же обязательно разводиться! Помирятся еще.

- Нет. Это все так говорят, а потом все равно разводятся. У Тимки родители развелись, у Танечки Осельцовой, у Марата! У всех.

Чердыхин не нашел, что возразить против таких веских доводов. А пацан снова замолчал, задрав голову вверх. И действительно, уже стемнело. То там, то здесь бесцеремонно включались холодные звезды, которым дела не было до Мити и его родителей. А вообще, хоть до чего-то им дело есть?! И если есть, то до чего?!

Митя был таким серьезным, что из принцев Чердыхин захотел возвести его в короли.

Но тут принц неожиданно засмеялся и, соскочив с качелей, запищал: "Собачка!". Чердыхин и слова не успел сказать, как тот кинулся к крохотной дрожащей собачонке на паучьих ножках. И как же он забыл спросить у матери мальчика, можно ли тому гладить собаку. Известно, что маленькие собачки часто бывают агрессивными! Но собачка уже радостно тявкала и лизала Мите лицо, а тот трясся от несказанной радости. Так они и тряслись оба: мальчик и собачка у него на руках. А у Чердыхина снова заболело.

- Вам плохо? - ласково спросила хозяйка собачки.

- Все в порядке, - проскрипел Чердыхин.

- Митя, а где твоя мама? Разве тебе разрешают гулять одному?

- А я не один. Со мной вот этот дядя пока гуляет, пока папа с мамой разводятся.

Женщина ахнула.

- Можно я ее повожу?

- Поводи, поводи! - хозяйка дала мальчику поводок, - только недалеко.

-Ася, Ася, пошли гулять! Пошли!

Женщина присела рядом с Чердыхиным.

- Неужели, и правда, разводятся?

- Не знаю. Я не понял! - ответил Чердыхин. Но какие же чудные у нее глаза, серо-голубые, с крапинками и лучиками, и каждый лучик улыбается, а взгляд необычайно мягкий! "Очень красивая!" - подумал, и боль отпустила. Они немного поговорил о Мите, об Асе, о том, что дети и животные должны быть вместе. Чердыхин пожаловался на здоровье и показал, где у него болит. Женщина пожалела его и назвалась Анной.

- Тетя Аня, Ася замерзла!

Анна подхватила собачку и пригласила Чердыхина погулять с ними как-нибудь еще. Прядь светлых волос выбилась у нее из-под берета как у школьницы после прогулки. Уцепившись взглядом за эту прядь, Чердыхин улыбнулся.

Митя уселся на качели и вопросительно уставился на Чердыхина. Но тут из парадной выскочила митина мама, а за ней молодой человек с физиономией ревнивца. Видать, помирились! Ревнивец с головы до ног оглядел Чердыхина, остановившись взглядом на его лысине, на пуговице пальто, которая изо всех сил пыталась спрятать определившийся живот, и тут же успокоился. Очевидно, он определил Чердыхина в разряд "несоперников". Митина мама рассыпалась в благодарностях. Видно было, что она пьяна, то ли от счастья, то ли от того, что все обошлось. Но за принца Чердыхин теперь был спокоен, хотя бы на время.

Дни до рентгена проплыли для Чердыхина, как в тумане. Работал он уже не так сосредоточенно, то и дело отвлекался то на Ольгу Павловну, внимательно вслушиваясь в ее разговоры о дочерях, то на Катеньку. Он даже вычитал в интернете все, касательное ее болезни, тщетно пытаясь обнаружить для нее какой-нибудь выход. Один раз услышал в пол-уха, что девушка жаловалась на то, что, мол, не хватает денег на какое-то умопомрачительное платье, а скоро безумно важная вечеринка.

В тот же день он решительно направился к Сбербанку, снял 10 тысяч с книжки, потом заглянул рядом на почту и отправил тетке телеграмму. Родители его давно умерли, единственная кто оставался из родни это тетя Кира, которая когда-то принимала активное участие в судьбе юного Чердыхина, снабжала его деньгами, баловала вкусненьким и неизменно заботилась о его здоровье и полноценном питании. "У меня все хорошо. Скоро приеду навестить. Целую. Федор" - было в телеграмме. Только потом, когда Чердыхин продиктовал текст хорошенькой телеграфистке и заплатил, до него дошло, как может испугаться бедная тетка этой внезапной телеграммы, и что лучше бы наверное, просто приехать. Но было уже поздно, дело сделано.

