[Оглавление]


Рассказы:
Екатерина Васильева-Островская


ПОВЕСТЬ
О  НАСТОЯЩЕЙ  ЖЕНЩИНЕ


Аня хотела поскорее стать женщиной. Если можно, то такой, как красотка на плакате в парфюмерном магазине. Аня знала, что стоит чуть подольше задержаться на ней взглядом, начинает кружиться голова и хочется в туалет по маленькому - до того хороша была эта девица. Только улыбалась она как идиотка, будто кто-то без её согласия приподнял ей уголки рта и закрепил их невидимым пластырем, не слишком высоко, но и не слишком низко.

Нет, это в прошлом году, когда Аня была ещё трёхлетним несмышлёнышем, она могла поддаться на такие дешёвые уловки и не на шутку увлечься рекламной Афродитой. Теперь-то у неё появилась другая фаворитка - девушка с полиэтиленового мешка. Преимущество новой пассии заключалось не в последнюю очередь в том, что она демонстрировала своё хорошенькое личико не где-то там в недосягаемых высотах под потолком магазина, как её глупенькая предшественница, а непосредственно на уровне Аниных глаз, и, следовательно, чтобы разглядеть как следует полиэтиленовую цацу, не было необходимости до боли задирать голову. Конечно, и тут всё складывалось не так просто - в конце концов, Ане приходилось иногда целыми днями дожидаться того момента, когда мимо пройдёт какой-нибудь счастливчик, несущий в руках более или менее изношенный лик избранной ею красотки, или - ещё лучше - ей удастся в автобусе или в метро получить местечко прямо напротив заветного мешка.

Слава Богу, с таким мешками ходила в конце семидесятых половина города, вернее, меньшая и моднейшая её половина, так как остальным подобные предметы роскоши, импортированные посредством чёрного рынка откуда-то из-за границы, были недоступны.

Однако Аня, как уже было сказано, ценила в полиэтиленовой нимфе именно её демократичность и доступность для разглядывания. Кроме того, красотка с мешка не улыбалась - что по контрасту с парфюмерной дивой очень импонировало Ане - а наоборот, глядела перед собой как-то капризно, будто собиралась вот-вот заплакать. Аня воображала, что стоит посильнее дёрнуть эту томную плаксу за тяжёлые каштановые волосы, теряющиеся в складках полиэтилена, и она обязательно разрыдается самым неприличным образом. Но слаще всего было Ане представлять себя саму - уже взрослую - с растрёпанными шелковистыми волосами, за которые кто-то неумолимый тянет со всей силы, заставляя её проливать горькие жемчужные слёзы из бездонных карих глаз на покрытые лёгким загаром нежные щёки... Да, именно такой женщиной хотела стать Аня, и чем скорее, тем лучше.

Аня знала, что у взрослых женщин вообще довольно много преимуществ. Например, им не надо по утрам ходить в детский садик и впопыхах натягивать на себя некрасивые хлопчатобумажные колготки с узором из ромбиков... А тут ещё как назло опять эта дырочка: Анины колготки рвались всегда на одном и том же месте - между ног.

- Анечка, - мягко пожурила её мама, - зачем же ты так сильно раздвигаешь ножки? Ткань натягивается, не выдерживает напряжения и... сама понимаешь.

Но зашивать было уже некогда. На Аню надели клетчатое пальто и вывели на улицу: садик не любил ждать. Детей приводили туда каждое утро плотными стайками, запихивали вовнутрь, а вечером разбирали по домам, не предполагая, что детки за это время проживали целую маленькую жизнь, ежедневно подвергаясь таким испытаниям, о каких взрослые читали разве что в книжках.

Первым испытанием была заведующая, неизменно фланирующая вдоль гардероба, где доставленные к месту назначения мальчики и девочки снимали с себя шапки и шарфы, покорно обнажая нежные розовые шеи и зарёванные щёки. Заведующая носила белый халат, крупные янтарные бусы и жёсткие пепельные локоны. Такой женщиной Аня стать не хотела: этакую тётеньку навряд ли захочется кому-нибудь употребить в дело. Её и ударить-то как следует нельзя, она всё равно ничего не почувствует, сколько ни лупи по этим крупным широким бокам. Кому вообще нужны такие бесчувственные женщины с защитным слоем жира вокруг подбородка и брезгливо сжатыми губами?

Про заведующую в садике ходили легенды. Говорили, что она иногда закрывается с медсестрой в медкабинете и они проводят там опыты над особо непослушными мальчиками и девочками: делают им разнообразные уколы, а потом наблюдают, как те мучаются и молят о пощаде. Впрочем, Ане эта процедура угрожать не могла: во-первых, она всегда вела себя исключительно хорошо, а во-вторых, у неё был медотвод от всех уколов и прививок.

Зато от чего у неё, к сожалению, не было никакого медотвода и от чего бы она его с удовольствием получила, так это от завтрака и традиционно подававшейся к нему каши. Аня ненавидела пытку жиденькой промасляной манкой и желала только одного - чтобы все вкусовые нервы на время завтрака как-нибудь отказали и она могла бы проглотить свою порцию, не борясь с приступами подступающей к горлу тошноты. Вообще, было бы разумно кормить детей кашей под общим наркозом. Ведь они так хотят пойти навстречу взрослым и быть послушными. Так почему бы не облегчить им эту задачу?

Но наркоза в садике, конечно, никому не давали, и каждый приспосабливался, как умел. Аня, например, раскрывала рот пошире, вкладывала туда ложку каши, а потом - прежде чем язык успевал ощутить как следует вкус угощения - быстро сглатывала всё вовнутрь. Эта хитрость помогала не всегда, и во рту всё равно оставался неприятный осадок, но куда денешься - есть-то надо. А иначе ведь воспитательница, чего доброго, исполнит своё обещание и отправит недоеденную кашу ей за шиворот или в карман. Вообще, у Ани создавалось впечатление, что на свете существует слишком много каши и её обязательно надо куда-то деть. Вся система детских дошкольных учреждений на этом и держится: взрослые думают, что их дети просто прохлаждаются там целыми днями, а они на самом-то деле перерабатывают различные виды каши: манную, овсяную, гречневую. Возможно, когда-нибудь настанет светлый день, когда их труд увенчается успехом и вся каша в мире будет окончательно ликвидирована, но Ане почему-то казалось, что к тому моменту она уже покинет садик. Ну так пусть хоть какие-нибудь другие малыши, которые поступят сюда после неё, насладятся плодами её многолетней работы...

Перед завтраком полагалось мыть руки и причёсываться маленькими расчёсочками в специальной умывальной комнате. Эти гигиенически процедуры Аня обычно использовала для того, чтобы обменяться последними новостями со своей лучшей подружкой Машей. Маша отличалась от прочих девчонок серьёзным, почти таинственным выражением лица и тем, что никак не могла запомнить свою фамилию. Она не знала толком, зовут ли её Кузнецова или Комарова, называла себя то так, то так. Впрочем, возможно, Маша делала это специально, чтобы придать себе ещё больше загадочности. Проблемы у неё всегда были почти взрослые.

- Дима не хочет на мне жениться, - сказала она в это утро Ане, меланхолически вытирая руки вафельным полотенцем. - Сволочь! Обещал ведь...

Аня оглянулась: вероломный Дима сидел на унитазе в смежном с умывальней туалете и сосредоточенно какал.

- Обещал подарить мне к свадьбе белые колготки со снежинками, - зашептала ей Маша в самое ухо. - Вот представь себе: приподнимаешь юбку, а там снежинки, снежинки, снежинки...

Маша всхлипнула. Вероятно, ей очень трудно было смириться с мыслью, что эти колготки теперь уже никогда не поступят в её распоряжение. Аня не была такой меркантильной - не колготок ожидала она от своего возлюбленного, а другого, совсем другого... Впрочем, чего именно, Аня и сама толком не ведала: ей ещё только предстояло открыть Америку своих истинных желаний.