Вечером они сидели с Анной на лавочке. Аська привычно дрожала в своей теплой жилеточке и жалась к ногам, путаясь в поводке. Они вместе распутывали, запутываясь еще больше, переплетаясь руками и взглядами, и мечтали о том, что скоро будет тепло, и Аське можно будет гулять подольше.

На следующий день Чердыхин подозвал Катеньку и, смущаясь, сунул ей в руку 7 тысяч на платье. Девушка вспыхнула, и даже чуть не заплакала. Не хватало ему еще слухов на работе! "Возьми, возьми! Куда мне столько денег. У меня ни детей, ни жены. А на похороны у меня еще остались, не волнуйся, - попробовал пошутить он, - А ты купи себе платье и стань самой красивой. И пусть все лопнут от зависти!".

Катенька еще немножко поломалась, но взяла.

А как раз на следующий день у Чердыхина был назначен рентген и онколог. В клинике в коридорах сидели цивильно одетые пациенты, пришедшие с улицы, и больные, что лежали здесь же и вышли прямо из палат: в халатах, трениках, и тапочках. И тех и других объединяло одно: Страх. Настоящий животный ужас, Страх с большой буквы, Страх, возведенный в квадрат, им был насыщен сам воздух больницы, страх этот висел в воздухе, холодил спину липким потом. Чердыхин глядел по сторонам, заражаясь всеобщим страхом. Ему казалось, что все вокруг мертвые, и что и сам он давно уже умер, с трудом поместясь в тесный занозистый гробишко. А старенькая тетка плачет по нему, сокрушаясь о том, что руки, де, у покойника вываливаются. И вот она берет его за выпавшую из гроба руку, чтобы положить поудобней... Он вздрогнул. Лампочка на кабинете с надписью "Рентген" подмигнула.

Красивая женщина-рентгенолог улыбалась ему принужденно и с удивлением. Она посмотрела на Чердыхина, как на инопланетянина. Что-то записала в карточке и попросила подождать снимков в коридоре.

- Что у меня? - давясь ужасом, спросил Чердыхин, когда женщина вышла и снова на него уставилась, досконально изучая.

- К доктору! Он все вам расскажет! К доктору вам! - смутилась рентгенолог. И он, побрел к доктору на ватных ногах, держа в вытянутой руке снимки, словно бы болезнь находилась в них самих или словно они были бомбой замедленного действия. Чердыхин оказался в очереди за молодым человеком, который пришел на прием с матерью. Мать гладила молодого человека по руке, что-то обещала. А тот, уставившись в потолок, молчал, не говоря ни слова. Чтобы не загнуться от боли прямо в коридоре, Чердыхин принялся изучать оставленный кем-то журнал под названием "Гламур". Интересно, кто оставил здесь этот глупый яркий журнальчик? Какая-нибудь разодетая дамочка, пахнущая парикмахерской, дамочка, которая сидела здесь вот и тряслась от ужаса, как и он сам, бессмысленно перелистывала листок за листком, ожидая приговора.

Дверь распахнулась. Исчезли мама с сыном. Скоро и его очередь. Тут прошла по коридору и вспорхнула в кабинет знакомая женщина рентгенолог, минут через пять выпорхнула, кивнув ему, как старому знакомому и опустила голову вниз. "Это что еще за театр?!"- ужаснулся Чердыхин. От страха он не заметил даже как вышли мама с сыном, на него зашикали из очереди, мол, идите скорее. Не задерживайте.

Доктор долго и внимательно разглядывал снимки, сначала при свете специальной лампы, потом так, а потом подскочил к окну, подставив снимок на солнечный просвет.

- Лузель Анатолий Аронович! - наконец, представился доктор, - Кто направил? Ага, ага, - читал он направление кардиолога, - И где он Вас отыскал такого? Сами пришли? Интересно! А на что жалуемся?

Чердыхин подробно пожаловался.

- Вот я и решил, - бубнил он, - что у меня чего-нибудь нехорошее, ну в смысле по вашей части.. Какая-нибудь грудная жаба.

- Какая, простите, жаба?- хохотнул доктор. Чердыхин даже рассердился: "То же мне, весельчак нашелся. У человека горе, а он ржет!".

- Могу Вас обрадовать! - вдруг прервал его размышления доктор, - по моей части ничего у Вас нет! Ну. То есть вообще ничего!

Чердыхин сделал глубокий вздох, тщетно пытаясь захватить воздуху. Но от боли не смог.