Вообще, маленьким девочками всегда не терпится всё разузнать, изведать и, в особенности, поскорее попробовать на вкус. Но тут - и Аня это вполне понимала - надо быть очень осторожной, потому что окружающий мир часто довольно безжалостен к тем, кто, не жалея органов осязания, стремится исследовать его строение. Например, прошлой зимой был довольно устрашающий случай с Ирой Черкасовой. С той самой, толстенькой тихоней, которую и заподозрить-то никто не мог в каких-либо запретных помыслах. Но однажды на прогулке воспитатели нашли её в самом дальнем, скрытом от нескромных глаз углу детской площадки примёрзшей побелевшим от холода язычком к толстым прутья железной ограды. Она даже не плакала, а лишь испуганно и удивлённо глядела перед собой, не в силах поверить, что соблазн завёл её так далеко. Ведь что может быть соблазнительней и аппетитней заиндевелых как мороженое, уходящих высоко вверх железных прутьев? Любая девочка, а пожалуй и мальчик, отдаст довольно много, чтобы иметь возможность безнаказанно полизать это восхитительное приспособление для лишения свободы. Но безнаказанно такие вещи обычно не проходят.

Но, конечно, существуют и менее рискованные способы доставить себе удовольствие. Аня, к примеру, знала, что многие девочки втайне посасывают сосульки, просто и дня прожить не могут без того, чтобы хотя бы одну не иссосать до самого основания, и теперь вот с ужасом ждут лета, не представляя, чем они будут скрашивать свою жизнь, когда наступит оттепель и сосать будет абсолютно нечего. Другие, менее смелые, запуганные родительскими рассказами об ангине, просто незаметно прокусывали себе губки и слизывали с них проступившие наружу кислые капельки крови. Самые трусливые, наконец, не желавшие ни под каким видом ставить на карту своё здоровье, тянули в рот собственные сопли, но и кайф тут был, соответственно, весьма и весьма скромный.

Однако все эти сравнительно маленькие радости жизни с недавних пор не так уж сильно занимали Аню. Некоторое время назад она открыла для себя совершенно новое, головокружительное ощущение, насладиться которым можно было вполне незаметно и безопасно. Началось всё ещё осенью, когда во время прогулки ей вдруг очень срочно захотелось пописать, а воспитательница наотрез отказалась проникнуться Аниной проблемой и пустить её в туалет: она просто-напросто не могла оставить группу на улице без присмотра и весьма авторитетным тоном посоветовала Ане потерпеть, пока все вместе, отгуляв положенное время, вернутся назад в корпус. Аня, собрав волю в кулачок, дотерпела до конца прогулки, но на следующий день всё повторилось заново: едва детки вывалили на игровую площадку, ей опять позарез понадобилось пи-пи. Разумеется, доверяться воспитательнице, как Аня теперь знала, было бесполезно. Следовало как-то самой справляться с возникшей жизненной трудностью, то есть терпеть из последних сил. Сначала необходимость так долго воздерживаться от естественной потребности организма невероятно тяготила Анюту, но позже она вошла во вкус и поняла, что это вовсе не так плохо и даже довольно существенно скрашивает скучные детсадовские прогулки.

По крайней мере, у неё появилась теперь своя тайна. Эта тайна отныне давала о себе знать в первые же минуты ежедневного принудительного пребывания на детской площадке лёгким зудом, возникающим где-то между ног. Затем зуд постепенно становился сильнее и поднимался всё выше и выше, распространяя сладкие волны по всему телу, почти до самого сердца. Но эпицентр этого стихийного бедствия был всё же в самом низу живота. Ане казалось, что кто-то дёргает там за невидимую ниточку, которая каждый раз натягивается всё сильнее и невыносимее, подвергаясь опасности в один прекрасный момент оборваться, не выдержав напряжения. И тогда плотная горячая струйка вырвется наконец наружу, заструится неравномерными водопадиками по пухленьким ляжкам и будет литься долго-долго, пока наслаждение окончательно не вытолкнется из Ани вместе с последней капелькой. Потом, конечно, будет очень мокро и неприятно, от трусов и колготок будет исходить стыдный, парной запах, но тем даже лучше: что же это иначе за удовольствие, если за него не приходится расплачиваться стыдом?

Впрочем, Аня во время садиковой прогулки никогда не доводила этого удовольствия до конца. Описываться вообще было не в её правилах, просто не полагалось уже четырёхлетней барышне. Хотя, конечно, жаль. Аня ещё сохраняла смутные воспоминания о той счастливой поре совершенно беззаботного детства, когда мама водила её, двухлетнюю и нарядную как немецкая куколка, гулять в центральный парк. И вот там-то - к маминой досаде и к Аниной радости - с ней это и случалось, прямо на асфальтированной, раскалённой солнцем дорожке, в весёлой толпе, праздно тянущейся через всю длину парка. Можно, конечно, было своевременно попроситься в кустики. Но зачем? К чему скрываться и пригибаться, скромно приседая на корточки, когда гораздо приятнее совершать это дело, стоя в полный рост, заливаясь при этом счастливым смехом да ещё, по возможности, заглядывая в глаза какому-нибудь попавшемуся случайно навстречу пареньку, ошеломлённому подобной дерзостью.

Большим девочкам такое, конечно, уже не дозволено. Им положено ходить по всем правилам в туалет, аккуратно прикрывая при этом дверь, и писать строго в унитаз, что, конечно, довольно банально и неинтересно. Зато настоящих взрослых женщин - и в этом Аня не сомневалась - никто не обязывает писать именно в туалете. Они вообще могут позволить себе многое, очень многое, практически всё...

После прогулки и обеда, в детском саду начинался тихий час. Детки укладывались в кроватки и, как только воспитательница исчезала за дверью, всегда начиналось что-нибудь интересненькое, какая-нибудь рафинированная самодеятельная шоу-программа, наподобие "Голубого огонька", только, конечно, намного веселее.

Первым номером обычно шли песни, исполняемые воодушевлённым нестройным хором тоненьких наглых голосков. Особенной популярностью пользовалась баллада о приключениях жареного цыплёнка, в которой почти еженедельно появлялись новые куплеты и видоизменялись старые:

Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный
Пошёл по Невскому гулять.
Его поймали, арестовали,
Велели паспорт показать.
Паспорта нету, гони котлету,
Котлеты нету, гони конфету...

И так продолжается до бесконечности, пока кто-то сердобольный, желающий положить конец песнопениям, не споёт что-нибудь не в рифму, и не в тему: "Газеты нету, гони чулки..."

Ага, чулки! Значит, цыплёнок был всё-таки девочкой. Этот вариант последней строки чрезвычайно понравился Ане, потому что особы женского пола интересовали её в особенности.

Вскоре кто-то спел про цыплёнка на совершенно новый манер:

Цыплёнок в юбочке накрасил губочки,
Пошёл по Невскому гулять...

Получалось, что этот цыплёнок не просто девочка, а ещё и достаточно неприличная девочка, которая красит "губочки" и в таком вот кокетливом виде шатается по Невскому. Да и "юбочка" тоже говорит не в пользу её целомудрия. Нет чтобы брючки там какие-нибудь надеть или комбинезончик, даже платьице и то звучало бы намного скромнее. Но вот юбочка - это ведь наверняка что-то до невозможности коротенькое и полувоздушное, такое, что, если немножко раскружиться или просто повертеться из стороны в сторону, само собой взлетает вверх. А что там под юбочкой? Вероятно, вообще ничего. Разве сказано в куплете, что эта цыпа натянула на себя трусы или колготки? Нет, и не подумала даже: нацепила юбочку, накрасила "губочки" и вперёд. А что если ветер, или же как-нибудь там придётся наклониться, ну хотя бы к зеркалу, для того, чтобы на эти самые губки лишний раз полюбоваться... Просто страшно подумать, до чего всё это непристойно.

Но вот пение в спальне заканчивалось и начиналось нечто другое. Осмелевшие ребятишки приступали к прыжкам на кроватях. Признаком особой смелости считалось при этом прыгать, слегка приспустив трусы. Это было настолько смело, что всего лишь одна девочка, а именно Света Сергеева, решалась изо дня в день на подобную выходку. Остальные восторженно наблюдали, сопровождая выступление поощрительными возгласами, и завидовали.