- И вы все же уникум! Вы настоящий уникум, уважаемый! Я впервые вижу такое. Нужно будет конечно повторить еще раз снимки. А вот я вам сейчас покажу, подойдемте к окошечку! - радостно улыбнулся Лузель. Он приложил снимок к стеклу, так, чтобы солнышко светило сквозь него, - Вот, глядите, между третьим и четвертым ребром у Вас как бы это сказать, не затемнение, которого Вы боялись...а...я даже слов таких не знаю, засветление что ли! - глупо хихикнул доктор, - А форма-то, форма какая странная! Словно бы вы птицу проглотили легкими. Видите. Немного похоже на птицу, но не птица. А вообще, черт его знает что такое! Я Вам назначу повтор снимков на послезавтра. Но с моей стороны у Вас все чисто. Надо бы с главврачом Ваши снимки посмотреть, я, право, затрудняюсь... Но может быть Астафьев что-нибудь подобное видел. Можно я Ваши снимочки пока у себя оставлю, позволите?

Чердыхин позволил.

Доктор еще раз с любовью взглянул на снимки:

- Нет ну какая форма диковинная! Что же это такое?!- он снова глупо захихикал. Но Чердыхин уже вышел, растерянный. В коридоре на него со всех сторон завистливо посмотрели. Наверное, слышали, как смеялся доктор. От этой зависти у Чердыхина снова заболело. Он побрел к выходу, и чуть было, не забыл взять в гардеробе куртку.

Что же с ним такое приключилось? Откуда взялось то, что болело внутри, и отчего так тревожно и маятно.

Чердыхин позвонил Анне по мобильному, сообщил, что у него все хорошо. Голос у Анны был простуженный, хриплый, болела. Чердыхин предложил прийти, погулять с Асей. Анна обрадовалась.

Дома у нее было чисто, красиво, висели какие-то картины и полочки с книгами. "Вот вернетесь, я Вас чаем напою!", - она кутала узкие плечи в плед и кашляла. "Больна, больна!" - забеспокоился он.

Мити не было, вероятно, еще в садике. И вообще, двор был пуст. Ася быстро сделала свои дела и полюбопытствовала немного возле песочницы. Вдруг черный, воинственного вида кот демонстративно пересек двор. Аська резко натянула поводок, он хотел было переменить руку, но поводок выскользнул, и собачка рванула за котом

-Аська, стоять, стой, фу!

Ну какое там "фу"! Влекомая загадочным котом, крохотная Аська скрылась в подворотне.

- Аська. Аська! Где ты? - жалобно позвал Чердыхин, но напрасно. Он обошел все ближайшие дворы, подворотни, оглядел помойные баки. Собачка как сквозь землю провалилась. Как же он вернется теперь к больной Анне без собаки, что скажет, как посмотрит в ее глаза. Нужно было непременно ее найти. "Ася, Асенька! Где ты? Иди ко мне! Иди!". А вдруг ее кто-нибудь украл или обидел. Вдруг злобный бультерьер напал на нее? Он устал, ослабел, и присел на скамейку, чтобы возобновить поиски.

- Эй, мужик, тя как звать?- опрятного вида мужчина, нетвердо стоящий на ногах замер рядом, чуть покачиваясь.

- Федор!

- О, Федя, выпить хочешь? Чего грустишь?

- Да я вот собачку потерял!

- А это не беда. Мы те поможем, - сочувственно промычал мужчина, - Мы тут все как родное знаем. Нам вот только денег не хватает. Дашь?

Чердыхин покорно раскрыл кошелек. Мужик обрадовался. Выхватил стольник, и, пообещав прийти, смылся. А Чердыхину было все равно. Он уже замерзал. Боль расширилась. Заполнив все его существо, распространилась как метастаза, то углубляясь, то суживаясь.

А мужчина вернулся с бутылкой и Николаем, так хвали его товарища. Откуда-то взялись и пластмассовые стаканчики.

- Я не буду, - пробовал было откреститься Чердыхин, - Мне собачку искать надо!

- А мы чего! Мы тебе поможем, вот только согреемся немного, а то холодно искать-то. И ты замерз! Ведь холодно?!