Света обладала обворожительной влажной улыбкой и закруглённым невинным взглядом. На групповых фотографиях она всегда выглядела маленьким ангелочком с добрым сердцем, таким же большим, как её капроновый бант. Никто из взрослых, разглядывающих эти фотографии, конечно, не предполагал, сколько отважного бесстыдства скрывается в этом ангелочке, ежедневно подлетающем под потолок на скрипящем матрасе, выставляя на обозрение пары десятков ошалевших от любопытства глаз гладкую белую попку.

Но этим не ограничивались Светины таланты. Напрыгавшись вдоволь, она, запыхавшаяся и утомлённая, но счастливая, как после лыжной прогулки, ложилась поперёк кровати, окончательно освобождала себя от трусов, разводила в стороны ножки и показывала всем желающим то, что было скрыто там до поры, до времени. Анина бабушка называла эту часть девчоночьего тела "ватрушкой". Да, это слово как нельзя более точно отражало суть этого волнующего воображение предмета. Ведь Аня очень любила, когда ей покупали в кондитерской настоящие ватрушки, и прекрасно знала, как они устроены: восхитительная хрустящая корочка со слегка закруглёнными краями, а внутри нежная и сладкая творожная масса, в которую так восхитительно приятно тыкаться кончиком языка.

Внутри Светиной розовой ватрушки, если верить зрительному впечатлению, было так же сочно и мягко, как в ватрушке из кондитерской. Возможно, даже ещё мягче и нежнее. Наверное поэтому Света допускала далеко не каждого к тому, чтобы пощупать сдобу между её ног. Этой чести удостаивался, как правило, лишь худенький маленький Валера Огоньков с хронически печальным выражением лица и нездоровой припухлостью под глазами. Вероятно, она выбирала именно Валеру за его ласковые заботливые пальцы, которые не грубо, но с осторожной настойчивостью скользили вдоль её сахарной ватрушки. Таким прикосновениям можно было довериться абсолютно безбоязненно. Остальным мальчикам и девочкам дозволялось лишь наблюдать эту картину и глотать пенящиеся во рту слюни.

Аня попыталась представить себе, как стал бы обращаться с её собственной ватрушкой, например, Витя Самойлов, самый боевой мальчик во всей группе. Наверняка он с размаху въедет маленькими жёсткими пальчиками в нежную мякоть, как двузубая металлическая вилка в булочных безжалостно вонзается в выложенную для продажи сдобу, пробуя степень свежести товара. Без сомнения, Витя сделает ей очень больно, не может не сделать. Он, даже просто проходя мимо, умудряется частенько оставлять синяки на хрупких девчоночьих плечиках, а уж если его подпустить ТУДА... Аня сладко поёжилась. Вероятно, ватрушки потому и делают такими чувствительными, чтобы с ними потом обращаться как можно грубее.

Хотя, если уж говорить совсем начистоту, маленькие мальчики никогда по-настоящему не служили объектом Аниного вожделения. Ведь она и женщиной-то хотела стать не в последнюю очередь потому, что давно уже сходила с ума по взрослым мужчинам, чем мужественнее, тем, конечно, лучше. Первой её сознательной любовью был грузчик со склада стеклотары, помещавшегося у них во дворе. Он ступал широким, размашистым шагом и легко приподнимал в каждой руке по два ящика с бутылками из-под пива. При этом его лицо становилось напряжённым и от того удивительно красивым. Когда расшалившиеся дворовые мальчишки играли в пятнашки вокруг выстроенных у дверей склада пирамид из деревянных ящиков, он частенько выходил наружу, брал одного из испуганных мальчиков за ухо и молча уводил свою беспомощно извивающуюся жертву куда-то за угол. Несчастный мальчишка возвращался назад через несколько минут, подавленный, еле живой от страха и потирающий раскрасневшееся ухо. А ведь всего-то несколько мгновений перед тем он так весело и беззаботно носился вместе с остальными, был, пожалуй, даже заводилой среди других пареньков. Если уж такого героя дяденька грузчик играючи превратил в жалкого плаксу, то что должна была ожидать от него Аня, случись ей пообщаться с ним поближе, лучше всего, конечно, за углом? От этого блаженно захватывало дух и сладко подрагивали коленки.

Впрочем, у Ани не было почти не малейшей надежды, что этот сильный, взрослый мужчина обратит на неё когда-нибудь хоть какое-то внимание. Однажды, когда они с мамой проходили по счастливой случайности совсем близко от её возлюбленного, разбирающего пирамиды деревянных ящиков, Ане удалось вобрать в себя исходящий из него восхитительный запах пива и табака. С этого момента она знала: так пахнут мужчины. Не те мужчины, что видишь у себя дома или в гостях, а настоящие мужчины с улицы, которые единственно и достойны восторженного женского поклонения. Жаль, что они практически никогда не отвечают взаимностью и вздыхать по ним приходится глубоко и безнадёжно...

Возможно, у Ани были какие-то проблемы с постоянством или ей просто стало постепенно жалко растрачивать свои молодые силы на страсть к столь неприступному и недосягаемому существу, но через каких-нибудь пару месяцев она целиком и полностью переключилась на продавца из мясного отдела гастронома. Тот, конечно, тоже не спешил идти навстречу всем её желаниям, но, по крайней мере, им можно было гарантированно любоваться по нескольку раз в неделю из самой что ни на есть непосредственной близости, то есть стоя вместе с мамой или бабушкой в очереди у холодного, запачканного жиром и говяжьей кровью прилавка. В мяснике привлекали неторопливые, словно ленивые, движения, жёсткие усы над пухлыми губами и крупные, обнажённые до локтей руки с короткими мускулистыми пальцами. Этими пальцами он заботливо, как массажист, копался в аппетитно чмокающем сыром фарше, и Аня совершенно точно знала, что фаршу было хорошо. Потом фарш кидался на весы, заворачивался в грубую зернистую бумагу, на нём надписывалась карандашиком цена, и через несколько минут мягкий аппетитный свёрток уже уплывал из магазина в чьём-то полиэтиленовом мешке.

Продавец, вероятнее всего, сразу же забывал про проданный им фарш, ведь у него ещё много на прилавке, и из подсобки постоянно приносили всё новые и новые лотки, наполненные податливой розоватой массой, ожидающей от него свою порцию ласк. Зато покинувшие стены гастронома пачечки фарша, наверняка, никогда уже не могли вычеркнуть из своей памяти мясника, первого и последнего, единственного и неповторимого мясника в их недолгой жизни.

Время от времени мясник подходил к разделочному столу в глубине отдела, кидая на него лоснящиеся свежими молодыми соками куски мяса, и наотмашь рубил по ним топориком. Иногда на разделочный стол попадали курицы или индейки. С ними был особый разговор: мясник уверенным движением переворачивал их на спину, оттягивал в стороны стыдливо прижатые друг к другу лапки и широкой спокойной ладонью залезал в их беззащитные голые тушки, вычерпывая оттуда бесполезные им теперь печени, желудки и крошечные сердца.

Не раз желала себе Аня, чтобы судьба как-нибудь забросила её на этот разделочный стол и подпоясанный белым фартуком возлюбленный разделался бы с ней там по всем правилам своего жестокого ремесла. Впрочем, в глубине души Анюта вполне осознавала, что её детское тельце навряд ли сможет заинтересовать столь серьёзного и занятого мужчину. Вот если бы она имела хотя бы те две продолговатые, отвисающие книзу штучки, что видела как-то у своей бабушки, то было бы, конечно, совсем другое дело. Мясник наверняка не без удовольствия сдавил бы их короткими волосатыми пальцами и тискал до тех пор, пока Аня не изнемогла бы от боли. А в том, что это должно быть больно, она не сомневалась.

Но вскоре и мучительная страсть к мяснику почти полностью забылась, потому что в её жизнь вошёл совсем другой герой. Он был и вправду настоящий герой, сражавшийся на стороне красных в фильме "Неуловимые мстители". С виду, вроде, ничего особенного, обычный паренёк, белобрысый и худощавый. Аня, когда только увидела его на экране, сперва и не подумала увлекаться, просто сидела себе на диване перед чёрно-белым телевизором и грызла до боли в молочных зубах жёсткое овсяное печенье. Но вот суровый белогвардеец замечает в собравшейся на ярмарку толпе паренька-партизана, приказывает немедленно схватить его и привязать лицом вниз к деревянной лавке. Треснула ткань грубо разорванной надвое рубашки, обнажив выступающие беззащитные лопатки. Щёлкнул в воздухе гибкий кнут злодея-белогвардейца и в следующую секунду цепко вонзился в бледную мальчишескую спину.