Чердыхин согласился, что действительно холодно и автоматически выпил подозрительную жидкость, потом еще выпил. То, что болело внутри, сначала даже перестало болеть, очевидно, от удивления, но после третьего стакана принялось за свое. Зато Чердыхин согрелся. Колян оказался на редкость болтливым, он размахивал руками и рассказывал о своих трех женах и четырех ребятишках, путаясь в именах. Как же их звали: Наташа, Оля, Таня, Сема, Игорь. Да не важно, Чердыхин жалел их всех. А потом жалел маму Петра, так звали второго собутыльника, что та не дождалась сына, а взяла, да и померла, пока он три года по дури на зоне сидел. А потом он вспомнил Анну, которая тоже, наверное, сейчас ждет его и собачонку, и, согнувшись от боли пополам, закачался из стороны в сторону. Вспомнил Чердыхин и церквушку и нищенку, и тут ему непременно захотелось пойти туда и дать попрошайке денег, чтобы она купила себе какие-нибудь чулки или что там ей нужно, и обязательно теплые ботинки. Он решился это сделать немедленно, встал и пошел, не смотря на уговоры новых своих товарищей.

Нищенки не было, и церквушка оказалась закрытой, потому что поздно. Но Чердыхин не успокоился, ему почему-то показалось, что нищенка спит сейчас прямо там, в запертой церквушке. Нужно было, чтобы она открыла, да и взяла эти деньги, просто непременно, обязательно. Он принялся стучать, сначала кулаками, потом ногами. Бродяжка, наверное, крепко спит. Спит, где-нибудь прямо на полу, подтянув голые коленки к животу. Нельзя, чтобы она так ходила, в марте. И эта голая длинная шея не давала ему покою.

- Открой же. Открой, дуреха. Я тебе денег принес, оденешься хоть по человечески! Шарф купишь, ботинки! Это же я, помнишь?! Открой.

Но нищенка не открыла.

Чердыхин устал. Его к тому же страшно замутило, он просто еле сдерживал подступающую тошноту. Как когда-то в детстве, когда они с мамой ехали на автобусе с чьей-то дачи. Чья была дача, он не помнил. Помнил только, что мама о чем-то кого-то просила на этой даче, сидя на краешке кресла, и ей, по всей вероятности, отказали. Потому что на обратной дороге она все плакала. Отказали, но хорошо накормили. Потому что Чердыхин очень хорошо помнил шикарный стол: огромные коробки конфет, шашлыки, Он все это поглощал с большой поспешностью, а девчонка в модных джинсах и с блестящими заколками смеялась над ним: "Федя-Федя съел медведя!". Потешалась над его жадностью. А он все равно ел, угрюмо и жадно засовывая в рот сразу по нескольку конфет. В автобусе его вырвало прямо на огромную тетеньку в голубом плаще. Та пронзительно завизжала, отчего его еще раз вырвало, и они с мамой срочно вышли. Мать все еще извинялась, хотя автобус уже уехал, и на остановке они остались одни. А его все рвало, сначала жратвой: шашлыками, конфетами, потом отвратительной мутной жижей. Мама перестала плакать. Она уже использовала все свои носовые платки, чтобы вытереть ему лицо, а он все не мог остановиться. Ему так хотелось вывернуться наизнанку, чтобы не осталось внутри ничего-ничего, чтобы было пусто и легко.

Чердыхин еле успел отскочить от церквушки, как его вывернуло. Захлебываясь в собственной блевотине, он чуть было не задохнулся. Ему непременно захотелось избавиться от того, что так мешало внутри. С последним приступом рвоты Чердыхин почувствовал, или ему показалось... Он увидел в омерзительной жиже что-то голубовато-прозрачное, странной формы, как будто живое. Оно, маленькое, копошилось теперь в мутной луже, силясь выбраться, словно мелкое животное или насекомое.

Господи! Что ЖЕ ЭТО?! Оно все-таки выбралось, отряхнулось и стремительно взмыло ввысь, будто птица какая. Нет, ну, откуда в нем птица? Хотя, что бы это ни было, он ощутил неимоверное облегчение и свободу. Он понял, та боль, что мучила и терзала, покинула его навсегда. Как же хорошо, что он избавился, наконец, от этой хрени! Чердыхин довольно хмыкнул и утер рот рукавом.

- Где же он?! - тревожно шептала Анна, прижимая к себе дрожащую Асю, что вернулась с прогулки одна, - Где ты его оставила? Скажи? Разве можно было убегать, глупая. Его же нельзя оставлять одного, у него болит. Как я теперь его отыщу? Он теперь тебя, наверное, повсюду ищет и боится вернуться! Ну. Где он?

Собачка молчала, дрожа мелкой дрожью, изредка поскуливая и виновато облизывая ей лицо, тычась мокрым носом в ухо.

"Ну, ничего, ничего! Мы его обязательно найдем, вот увидишь! Он ведь живет в нашем доме!". Но Ася не была так уверена. Пришла ночь.



Следующий рассказ...
Зачем ангелам тапочки? - Оглавление




© Светлана Щелкунова, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]