Камера взяла крупным планом лицо истязаемого. Да, режиссёр был абсолютно прав: лицо-то и есть как раз самое главное в такие моменты, в лицо и надо всё время заглядывать, если хочешь всласть насладиться поркой. Юный красноармеец вздрагивал и морщился от каждого удара, на низком упрямом лбу проступали жемчужные капельки пота, губы с силой сжимались, преграждая путь стонам, которые могли бы продемонстрировать непростительную для партизана слабость и которым, конечно, ни за что нельзя было позволить вырваться наружу. Зато Аня, широко раскрыв глаза и уронив в подол раскрошившееся в взволнованных пальцах печенье, едва сдерживала восторженное постанывание. Как она могла не влюбиться в человека, чьё лицо способно отражать в такой короткий промежуток времени столько живых человеческих эмоций? Он был просто создан для любви, это понимали все. И даже истязавший его белогвардеец, закончив порку, бросил на свою жертву чувственный, влюблённый взгляд.

После просмотренной кинокартины Аня наконец поняла, где находится ключ от счастья и от настоящей, бурлящей чувствами жизни, где та граница, отделяющая скучный повседневный мир от таинственного и волнующего. Ключ этот - плётка, а двери, ведущие туда, - хорошая, вдумчивая порка.

С тех пор Аня мечтала изо всех сил сама подвергнуться этой чудесной процедуре. Лучше всего было бы, конечно, если б её выпорол тот белокурый красноармеец, подвергшийся в фильме экзекуции. Вообще, человек, сам хоть раз побывавший под плёткой, должен по идее пороть именно так, как надо. Ведь он знает уже, как всё это влияет на организм и на что следует обратить особое внимание: где ударить посильнее, а где, быть может, выждать эффектную паузу и просто насладиться унижением и страхом трепещущей жертвы.

Но красноармейца не было рядом, и как ни тосковала по нему Аня, как ни призывала его мысленно в свои объятия, он не спешил к ней на своём взмыленном коне с казацкой нагайкой в руках. Ну что ж, приходилось обходиться подручными средствами. Аня сложила в несколько слоёв синюю пластиковую скакалку и похлестала себя по ляжкам. Никакого существенно удовлетворения она не получила, только лишь ещё сильнее разбередила тоску по большому и настоящему удовольствию, которого никогда нельзя причинить себе самому. Без живого общения человека с человеком в таких деликатных делах не обойтись.

Немного поразмыслив, Аня вручила скакалку бабушке и попросила поиграть с ней в "терпение", то есть бабушка будет по возможности ощутимо лупить её по чему попало, а Анюта терпеливо сносить это наказание. Однако бабушка оказалась, как и следовало ожидать, весьма неподходящим экзекутором. Вместо того, чтобы как следует всыпать внучке, она лишь чисто символически поглаживала скакалкой вожделенно приготовившееся к самому худшему тельце. Взрослые довольно часто не хотят вникать в детские проблемы. Вот, например, Анин дедушка, которого она недавно попросила почитать ей книжку, не желая, видимо, напрягаться и напяливать очки, раскрыл сборник Маршака на перовой попавшейся странице и забубнил нечто бессмысленное, вроде "бу-бу-бу, ла-ла-ла..." в надежде, что внучка не заметит подмены. Ане стало тогда ужасно неудобно за наивного, несколько выжившего из ума дедушку. Она даже не пошла жаловаться на него родителям, которые, вероятно, за такую придурь больше не пустили бы его в квартиру, к чему они и так уже давно склонялись. А тут ещё и бабушка взялась халтурить с доверенной ей скакалкой. Нет, это просто бедствие какое-то!

Вскоре, правда, Аня осознала, что придуманная ею игра с самого начала была обречена на бесславный провал. Даже называлась она абсолютно неправильно - "Терпение". В действительности же её нужно было назвать "Нетерпение", во-первых, потому что Ане не терпелось, а во-вторых, потому что она ведь не была терпеливым красноармейцем, который выносил наказание с нечеловеческим мужеством, не позволяя себе ни единого крика или стона. Это ведь только в теории кажется, что под плёткой любой - герой. На самом деле, конечно, совсем наоборот. И именно-то женщины, как создания наиболее слабые, трусливые и бесстыдные, менее всего способны на какую-либо выдержку и героизм.

Некоторые впечатления о том, как ведут себя женщины во время порки, Аня получила после просмотра "цветного, широкоэкранного и широкоформатного" фильма "Пираты ХХ века" в клубе имени Урицкого. Что там конкретно происходило, Аня не вполне поняла, но в один прекрасный момент герои кинокартины очутились на каком-то необитаемом острове. При дальнейшем рассмотрении островок всё-таки оказался обитаемым, и обитали там почему-то исключительно суровые, загорелые, гладко выбритые мужчины в распахнутых на груди цветных рубашках (вероятно, это и были те самые "пираты"). Для пущего удовольствия они держали у себя на острове смуглую длинноволосую женщину, которая стояла у них привязанная обеими руками к столбу в разорванном до попы платье, полностью обнажавшем её длинную изумительной красоты спину. Когда кто-то из мужчин хотел немного развлечься, он брал в руки плётку и несколько раз с размаху опускал её на покорно выставленное перед ним тело. Девушка при этом совершенно непристойно стонала и ахала, даже не пытаясь усилием воли сдержать свои эмоции.

Да, это несомненно была настоящая женщина, именно такая, на какую маленьким девочкам и следует равняться. В её честь Аня теперь всегда старалась выбирать в универмаге платьица исключительно с застёжкой на спине. Сладко было представлять себе, что когда-нибудь чья-то уверенная рука откроет эту застёжку до основанья, а затем... затем будет уже, конечно, знать, как поступать дальше.

Летом Аню отправили на дачу, и все городские кинокрасотки вместе с холёными куколками с рекламных плакатов отодвинулись в мгновение ока на второй план. Аниным вниманием завладели совсем другие женщины, которые и были, как она теперь понимала, единственно настоящими. Бабушка называла их цыганками и советовала держаться от них подальше. Да и как к ним подойдёшь! Они так неприступны, так загадочны, возникают в деревне то тут, то там, то со своим табором, то совершенно отдельно от него, да ещё и щебечут что-то между собой на незнакомом наречии. Аня не могла представить себе существ более женственных и обольстительных, чем эти цыганки. Во-первых, они всегда наряжены во всё яркое и блестящее, что неизбежно должно притягивать к ним жадные мужские взоры. Во-вторых, - и это сразу же бросается в глаза - они довольно-таки грязные: у них грязные ногти, грязные шеи, грязные лица. Ну что ж, для женщин - настоящих женщин - это вполне естественно. Женщина непременно должна быть грязной, если не снаружи, то в душе уж точно. Но снаружи тоже, конечно, никогда не помешает. Грязная женщина имеет перед чистой огромные преимущества: она всегда намного привлекательнее, в ней нет неприятной, надменной, пахнущей мылом стерильности, она ведёт себя раскованнее и легче позволяет проделывать с собой всякие штуки, ради которых, собственно говоря, она и появилась на свет. У цыганок, даже у самых молоденьких, обычно куча детей и округлённые животы, что свидетельствует о том, что их любят мужчины и они прекрасно справляются со своим женскими обязанностями.

Аня старалась ни в чём не отставать от этих таинственных нимф в пёстрых, переливающихся на солнышке платках, и когда её руки и лицо после утомительных дачных игр покрывались тёмным землистым слоем, она не спешила бежать умываться, а старалась подольше сохранить на себе драгоценную грязь, видя в ней самый первичный и самый надёжный женский половой признак и к своей огромной радости сознавая, что уже безусловно созрела для обладания им.

Вот так бежала она по усыпанному колокольчиками безграничному полю, выставив вперёд испачканные ладошки и всей душой стремясь навстречу взрослой жизни, где её ждала настоящая, большая, романтическая, горячая, восхитительная, всепоглощающая, чистая любовь. Много-много любви.




© Екатерина Васильева-Островская, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]